– Вставай! – приказал Туманов, входя в «лабораторию», где при свете красного фонаря мирно спал Миша. – собирайся. Через четыре часа вылетаем.
– Куда? – встал Михаил со своего ложа, состоявшего из составленных в ряд стульев. – У меня пленки в растворе.
– Военная тайна. Возьми теплые вещи… хотя откуда они у тебя… – вспомнил Туманов.
– На север? – догадался Миша. – На север – это хорошо.
– Почему хорошо? – удивился Туманов.
Миша покопался в ворохе газет, вытащил одну и прочел:
– «На Северном фронте идут позиционные бои местного значения». Позиционные бои местного значения! – повторил он. – Это же не фронт! Это курорт! Потом, там замечательно коптят палтуса!
Тетушкам было плохо. Их мутило. Они по очереди тошнили в туалете – каморке в хвосте самолета, отделенной от салона дюралюминиевой[96] перегородкой.
Самолет был боевой, наскоро переделанный в транспортно-пассажирский, когда после ужасных потерь первых дней войны тихоходные «СБ-3» были выведены из состава фронтовой авиации. Потому стрелок, скучавший в пулеметном фонаре в хвосте самолета, чтобы достичь пилотской кабины, должен был пройти через туалет, чем очень пугал и без того изможденных тетушек.
Сам туалет был более чем прост: какой-то аэродромный умелец приспособил стальной вагонный унитаз и выпилил под ним в фюзеляже отверстие, из которого нещадно дуло. Унитаз покрывался крышкой, сколоченной из досок, с большой деревянной же ручкой наподобие колодезной. К крышке была прикреплена эмблема ВВС с командирской фуражки.
Кроме тетушек и Галины, других пассажиров в самолете не было.
Стрелок в очередной раз прошествовал через салон, радостно поглядывая на Галину, и скрылся в пилотской кабине.
Галина прислонилась лбом к иллюминаторному стеклу. Стекло было холодное и почему-то сырое. На крыле не осталось ничего из послания Кирилла. Скоро от ее дыхания стекло затуманилось. Осталась только маленькая проталинка, там, где иллюминатора касался ее лоб.
Земля была закрыта серыми, похожими на вспоротый солдатский матрас облаками. Грохот двигателей уже сделался привычным, и Галина стала засыпать.
Дверь пилотской кабины приоткрылась, и в образовавшейся щелке появился смеющийся черный глаз. Какое-то время из щели смотрели на засыпающую Галину. Потом дверь распахнулась и в салон вошел генерал-лейтенант военно-воздушных сил Рабоче-крестьянской Красной армии, командующий третьей воздушной дивизией транспортной авиации Костецкий.
– Это ж надо! – заорал он, перекрывая голосом грохот моторов. – А я-то думаю, что за секретный пассажир? А это Галечка Коврова!
– Валера! – взвизгнула Галина, выскакивая из кресла. – Валерка! Родной мой, любимый! Откуда ты здесь! – кричала она.
– Вот тебе и раз! – возмутился Костецкий. – Героя-пилота спрашивают, откуда он в самолете? Дожили! – обернулся он за поддержкой к вышедшим вслед за ним из пилотской кабины пилотам и «хвостовому» стрелку. – Вы чего? – вдруг заорал он. – С ума, что ли, посходили? Кто за штурвалом остался?
– Козик, – доложил один из пилотов, – майор Козик за штурвалом.
– Видишь, как тебя воздушный флот любит? – похвастался Костецкий. – Даже управление самолетом бросили, чтоб на тебя посмотреть – Ну, чего уставились? – опять обратился он к экипажу. – Накрывайте! Гость на борту!
Хвостовой стрелок прошел в середину салона и постучал в потолок. В потолке открылся люк, из люка выпала железная лесенка, и по ней в салон спустился еще один стрелок.
– Тут у нас буфет, – пояснил Костецкий, – а то в последнее время особисты повадились самолеты проверять на предмет обнаружения неуставных вещей. Накрывай! – приказал он вновь явившемуся стрелку.
– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! – радостно откозырял стрелок и прытко полез наверх.
– Товарищ генерал-лейтенант, – крикнул он сверху, – а что подавать?
– Ты что будешь? – спросил Костецкий у Галины.
– Все равно, – счастливо улыбнулась она.
– Подавай все! – проорал Костецкий.
Оказалось, что в самолете есть все! И маленький складной столик, и консервы, и белый хлеб, и вино, и коньяк, и даже овощи, которые огромным ножом резал «хвостовой» стрелок. «Потолочный» стрелок тем временем наливал в термос бесцветную тягучую жидкость из неприметного краника около входа в кабину.
Термос был поставлен на середину стола. В него один из пилотов – маленький, с подвижным обезьяньим лицом, очень похожий на покойного сталинского наркома Ежова, добавил воды, две ложки варенья и размешал все это.
Костецкий, заметив взгляд Галины, пояснил:
– Это спирт. Его на крылья и на фонарь пилотской кабины подают от оледенения.
– Его можно пить? – поразилась Галина.
– Очень, – убедительно сказал Костецкий.
– Ну, тогда я выпью… спирта из крыльев, – решилась Галина.
– Ну, смотри, – Костецкий плеснул немного в металлическую кружку и кивнул в сторону спящих тетушек: – А это что за жабы? Домработницы?
– Тетушки мои! – укоризненно посмотрела на Костецкого Галина.
