– Я покараулю, – раздался снизу голос…
Безногий капитан снял варежки, взял инструмент и, уперев его корпус о свою тележку, начал подбирать полузабытые аккорды.
– Помню! – поделился он радостью с Таисией. – Вы не беспокойтесь, я гитару вашей подруге передам. Как только нянечка появится – сразу и передам.
– Спасибо, – выдавила из себя потрясенная Таисия и, махнув Галине рукой, заспешила к расстроенным партнерам, на ходу убеждая их, что петь вполне возможно и под одну гитару с бубном.
– Товарищ Коврова! – подошел к Галине заведующий отделением – как все инфекционисты, маленький, худой и седенький, в мешковатой военной форме под застиранным белым халатом.
– Уберите отсюда эту хамку! – прервала Коврова.
– Как это убрать? – изумился завотделением. – Куда?
– В морг. Там ей самое место. Впрочем, это вам решать, но чтобы сегодня ее не было. И откройте дверь… мне нужно забрать инструмент, – распорядилась Галина.
– Вы начинаете выздоравливать, – озабоченно глядя на Галину, подытожил завотделением.
– Да, доктор, я начинаю выздоравливать… и я хочу всех предупредить об этом! – подтвердила Галина.
– Откройте дверь, – приказал завотделением нянечке, провожая взглядом уходящую по коридору Галину.
– Вы же сами приказали… – начала было обиженным басом оправдываться нянечка.
– Ты чего? Действительно в морг захотела трупы сторожить… чтоб не разбежались? – закричал завотделением.
Нянечка поспешила выполнить распоряжение.
Была ночь. Госпиталь спал тяжелым, лихорадочным сном. В отличие от остальных отделений госпиталя, переполненных до такой степени, что раненые и обожженные офицеры неделями лежали на полу в коридорах, инфекционное отделение было заполнено наполовину.
Старшие офицеры все-таки могли соблюдать на фронте элементарные гигиенические правила. Солдаты и младшие офицеры зачастую не имели месяцами возможности помыться, потому тиф и дизентерия наносили действующей армии потери, сопоставимые с боевыми. Но солдаты в Центральном клиническом госпитале РККА не лечились, для них существовали другие лечебные учреждения…
Никогда прежде у Галины не было столько времени для размышлений, для томительного наслаждения одиночеством и тоской. Вся жизнь ее до этого несчастья напоминала сошедший с ума курьерский поезд, несущийся без остановок и пункта назначения с такой огромной скоростью, что от завихрений, образуемых его движением, сносятся жалкие домишки полустанков, разносятся в клочья заботливо собранные скирды[126] и стога на полях, через которые пролег стальной путь…
Но дорога не бывает бесконечной – рано или поздно впереди будет развилка, конечная станция или тупик.
Гитара была старая, потертая, с лохматыми струнами, и Галине пришлось помучиться, настраивая ее.
– Что же мы будем петь? – спросила она сама себя. – Что вы хотите услышать, свет мой, Кирилл Сергеевич? А вот что…
И Галина запела:
– Друзья, прощайте, умираю,
Не я, а люди говорят.
Пальто и брюки оставляю
И две рубашки без заплат.
Именье это завещаю
Продать на рынке, а потом
Зайти в трактир, напиться чаю
И посетить питейный дом.
Телячий ранец, и корзинку,
И худые сапоги,
Одну истертую косынку
И кой-какие пустяки.
Ну, там отдайте дом за водку
Ваньке скряге-бурсаку[127],
Пятак Маланье за селедку
И грош Борису-кваснику.
Долги все эти уплатите,
по завещании моем,
И в рюмки звонче постучите,
Поставьте все их кверху дном.
В том кабаке меня заройте,
В котором чаще я пивал,
И так могилу мне устройте,
Чтоб я под бочкою лежал,
Оборотясь к стене ногами,
А головой под самый кран,
Держа обеими руками
Огромный с водкою стакан.
Могилу вы мне обложите
Турецким чистым табаком,
А на могилу положите
Мне трубку с длинным чубуком.
Слепите памятник из глины,
Найдите Ваньку-маляра,
И он напишет вам картину:
«Мои великие дела».
Галина закончила петь и прислушалась. Странная, непривычная тишина установилась в госпитале. Галина поняла, что именно показалось ей необычным – перестали кричать раненые в хирургическом отделении.
Она вышла в коридор. За стеклянными дверьми стояли раненые. Кто-то поднял на плечи капитана-инвалида. Он первым начал аплодировать. Вслед за ним захлопали все остальные.
– Еще! – крикнул капитан.
Галина поклонилась.
– Завтра, – пообещала она.
Теперь у дверей дежурила новая нянечка – болезненная женщина с огромными распухшими ногами и маленькой головой на длинной шее. Она была похожа на доисторического ящера.
– Мне нужно позвонить, – потребовала, подойдя к ней, Галина.
Предупрежденная о печальной судьбе своей предшественницы, нянечка, тяжело ступая, поспешила открыть дверь в ординаторскую[128] – там был единственный телефонный аппарат на отделении.
– Я ключ в дверях оставлю… закроете потом? – попросила она Галину.
