– Сделай что-нибудь! – взмолилась Галина. – Ну, пожалуйста, миленький мой! Я на фронт с тобой поеду, буду петь всем, стихи читать, что-нибудь придумаю, только не отсылайте меня! Позвони куда-нибудь! Позвони товарищу Сталину! – вдруг осенило ее. – Позвони! Он нас любит! Он поймет, что нас нельзя разлучать! Ну! Чего ты боишься?
– Я не боюсь, – уныло возразил Туманов.
– Ну, так делай! – обняла его Галина. – Ты же мужчина! Любимый мужчина!
– Можно вас? – спросил заглянувший на кухню Туманов у председателя, который сидел за кухонным столом, в нетерпении тряся ногой и с ненавистью глядя на румяных лейтенантов, с шумом всасывающих чай из хрустальных стаканов в серебряных подстаканниках, которые они уважительно держали красными в цыпках руками.
– Слушаю вас, – приглушенным голосом сказал вышедший в коридор председатель.
– Простите, не помню вашего имени-отчества… – извинился Туманов.
– Неважно! – махнул рукой председатель. – Вы говорите, время поджимает.
– Можно ли что-то сделать… – Туманов запнулся, – есть ли хоть какая-нибудь возможность оставить Галину Васильевну в Москве? – почти умоляя, спросил он.
– Никакой, – спокойно ответил председатель, – приказ товарища Сталина! И потом… – он перешел на шепот, – это даже как-то странно выглядит…
– Что странно? – с трудом сдерживая брезгливость, спросил Туманов.
– Ну, как же? – значительно прошептал председатель. – Все хотят эвакуироваться из Москвы, а Галина Васильевна не хочет. Странно!
– Странно, что Галина Васильевна не бежит, как все? Так, что ли? – уточнил Туманов.
Председатель снисходительно улыбнулся:
– Вы неправильно понимаете мои слова, Кирилл Сергеевич. Мне кажется, что вы и Галина Васильевна неправильно ко мне относитесь. И вообще… – председатель печально улыбнулся, – зачем вы так смотрите на меня?
– Как я смотрю на вас? – смутился Туманов.
– Как Владимир Ильич Ленин на Льва Давидовича Троцкого! С ненавистью! Вот как смотрите на меня вы и ваша супруга. Нашли врага! Меня! Не я же решение принимал… я только исполнитель, даром что председатель Комитета по делам искусств, а так… я посыльный… вот послали за Галиной Васильевной… завтра могут и за вами послать…
– Простите… – окончательно смутился Туманов.
– Да что вы! – махнул рукой председатель. – Время, Кирилл Сергеевич! Время!
– О чем ты говорил с ним? – этим вопросом встретила Галина вошедшего в комнату мужа.
Туманов начал набивать трубку табаком.
– Я задала тебе вопрос! – поторопила его Коврова.
– Тебе нужно будет поехать, – твердо сказал Туманов.
– Мне об этом сказали другие. Что скажешь мне ты? – не отводя глаз, смотрела на него Галина.
Туманову стало страшно. Он не понял, а почувствовал, что от того, что он сейчас скажет, будет зависеть ее любовь к нему, если таковая была или начинала зарождаться.
– Тебе необходимо поехать, – все-таки сказал он.
– Хорошо, – вдруг согласилась Галина, – я поеду, но ты поедешь со мною.
– Я не могу! – опешил Туманов.
– Почему же? – удивилась Галина. – Я же могу!
Туманов хотел сказать, что он капитан, что скоро его снова пошлют на фронт, что идет война, что он мужчина, наконец… что над Родиной нависла страшная опасность, что если он поедет с нею в Ташкент или Алма-Ату (он вдруг понял, что даже не поинтересовался, куда отправляют жену), то товарищи сочтут его трусом…
Но не произнес ни слова.
Он захлопал руками по карманам в поисках спичек, стараясь не смотреть на жену.
– Молчишь! – с пониманием подытожила Галина. – Ты, наверное, хотел сказать, что ты военный корреспондент, капитан, что скоро ты закончишь очерки, и тебя снова пошлют на фронт, что идет война и что ты мужчина, в конце концов, а если ты поедешь со мною, то твои товарищи сочтут тебя трусом.
Туманов нашел спички. Теперь он чиркал об истертый бок спичечного коробка, пытаясь зажечь одну из них.
– А почему бы тебе не сказать всем им… и своим товарищам, и вот этому, который подслушивает в коридоре, и генералу Бергу, что ты любишь меня и жить без меня не можешь? – не обращая внимания на мучения Туманова, продолжала Галина. – Потому что боишься! Страшно идти в атаку. Я знаю, я видела! Но еще страшнее пойти против всех! Это могут сделать только очень мужественные или очень любящие люди.
И она вышла из комнаты.
Галина открыла дверь в детскую, где скрывались тетушки, и объявила:
– Собирайтесь! Эвакуация!
– Галина Васильевна! – подбежал к ней председатель. – Насчет родственников распоряжения не было!
Но Галина, даже не взглянув на него, ушла к себе. Тетушки, вышедшие из комнаты, вопросительно смотрели на председателя.
– Собирайтесь, товарищи. Собирайтесь! – криво улыбнулся председатель.