– Извини. Не узнал. Хорошенькие, – переменил мнение Валерий, – ну… – Костецкий встал: – Товарищи командиры!
Встали все пилоты и стрелки.
– За замечательную актрису и женщину, мечту военно-воздушных сил, Галину Васильевну Коврову! За тебя, Галечка!
Мужчины выпили.
– Экипажу занять места согласно боевому расписанию! – приказал Костецкий. – Нам с Галиной Васильевной поговорить надо!
Летчики отдали честь и разошлись по своим местам.
– А почему ты сказал, что я секретный пассажир? – спросила Галина.
– Так у нас в полетном задании написано – рейс секретный и пассажир секретный. Нам даже в салон во время полета выходить запрещено. Хотя сейчас у нас все секретно… война! – пожал широкими плечами Костецкий. – Ну, за встречу! – и он, с размаху опрокинув в себя очередную порцию «крылатого» спирта, с удовольствием посмотрел на Галину. – Хороша! Хороша! – повторил он. – Красавица, и все тут! Мы месяц назад картины из музея в Куйбышев вывозили, так я тебе скажу… куда там этим картинам до тебя!
– Ну да… – рассмеялась Галина, – с картинами ведь не выпьешь.
– Не изменилась! – в восхищении воскликнул Костецкий. – Ну нисколечко не изменилась! Ах ты мать моя родная!
И прослезившийся от умиления летчик-герой опять наполнил свою кружку.
– Куда летишь? – поинтересовался он, выпив.
– А у тебя в полетном задании не написано? – удивилась Галина. – Или это тоже секрет?
– Написано – Ташкент конечная. Ну, так перед Ташкентом еще две остановки: Свердловск и Астрахань для дозаправки. В Свердловске я сойду… самолеты новые принимать для моей армии. А сынок где? – вспомнил он.
– В Свердловске, с мамой. А я в Ташкент лечу. В ссылку. Как боярыня Морозова, – усмехнулась Галина.
– Боярыня Морозова? – нахмурился Костецкий. – Не помню… враг народа? Из репрессированных? – осторожно осведомился он.
Галина расхохоталась.
– Чего ты? – засмеялся вместе с нею генерал-лейтенант авиации.
– Какой же ты замечательный, Валерка! – наслаждалась общением с Костецким Галина. – Чудо какое! Ты хоть раз в жизни в музее был?
– А зачем? – тряхнул головой Костецкий. – У меня здесь и музеи летают, и театры, и филармонии. – И он широким жестом показал на салон своего огромного самолета.
– Война закончится, займусь твоим художественным образованием, – пообещала Галина.
– Давай, – согласился Костецкий, – мне стрелки сказали, что какой-то капитан нам крыло попортил… это чего, муж твой?
– Муж, – кивнула Галина.
– Он чего… писатель?
– Да.
– Я так и понял, когда мне про крыло рассказали. – Костецкий замолчал. – Ну и как у вас?
– Хорошо, – Галина протянула Костецкому кружку, – налей мне.
– Понравилось! – обрадовался Костецкий, наливая. – Это распробовать надо, а потом за уши не оттянешь. Ты мне вот чего скажи… ты счастлива? – вдруг спросил он.
– Я хочу быть счастливой, – ответила Галина.
Костецкий хотел ответить, но дверь пилотской кабины отворилась и пилот, доселе нам неизвестный – видимо, тот самый майор Козик, который вел самолет, пока все пировали, доложил:
– Товарищ генерал-лейтенант, к Свердловску подлетаем.
– Через сколько? – поморщился Костецкий, недовольный тем, что его прервали.
– Через пятнадцать минут, – недоумевал Козик.
– Ну, покружи еще с полчаса. Нам договорить надо, – попросил командующий третьей воздушной армией транспортной авиации.
– Есть, – Козик повернулся по уставу и скрылся в пилотской кабине.
Самолет, шедший на посадку, начал набирать высоту и скоро снова исчез, растворился в дожде и облаках. От стоявшей под проливным дождем группы встречающих – значительного вида людей в одинаковых дождевиках и генеральских фуражках – отделился человек в кожаной куртке с повязкой на руке, на которой можно было прочесть четыре буквы: «дисп…» – остальные скрывались под мышкой. Он быстренько побежал по лужам к аэропорту Свердловска – дощатому бараку с дощатой же башней, на которой уныло повисла намокшая полосатая «колбаса» – определитель направления ветра; толкнул оконную раму и сказал:
– Запроси его, может, случилось чего?
Внутри защелкали тумблерами и доложили:
– Не отвечает.
Диспетчер побежал обратно.
– Не отвечает, – доложил он мокнущим генералам.
– Неудивительно, – брюзгливо отозвался один из них, судя по троичным складкам на загривке – самый значительный, – это же Костецкий! Наверняка вспомнил, что забыл в Москве папиросы… вот и полетел обратно.
– Ну и шутки у вас, Трофим Игнатьевич! – в сердцах отозвался другой генерал.
– Это не шутки, – злобно отозвался «значительный», – ей-богу, товарищу Сталину напишу! Пошли по машинам! – приказал он всем. – В машинах ждать будем! Нечего здесь попусту мокнуть!
– Валер, а как же с Тасей сорвалось? Я уж думала, все к свадьбе идет, – спросила Галина.
– А она чего, не говорила тебе? – недоверчиво спросил Костецкий.