ик. – Это просто разврат какой-то! Вредительство!
– Ну так сделайте что-нибудь! – повторил Русаков. – Проявите партийную принципиальность! Это вы начальник Главного управления театров, а не я! Я простой актер!
– Ты не простой актер! – убежденно сказал начальник главного управления. – Ты хороший актер! И мне, по правде говоря, эта помпадурша[40] вот где стоит! – начальник приложил ребро ладони к своему горлу или, вернее, к одному из подбородков.
– Так за чем же дело стало? – наседал Русаков.
– Боязно, Саша! – признался начальник.
– Это вы про мужа, что ли, ее? – презрительно скривил губы Русаков.
– Нет! – всплеснул руками начальник. – Муж там! – он показал куда-то вдаль и вверх. – Муж по другому ведомству проходит! А вот она… – начальник поднял брови и замолчал.
– Что она? – горячился Русаков. – Что же вы все так ее боитесь?
– Она товарища Сталина дважды в уста целовала, – сочувствуя безвыходному положению Александра, сообщил начальник. – Дважды! – подчеркнул он. – Вот если бы ты, Сашенька, – понизив голос и выходя из-за стола, проговорил Кононыхин, – поцеловал бы в уста товарища Молотова или, я не знаю… товарища Берию, вот тогда бы был другой разговор!
– Так что же делать? – помрачнел Русаков.
– Ты уж как-нибудь сам, голубчик, сам! – и начальник развел руками.
Утро было морозным и солнечным. Галина проснулась от резкого запаха. Открыла глаза.
Вся комната вокруг кровати была уставлена букетами цветов.
– Почему? – спросила она у стоявшего рядом с кроватью мужа.
– Премьера! Ты забыла?
– Ну, премьера, – согласилась Галя, – не первая же!
– Первая твоя премьера, которую ты будешь играть беременной! – серьезно сказал муж.
– Правда, – согласилась Галина, вставая среди цветов, – а я и не подумала, привыкла уже.
Она погладила свой уже значительный живот.
– Спасибо тебе, любимый! – протянула она руки к мужу.
Они обнялись. Галина поцеловала мужа. Ковров был одет в теплое кожаное пальто и теплые же, с широкими раструбами, сапоги.
– Сколько времени? – спросила Галина.
– Семь часов утра, – не глядя на часы, ответил Анатолий.
– На премьеру успеешь? – погрозила она ему пальцем.
– Конечно, – обиделся Ковров. – Я что, когда-нибудь опаздывал на твои премьеры? Тем более на такую!
– Никогда! – подтвердила Галина и снова поцеловала его. – Сегодня много работы? – спросила она, наконец спускаясь с кровати.
– Нет. Три установочных взлета, три посадки, – улыбнулся Анатолий.
– Тогда иди. Я тебе в окно помашу, – разрешила Галина.
Ковров подошел к своей машине и увидел, что на ветровом стекле за щетку стеклоочистителя был засунут конверт. Он высвободил конверт, недоуменно рассмотрел его. Ничего, кроме подписи «тов. Коврову», на конверте не значилось. Он поднял голову и помахал конвертом Галине, которая едва виднелась за замерзшим окном, бросил конверт на пассажирское сиденье, сел сам, и «Крайслер», буксуя в рыхлом снегу, тронулся с места.
– Товарищи! – начал предполетное совещание главный конструктор, невысокий смуглый человек с болезненным усталым лицом. – Товарищ Ковров! Я повторюсь. Сегодня повториться не грех. Машина абсолютно новая по всем характеристикам, потому сегодняшний первый подъем ее в воздух для всех нас чрезвычайно важен. – Он недовольно посмотрел на Демьяныча, аккуратно и быстро записывающего то, что он говорил. – Задача на сегодня – только поднять самолет в воздух на полторы тысячи метров и совершить на этой высоте несколько кругов, не форсируя при этом ни одну из составляющих аппарата. Прошу расписаться в полетном задании и проследовать к самолету. Все!
Все присутствующие в кабинете главного конструктора, а их было очень много: и конструкторов, и инженеров, и высокого авиационного и иного начальства, – встали и, толпясь, пошли к выходу из кабинета.
– Товарищи! – широко расставив руки, как будто при помощи этого жеста можно было не пустить к самолету госкомиссию, главный инженер бежал навстречу главному конструктору и его свите. – Полет откладывается на сорок минут! На час!
– Что? – тускло переспросил главный.
– При пробном пуске двигателя полетела тяга газа, – дрожащими губами повторил главный инженер испытаний. – За сорок минут тягу поменяем. Уже меняем!
Главный конструктор повернулся к нему спиной, тоскливо посмотрел вокруг и поплелся к своему столу, к телефону. Главный инженер испытаний подождал немного и побежал обратно к самолету.
В кабинете стало нехорошо.
Главный конструктор, ожидая соединения, встретился взглядом с Демьянычем.
– Чего смотришь? – вдруг спросил он.
Демьяныч отвел глаза, начал искать по карманам папиросы.
– Чаю? – предложил Коврову один из генералов термос.
– Не, – отказался Анатолий, – мне в шесть, край – полседьмого в Москве надо быть. У жены премьера в театре, – расстроенно объяснил он.
– Починят, надо полагать, – предположил генерал, поглядывая на главного, говорившего по телефону, прикрывая рот ладонью.
