Так Аня стала директором музея Иванова, официально, с зарплатой и записью в трудовой книжке. Она, как всегда, не смогла отказаться.
Работа, впрочем, оказалась непыльной. Хотя пыли как раз было много – она несколько дней только и делала, что отмывала комнату и выбрасывала хлам. Предметов мебели «времен Иванова» оказалось много даже у Ани на даче. В библиотеке музыкалки нашлись и сборники, старые, практически раритетные, списанные, но по счастливой случайности не выброшенные. Аня распечатала на цветном принтере фотографии, на которых Иванов играет собственные произведения.
София Ивановна заходила каждый день, пила чай и наблюдала за работой.
– Нет, плохо, – в конце концов заявила она.
– Что плохо? – не поняла Аня.
– Все плохо. Надо тут стены покрасить. Эти белые совсем мне не нравятся.
– Конечно, было бы замечательно, – радостно поддержала Аня, представив себе цвета «пена капучино», «ириска» или даже «коньячный».
– Деньги я найду. Цвет выберу. Надо сделать контрастные, я считаю, – размышляла вслух София Ивановна.
– Конечно, – опять обрадовалась Аня, представив себе контрастные стены в мягких шоколадных тонах или цвета мореного дуба.
– Так, сегодня и куплю. А ты – на неделю уходи в отпуск, – распорядилась директриса. Аня отметила, что София Ивановна резко перешла на «ты».
Дня через два Аня не выдержала и позвонила Софии Ивановне, поинтересоваться, какой будет цвет стен в музее.
– Одна стена – «пьяная вишня», другая – «цветущая яблоня».
Аня немного расстроилась из-за того, что не высказала свои пожелания по поводу оттенков цвета беж, но решила, что «пьяная вишня» – тоже вполне ничего, а «цветущая яблоня» – очень нежно и нейтрально.
– Завтра жду! – София Ивановна позвонила поздно вечером ровно через неделю. – Красота!
Аня бежала на работу. И с трепетом открывала дверь музея, предвкушая… Она не поверила своим глазам. Закрыла дверь и снова открыла, но картинка не исчезла. У нее было ощущение, что она попала в фильм про Гарри Поттера, причем сразу в кабинет Долорес Амбридж, к инспектору школы Хогвартс, которая отдавала предпочтение розовому цвету. Музейная комната была того цвета, который так любила Анфиса, как любая девочка, и который ненавидела Аня. Комната оказалась не просто розовая, а с переливами всех оттенков розового. Кусками мелькал цвет фуксии, от которого у Ани немедленно начиналась головная боль. В такую комнату не портреты Иванова стоило повесить, а тарелочки с изображениями котиков. Много тарелочек и много котиков. Остро не хватало занавесок с рюшами и английского чайного сервиза. Аня еще раз вздрогнула и представила себя в розовом костюме.
– Ну как? – ворвалась в комнату София Ивановна.
– Кошмар. Просто ужас. – Она решила сказать правду, да и не смогла бы солгать при всем желании.
– Согласна, – неожиданно ответила София Ивановна. – Знаешь, так было красиво, когда я палитру смотрела, а здесь… Я себя какой-то зефиркой чувствую. И что делать?
– А почему вы мне сказали, что красота?
– Ну, знаешь, это же твой музей, тебе здесь находиться. Я подумала, а вдруг ты любишь розовый? Ох, я не знаю, о чем думала. У меня нога болит нестерпимо. Уже по четыре таблетки болеутоляющих пью, не помогает. Сильные препараты врач не прописывает, боится привыкания. А я уже скоро как доктор Хаус буду – мне все равно, что глотать, лишь бы работать.
– Я сама перекрашу, – сказала Аня.
– Вот, вот! Я об этом тебя и хотела попросить. Тетю Зину дам тебе в помощь.
Аня с поварихой перекрасили комнату. Тетя Зина оказалась мастером на все руки и так смешала краски, что розовый не пробивался. Ну, почти.
В один из дней, когда Аня решила для себя, что вести дела музея не так уж и хлопотно, в комнату влетела директриса и даже отказалась от чая с сушками.
– Пойдем! Быстро! – София Ивановна явно была не в себе.
– Что случилось? – не поняла Аня. – Вам плохо?
Судя по виду, директрисе стоило вызвать «Скорую».
– Чудо! Случилось чудо!
Аня побежала за Софией Ивановной, удивляясь, как эта женщина с таким весом умудряется бегать настолько быстро. В кабинете директора сидел мужчина. Обычный мужчина, ничем не примечательный с виду.
– Вот! Это директор нашего музея! – объявила София Ивановна и вытолкнула вперед Аню.
Мужчина улыбнулся.
Дальше Аня готова была свалиться со стула и мысленно велела себе позже спросить у Вселенной, за что ей такое наказание.