Лейтенанты загружали в гофрированное чрево среднего бомбардировщика «СБ-3» чемоданы тетушек. Тетушки сильно боялись лететь, были бледны и плакали. Председатель деликатно отошел в сторону, чтобы дать возможность Туманову попрощаться с женой.
Туманов ожесточенно жевал черенок потухшей трубки. Галина стояла в нескольких шагах от него и смотрела на выруливавший на взлетную полосу транспортный самолет. В небе над аэродромом кружили лениво два истребителя прикрытия.
– Галина Васильевна… – председатель показал ей свои часы.
Галина повернулась к Туманову, и он первый раз за все это время посмотрел ей в глаза.
– Тебя на сколько отпустили? – спросила она, подойдя к нему.
– На три часа, – ответил Туманов, вынимая трубку изо рта.
– На сколько опаздываешь? – Галина застегнула пуговицу на кармане его гимнастерки.
– На три часа, – Туманов осторожно положил свою руку на ее.
– Берг ругаться будет?
– Наверное, – пожал плечами Туманов, – заставит в наказание десять очерков написать.
Техник запустил пропеллер правого двигателя и, согнувшись, побежал под брюхом самолета к другому. Запустил его, мелом сделал крестообразную метку на закрылках на месте стыка гидравлики[94] и отбежал в сторону, подняв над головой желтый стартовый флажок. Грохот и ветры, издаваемые двигателями, сразу же сделали невозможным любой разговор около самолета.
Галя, придерживая шляпу, попыталась кричать, но Туманов только беспомощно развел руками. Надо было обязательно сейчас сказать все то, что не было сказано сегодня, вчера, год назад. Но всякую возможность к этому отнял готовый к взлету средний бомбардировщик.
Туманов растерянно смотрел на Галину, которая ждала его прощальных слов. На румяных лейтенантов у хиленького, сваренного из арматуры трапа. На техника, замершего с желтым флажком в поднятой руке. На председателя, с брезгливой улыбкой наблюдавшего за «мелодрамой», разворачивающейся на его глазах…
…и отчаянно захлопал по карманам – теперь в поисках блокнота и ручки, с которыми он не расставался никогда.
Блокнота не было. Он оставил его в редакции на своем столе.
Галина коснулась губами его щеки и пошла в самолет. Туманов поискал глазами, у кого могли бы оказаться бумага и карандаш… показал председателю руками, как будто он пишет на ладони. Председатель открыл портфель, выудил из него бумаги, которые тут же мощный поток воздуха от пропеллера вырвал из его рук.
Бумаги понеслись по летному полю, внутрь самолета втянули трап, и гофрированная дверь закрылась. Механик опустил желтый и поднял вверх красный флажок, самолет медленно поехал. Пилот несколько раз поднял и опустил, проверяя, закрылки с крестообразной меткой.
Туманов ринулся к стартеру-механику, вырвал из его рук мел – здоровенный кусок известняка, – и побежал к самолетному крылу. Держась за крыло медленно выруливавшего на старт огромного самолета, Туманов свободной рукой отчаянно выцарапывал на закрылке куском известняка те самые слова, которые он не успел сказать Галине.
Она видела в иллюминатор, как к Туманову подбежал стартер-механик и, ругаясь, попытался оторвать его от движущегося крыла, как Туманов оттолкнул механика и продолжал доцарапывать свое послание, пока стартер и присоединившиеся к нему лейтенанты-грузчики не оттащили его от набиравшего скорость бомбардировщика.
Самолет несся по утрамбованной взлетной полосе, трясясь и подпрыгивая на неровностях. Тетушки отчаянно визжали, а Галина через иллюминатор пыталась прочесть то, что успел написать на закрылке Туманов.
Наконец средний бомбардировщик оторвался от земли и стал сразу же набирать высоту. В салоне стало темно. Самолет вошел в облака.
На крыльях сначала появились капельки влаги, а скоро потоки дождя смыли крошащийся известковый мел с авиационного алюминия. Галина откинулась на жесткую спинку самолетного кресла и закрыла глаза.
– Можете не говорить ничего, я по вашему лицу вижу, что личные проблемы вы не решили. Даже несмотря на опоздание на пять часов, – сухо сказал Берг.
– Виноват. Готов понести любое наказание, – так же сухо ответил Туманов.
– Да, да… – невнимательно ответил Берг, – вы сколько успели наработать?
– Немного. Пятнадцать очерков и три статьи, – ответил Туманов.
– Мне не нравится ваше лицо, – вдруг сообщил Берг, – нехорошее лицо. Вам надо отвлечься, развеяться. Поезжайте-ка вы на фронт.
– Когда? – единственное, что спросил Туманов.
– Через… – Берг посмотрел на свои часы, – через четыре часа вы должны быть в Тушино. Полетите в Мурманск, на Северный флот, вместо Марычева.
– С фотографом? – уточнил Туманов.
– Разумеется, – ответил Берг, – а допишете по возвращении… Идите. – И он снова занялся вычитыванием гранок[95].
Туманов подождал.
Берг продолжал через лупу выискивать то, что могло способствовать скоропостижному завершению его карьеры. То есть занимался своим непосредственным делом – редактированием самой тиражной газеты времен войны.
– Спасибо, – тихо сказал Туманов и вышел из кабинета.
Берг не отреагировал.