– Починят, – отозвался Ковров. – Ладно… пойду лучше, почитаю.
Он вышел из ангара, подошел к своей машине, достал с пассажирского сиденья конверт, надорвал его, вынул несколько мелко исписанных листов и углубился в чтение.
Мотор самолета чихнул и вдруг, мощно взревев, заработал. Из восьми выхлопных труб по бортам самолета клубами повалил отработанный газ. Главный инженер испытаний побежал сломя голову от облепленного техниками самолета докладывать главному.
– Товарищ Ковров! Самолет к вылету готов! – отрапортовал подбежавший к летчику лейтенант-дежурный. – Что с вами, товарищ комбриг? – испугался он, увидев лицо повернувшегося к нему пилота.
Ковров молча смотрел на него, соображая, что хочет этот человек, а когда сообразил, хрипло ответил:
– Ничего!
И пошел к самолету, на ходу разрывая исписанные листы в мелкие клочки. А еще через некоторое время ревущий самолет пронесся мимо комиссии и с невероятной скоростью ворвался в ясное морозное небо.
Премьера была пышной и светской! Еще бы – в главной роли сама Галина Коврова, жена того самого Коврова! Самая известная и самая счастливая пара в Москве! Да что там в Москве! Во всем Советском Союзе! Актриса, дважды целовавшая Сталина! Актриса, чье имя шепотом произносили вместе с именем разоблаченного Косырева! Похоже было, что шли смотреть не на спектакль, а на нее.
Начальственные лимузины вереницей подъезжали к театру. Эскадрон конной милиции, на заиндевевших конях, оттеснял толпу зевак и безбилетников. Костецкий, совершенно освоившийся в театральном закулисье, руководил выгрузкой цветочных букетов, которые рабочие сцены расставляли в ведрах в служебном фойе.
В актерском буфете, куда Костецкий заскочил выпить рюмку коньяку, за угловым столиком, сидел в картинной позе пьяный и злой Русаков.
По всему театру трещали последние звонки. Завпост в последний раз проверял с мастером по свету схему световой драматургии спектакля.
Галина встала из-за гримерного столика, вынесенного по такому случаю прямо в закулисное пространство сцены, и пошла к режиссерскому пульту у входа на сцену, где уже стояла маленькая толпа готовых к выходу актеров.
Тот самый старикан, который выпускал ее, десятилетнюю, в нужный момент на сцену, наклонился к ней и спросил:
– Ущипнуть?
– Рано, – ответила Галина, целуя его.
Таисия оторвалась от маленького глазка́, проделанного в занавесе, и возбужденно сообщила Галине:
– Народу тьма! На люстрах висят!
– Начинаем! Начинаем, товарищи! Начинаем! Всем приготовиться! Начинаем! – пронесся мимо них ведущий спектакля.
Малый состав симфонического оркестра, приглашенный по такому случаю из Большого театра, начал увертюру. Медленно поехал в стороны тяжелый бархат занавеса.
В большой зале дворянского дома сидели в креслах старушка Марфа Тимофеевна и ее племянница Надежда Дмитриевна.
Марфа Тимофеевна. Что это у тебя, никак, седой волос, мать моя? Ты побрани свою лапушку, чего она смотрит?
Марья Дмитриевна (с досадой, стуча пальцем по ручке кресел). Уж вы, тетушка, всегда…
Вбегает краснощекий казачок.
Казачок. Сергей Петрович Гедеоновский…
Входит Гедеоновский, целует руки сначала у Марфы Тимофеевны, затем садится в кресло.
Гедеоновский. А Елизавета Михайловна здоровы?
Надежда Дмитриевна. Да, она в саду.
Гедеоновский. И Елена Михайловна?
Надежда Дмитриевна. Леночка в саду тоже. Нет ли чего новенького?
Гедеоновский. Как не быть-с. Как не быть-с, гм! Да вот, пожалуйте, есть новость, и преудивительная: Лаврецкий Федор Иванович приехал.
Марфа Тимофеевна. Федя! Да ты, полно, не сочиняешь ли, отец мой?
Гедеоновский. Никак нет-с, я их самолично видел.
Марфа Тимофеевна. Ну, это еще не доказательство.
Галина, смотревшая на действие из-за кулисы, не выдержала и побежала к гримерному столику еще раз проверить грим и прическу.
– Шаль? – спросила она у костюмерши, томившейся около столика.
– Здесь, здесь, не волнуйтесь вы. Готово у меня все, – огрызнулась костюмерша.
– Волнуюсь! – с укоризной напомнила Галина.
– Один раз всего и было-то, – возмутилась костюмерша, – а вы меня теперь всю жизнь попрекать будете? Потом, это не я была виновата, а начальница склада! Она инвентаризацию затеяла всех костюмов в день спектакля…
Галина отмахнулась от провинившейся костюмерши и обняла Таисию, пребывавшую на своем наблюдательном пункте:
– Появился?
– Нет! – не отрываясь от глазка, ответила Таисия. – Не вижу! Костецкий сидит, а Толи нету.
– Где же он? – расстроилась Галя.
– Галина Васильевна, ваш выход, – объявил ей ведущий спектакля.
Галя украдкой перекрестилась и пошла на сцену. Стоявший в кулисе старикан слегка тронул ее за руку, желая удачи, и тут же суеверно троекратно плюнул через левое плечо.