Мужчина оказался внучатым племянником композитора Иванова. Племянник давно жил за границей и не собирался возвращаться в Москву. Но случилось так, что умерла то ли пятая, то ли шестая по счету жена композитора. Овдовела она года через два после замужества, но квартира и все наследие композитора по закону принадлежали ей. Вдова пережила супруга на двадцать пять лет и вот – скончалась. Ближайшим родственником оказался как раз внучатый племянник. Он приехал в столицу, в которой не был последние лет двадцать пять, и решил, что министерство культуры или кто-то еще захочет сделать музей-квартиру великого композитора. Все-таки в тех стенах были написаны лучшие произведения, принесшие ему мировую славу. Но никто из чиновников интереса не проявил, и риелторы посоветовали внучатому племяннику продать квартиру. Деньги хорошие, и даже очень, – дом в центре города. Племянник, не имевший к музыке никакого отношения, нанял эксперта и оценил наследство – рукописные наброски, воспоминания, первые варианты партитур. Эксперт разделил все по нескольким «кучкам» – ценное, не очень ценное, совсем неценное. Внучатый племянник хотел побыстрее освободить жилплощадь от имущества, чтобы выставить квартиру на продажу и как можно скорее уехать из города детства, который ему совсем не понравился. «Очень ценное» племянник уже переправил за границу и собирался выставить на аукцион. «Не очень ценное» продавал в столице. А «совсем неценное» девать оказалось решительно некуда. Не на помойку же выбрасывать.
Из Интернета, к своему величайшему изумлению, племянник узнал, что в подмосковном городке есть целая музыкальная школа, которая носит имя его великого родственника. И он приехал с вопросом – не возьмут ли они совершенно неценные, но очень милые предметы? Например, очки композитора. Или его рабочий блокнот для разных мыслей. Его шляпу, пальто, концертный костюм. Некоторые фотографии из семейного архива. Палочку, подаренную Иванову другом-дирижером, партитуры с пометками, смычок, любимую галстук-бабочку, кое-что из писем.
Директриса не верила своим ушам и чуть не плакала от счастья. Аня понимала, что ее ненастоящий музей прямо в эту минуту превращается в настоящий. И теперь начнется серьезная работа. Оставалось только спросить у Вселенной, почему вдова решила умереть именно в тот момент, когда Аня отмыла от пыли и грязи музейную комнату.
Аня перевезла экспонаты и расставила в комнате. София Ивановна велела сделать новую дверь и прикрутить новую табличку. В вестибюле появилось объявление, что в музыкальной школе открылся музей. По случаю открытия устроили конкурс – победители были удостоены чести играть в музее Иванова в окружении уникальных экспонатов. Анфиса тоже играла среди экспонатов. Грамоты вручал сам внучатый племянник, смахивая скупую мужскую слезу. Заметка о музее, учрежденном конкурсе имени Иванова и фото плачущего наследника обошли все газеты, включая центральные. Наследник выделил грант на обучение талантливых детей. София Ивановна хваталась то за сердце, то за больную ногу.
К очередному новолунию или полнолунию Аня осталась равнодушна – она была так поглощена подготовкой к конкурсу и изучением экспонатов, что перестала следить за движением планет. Ей нечего было желать – лучшей работы нельзя и придумать, Анфиса получила новую скрипку (точнее, скрипку получила школа, а София Ивановна выдала инструмент Анфисе, как лауреату конкурса), а из кухни доносился запах варившейся капусты – Макс переключился на капустные салаты, пироги, засолил в тазу капусту с морковкой и в данный момент колдовал над голубцами.
Лимузин с туалетом
Соню все считали дурочкой. Красивой, но неумной. Она не была совсем уж юной – двадцать шесть, но благодаря гладкому, практически симметричному личику, аккуратным губкам, ямочкам на щеках и глазам вполлица выглядела намного моложе своих лет. При этом она была легкая, смешливая, не могла долго страдать, не умела хмуриться. Даже в сложные моменты жизни сверкала очаровательными ямочками. Соня не знала, что такое рефлексия, она была по-другому душевно устроена – кокетливая, по-детски наивная, пусть до дурости, пусть до идиотизма, но многим мужчинам это нравилось.
Соня воспользовалась своими данными и нашла себе жениха – Юрия. А замуж Соня хотела больше всего на свете. Соня Юру не любила, но счастливо плыла по течению. Он привел ее в дом к папе – доктору биологических наук, маме-домохозяйке и бабушке. Папа оценил ямочки будущей невестки, маме, судя по недовольному выражению лица, сразу все стало понятно, а бабушка отвела «деточку» на кухню и пообещала ей в скором времени умереть.
– Как? – ахнула Соня совершенно искренне, впрочем, продолжая улыбаться.
– Мне уже восемьдесят. Когда я умру, вы будете жить в моей квартире, – ответила бабуля.
– Нет, не умирайте! – опять же искренне воскликнула Соня.
– Как же, детонька? – удивилась бабушка. – Обязательно умру, не сомневайся. Потерпи немножко. Уже скоро.
Соня неожиданно для себя расплакалась. Бабуля гладила ее по голове.
– Юр, а что, бабушка умирает? – спросила Соня у жениха.
– С чего ты взяла? Если ты про квартиру, так не слушай. Бабуля в маразме. Она всем свою квартиру обещает.
Соня хотела спросить, как много у Юры было невест до нее, но не стала.
Следующие полгода совместной жизни с Юрой – родители настояли, чтобы молодые проверили свои чувства до брака, – окончательно выбили Соню из колеи, наверное, впервые в жизни. Даже будучи не задумчивой от природы, она все чаще впадала в уныние. Легкость и живость уступили место рассеянности и апатии. Соня все время пребывала в состоянии тягостной дремоты. С одной стороны, ей нравилось жить в большой квартире, но, с другой, не очень нравилось жить в этой квартире с Юрой. Точнее, уже совсем не нравилось. Юра ей даже стал противен.