– За что? – удивился Туманов.
– За то, что не бросили, – улыбнулся сержант и поспешил вслед за кашеваром.
Красноармейцы неуклюже откозыряли, потоптались на месте, но, так ничего и не сказав, последовали за своим командиром.
Миша открыл чемодан, достал оттуда две ложки. Одну отдал Туманову, а при помощи второй начал лихорадочно поглощать содержимое котелка. Через мгновение котелок был пуст, а краюха хлеба была съедена.
Наблюдавший за этим конвоир не выдержал и расхохотался.
– Чего смешного? – обиделся Миша. – Голодного человека не видел?
Но обида толстого обжоры еще больше рассмешила конвоира. Впрочем, скоро смеяться он перестал, но не потому, что пожалел Мишу, а потому, что в окопе появился капитан Шарафутдинов.
– Как копали? – спросил он у вставшего по стойке «смирно» конвойного.
– Хорошо копали, товарищ капитан. По-стахановски[70], – уверенно доложил конвоир.
– Одевайтесь, – распорядился капитан, – вас командир полка ждет.
– На расстрел? – поинтересовался Миша, у которого после еды значительно улучшилось настроение.
– Да, – спокойно ответил капитан.
Они подошли к командному пункту полка. Два связиста пробежали мимо них, у одного за спиной наподобие рюкзака была привязана огромная катушка с медным проводом, второй связист разматывал этот провод.
Полковник стоял спиной к ним впереди свой небольшой свиты. Метрах в сорока от командира полка стояли пять человек без сапог, ремней и знаков различий. Трое из них, судя по хорошим габардиновым[71] гимнастеркам, были офицерами, остальные – рядовыми бойцами. Перед ними застыла расстрельная команда.
– Пришли? – обернулся к корреспондентам полковник.
– Так точно, – негромко ответил Шарафутдинов.
– Начинайте, – распорядился полковник.
Лейтенант, начальник расстрельной команды, сделал шаг вперед и начал читать с листка, который он держал в руках, приказ:
– За самовольное, трусливое оставление своих частей, утерю вверенного оружия и предательство своих товарищей, по законам военного времени бывшие капитан Лиходеев, старший лейтенант Конопкин, старший лейтенант Васильев, рядовые Паршин и Ерофеев приговариваются к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно! Председатель военного трибунала пятьдесят четвертого стрелкового полка сто двадцать шестой стрелковой дивизии полковник Берзарин.
Лейтенант-начальник сделал шаг назад и скомандовал:
– Заряжай!
Солдаты перевели затворы винтовок.
– Цельсь!
Расстрельная команда вскинула винтовки.
– Пли!
Раздался залп.
Приговоренные сразу же обмякли и повалились в разные стороны.
– А вы говорите «неприятности»! – сказал корреспондентам повернувшийся к ним полковник.
И пока хмурые солдаты скидывали тела казненных в заранее вырытую яму, полковник по пути к своему блиндажу, совершенно не заботясь о том, слышат его или нет, отрывисто доложил корреспондентам обстановку на текущий момент:
– Связь с штабом армии установлена. Там, в штабе, подтвердили и ваши личности, и ваши полномочия. Сейчас немцы начнут авианалет, а после него предпримут атаку на наши позиции. Поздно вечером в тыл пойдет грузовик с ранеными. Если в грузовике будет место и если вы уцелеете после всего, что здесь сейчас начнется, можете отправляться с этой машиной в тыл. Все!
И в это же мгновение небо загудело авиационными моторами.
– В-о-оздух! – истошно и запоздало закричал кто-то.
В мгновение корреспонденты оказались одни. Позиции обезлюдели. Люди забились в блиндажи, щели, какие-то немыслимые норы. Туманов и Миша побежали к ближайшей линии окопов и почти достигли ее, когда воздух над их головами лопнул, а на земле разорвалась первая бомба.
Горячей взрывной волной их перебросило через окоп на высокий земляной бруствер. Боковым зрением, уже падая, Туманов увидел, как над их головами пролетел огромный Мишин чемодан с фотолабораторией.
У них еще хватило остатков разума сползти с бруствера вниз, в окоп. Но как только они оказались на самом дне траншеи, дальше ими двигал только инстинкт самосохранения. Полный Миша полз по дну траншеи, пока не наткнулся на чьи-то ноги в грубых солдатских ботинках с распущенными обмотками, торчавшие из-под осевшей от взрыва бревенчатой крыши блиндажа.
Как осьминог, поэтапно, Миша вталкивал свое огромное тело в узкую щель к хозяину расхристанных ног. Но, видимо, блиндаж после обрушения сделался столь небольшим, что мог принять под свою защиту только Мишин торс, а ноги остались торчать снаружи.
Немецкие самолеты не торопясь заходили на цель, ложились на крыло и с диким воем сваливались в пикирование для бомбометаний.