– Тася, это я, – сообщила Галина подруге, – нет, ничего не случилось… Таська, мне нужен парикмахер и какое-нибудь платье, а лучше два… и туфли, и пудра, и тени обязательно. Нет, пока не выписывают… принесешь? Клавдии говорить не надо… нет, не надо. И знаешь что… принеси, если сможешь, вина…
Она закрыла дверь ординаторской, подошла к дверям, разделяющим два отделения. В соседнем коридоре метались на полу страдающие от боли раненые, за письменным столом, под накрытой вафельным полотенцем настольной лампой, спала вымотавшаяся за дежурство постовая медсестра. Галина смотрела сквозь двойное стекло, как полководец осматривает поле завтрашней битвы.
– Покойной всем ночи, – прошептала она и пошла в свою палату.
Обед подходил к концу…
– К артиллеристам пойдем? – тоскливо спросил полковник.
– Да ну их… – махнул рукой разомлевший Михаил, – артиллеристов этих! Пускай пушки чистят! А то ты ради нас заставишь их показательные стрельбы учинить… снарядов впустую потратите…
– Никаких стрельб я не планировал, – мрачно ответил полковник, – я планировал встречу с товарищем Тумановым.
– Товарищ Туманов не хочет ни с кем встречаться! Тем более с артиллеристами! Товарищ Туманов устал от встреч и атак! Товарищ Туманов хочет отдохнуть! Он бы встретился, например, со связистками… – наступал на полковника Михаил, – есть у нас связистки?
– Организовать? – не поверил полковник. – Я быстро.
– Михаил! – прикрикнул на товарища Туманов.
– Что «Михаил»? – возмутился Миша, – с артиллеристами можно встречаться, а со связистками нельзя… почему? Связистки-то чем хуже? Те же солдаты, только женского пола. Правильно я говорю? – обратился он к полковнику.
– Так я распоряжусь? – спросил полковник у Туманова.
– Делайте как знаете, – отмахнулся Туманов.
– Ну вот! – воодушевился Миша. – А то: «Артиллеристы!» «Артиллеристы, есть для вас приказ! Артиллеристы, не ждите больше нас!» – пропел Миша.
– Вы к связистам пойдете или их сюда привести? – уточнил полковник, но, встретившись с взглядом Туманова, поспешил выйти.
– Ты чего себе позволяешь? – накинулся Туманов на друга. – Ты чего здесь устроил?
– Я устроил тебе отдых, – невозмутимо пояснил Миша, – пожалуйста, если тебе так хочется – поезжай к артиллеристам, танкистам, энкавэдистам, мотоциклистам… к кому хочешь – к тому и поезжай! Но без меня! А если хочешь начистоту, то я скажу! Хочешь? – настаивал пьяненький Миша. – Хочешь?
– Давай, – согласился Туманов.
– Начистоту? – уточнил Михаил.
– Попробуй, – раскурил трубку Туманов.
– Мне дед рассказывал, как во время Первой мировой войны, которую теперь называют империалистической, солдатам на фронт вместо винтовок иконки привозили. Из ведомства императрицы Марии Федоровны… ты, кстати, знаешь, чем это ведомство занималось? – вдруг озаботился Миша.
– Нет, – сухо ответил Туманов.
– Призрением сирот и убогих, – печально ответил Миша, – так вот… солдатики так и шли в атаку, прикрываясь иконами.
– К чему это все? – не понял Туманов.
– А к тому, дорогой мой друг, что из тебя и твоей дражайшей супруги тоже сделали что-то наподобие иконы, чтобы освящать артиллеристов, пехотинцев, минометчиков и политработников, – все более распалялся Михаил. – Ты этого хотел?
– Нет, – ответил Туманов.
– Точно? – хитренько прищурился Миша.
– Точно, – подумав, сказал Туманов.
– А чего же ты тогда хотел, – изумился Миша.
– Я хотел, чтобы она полюбила меня, – спокойно ответил Туманов.
– И чего?.. – настаивал Миша. – Полюбила?
– Да, – тихо сказал Туманов.
– До этого, значит, не любила, – подытожил Миша.
– Наверное, нет.
– Значит, ты своего добился, – размышлял Миша. – Почему ты решил, что она тебя полюбила? – спохватился он. – Потому что она из Ташкента сбежала?
– Да! – с вызовом ответил Туманов. – Она уехала из Ташкента! Бросила все ради меня! А я поступил как свинья и трус! Как подлец! – добавил он.
– Помилуй! – возмутился Миша. – Что ты мог сделать?
– Мог… – с горечью возразил Туманов, – мог! Но испугался и не поехал к ней… она не простит…
– Так и хорошо… – ответил многомудрый Миша, – хорошо, что не простит.
– О чем ты? – не понял Туманов.
– Погубит тебя эта баба! – молитвенно сложил руки Миша. – Ну послушай ты меня хоть раз в жизни! Погубит она тебя своими капризами! А так – хорошо! Не простит – и ладно! Само собой рассосалось!
– Что ты называешь капризами? – перебил его Туманов.
– Да то, что она из Ташкента сорвалась, вот что я называю капризом! – вскричал Миша. – Неужели ты этого не видишь?