В отличие от Миши, Туманов не нашел себе укрытия и сидел на дне траншеи, вжавшись спиной в земляную стену и обхватив голову руками. В какой-то момент после очень сильного и близкого взрыва стало тихо, и ему показалось, что бомбежка закончилась. Он осторожно отвел руки и поднял голову вверх… Прямо на него летел в полном безмолвии немецкий бомбардировщик. Летел так низко, что Туманов на мгновение увидел черные подтеки масла на фюзеляже самолета в том месте, где из двигателя торчали выхлопные трубы, потом промелькнули заклепки на авиационном алюминии. И Туманов успел подумать, что самолет не новый, с царапинами на краске и многочисленными вмятинами. А потом он увидел, как из-под крыла самолета отделилась небольшая, казавшаяся черной на фоне неба бомба и, кувыркаясь, полетела прямо в то место, где скрывался он.
Туманов завороженно смотрел на крутившийся в небе предмет, пока над ним сначала не возвысились, а потом не сомкнулись стены окопа.
Позиций полка больше не существовало. Все было перепахано взрывами, засыпано землей и песком, завалено горевшими бревнами. Казалось, что погибли все.
Но вот засвистели командирские свистки, по уцелевшим траншеям побежали невесть откуда взявшиеся связные, собирая сведения о погибших и раненых. Артиллеристы устанавливали на позиции перевернутые пушки, выносили из окопов спрятанные ящики со снарядами. Уже работали лопатами пулеметчики, восстанавливая пулеметные гнезда, истошно орал на них старшина – командир пулеметного взвода; санинструкторы, сплошь мужчины, оттаскивали раненых за холм с командным пунктом, где около свеженасыпанной дезертирской могилы было развернуто некое подобие медсанбата.
До убитых руки не доходили… вот-вот должны были начать наступление немцы.
Зашевелилась земля в траншее, и скоро из-под гранул высохшего чернозема проявилась человеческая фигура. Туманов затряс головой, долго отплевывался от скрипевшей на зубах земли, потом попытался встать. Хрипло выдохнул несколько раз: – А-а! А! – проверяя слух и голос. Все было в порядке. Видимо, у него была скоротечная контузия от взрыва – когда он не слышал рева бомбардировщика и взрыва бомбы.
Рядом работали двое солдат: выкидывали из траншеи землю.
– Порядок?.. Товарищ командир? – спросил один из них, вглядевшись в шатающегося корреспондента.
– Порядок, – махнул рукой Туманов, сделал несколько шагов навстречу солдатам, но тут же вернулся, выкопал свой вещмешок и пошел искать Михаила.
Он нашел его на перекрестке нескольких траншей и ходов сообщений – на крошечной «площади», которая была самым оживленным местом траншейных «улиц» и «переулков». Миша проводил ревизию своей фотолаборатории.
– Матовое стекло на увеличителе разбилось, – мрачно сообщил он подошедшему Туманову. – Объективы целы, но бутыль с приготовленным гидрохиноном[72] – вдребезги. Положим, матовое стекло я в армейской многотиражке достану, раскулачу кого-нибудь из местных наппельбаумов[73], а вот с раствором плохо!
И только после этого поинтересовался:
– Ты-то как? Не ранен?
– Нет, – счастливо улыбнулся Туманов, – только на время слух потерял. Но сейчас все слышу. Знатная была бомбежка!
– Изумительная, – согласился Миша, – просто счастье! Можешь стихи написать: «Я под бомбами лежал, для тебя сонет писал! И пока сонет писал, в галифе[74], пардон, нассал!»
– Дурак ты, – обиделся Туманов, – знаешь, что я заметил?
Миша не проявил интереса к наблюдательности товарища.
– Я заметил, что самолеты-то у них не новые! Потрепанные! Все во вмятинах каких-то!
– У нас и таких нет, – огрызнулся Миша, укладывая свои сокровища обратно в чемодан.
Он закрыл чемодан на замки, для надежности обвязал брезентовым ремнем и зло подытожил:
– Знаешь, Кира, надоело мне здесь. Домой хочу.
Вновь засвистели командирские свистки. Мимо них побежали по своим местам солдаты. Постепенно траншея заполнилась людьми. Выстрелила полковая сорокапятимиллиметровая пушка, а вслед за ней и все уцелевшие после бомбежки орудия.
Окопы пока не стреляли. Работала только артиллерия. Значит, у немцев в атаку пошли только танки, без пехоты.
– Опять! – в отчаянии воскликнул Миша. – Когда же это закончится?
– Когда победим, – весело ответил Туманов, доставая из вещмешка бинокль.
Он поднялся на вырытую в стене траншеи ступень и теперь смотрел в бинокль на немецкие танки, вывалившиеся из леса, через который они утром бежали к своим. Танков было штук семь. Время от времени они останавливались и стреляли из пушек. Потом снова двигались вперед.
Но досмотреть картину боя Туманову не дали. По ходу сообщения бежал связист и на разные голоса кричал:
– Корреспонденты есть? Из газеты люди есть? Газетчиков никто не видел?
– Здесь мы! Здесь! – заорал Миша.
– На командный пункт! Быстро! Приказ командира полка! – передал приказание связист и убежал обратно.
У завешенного танковым брезентом входа в блиндаж командного пункта полка стоял, как это и полагалось по уставу ведения военных действий, часовой.