Странно — теперь, когда я держу браслет в руке, в воображении моем возникает Верена, совершенно раздетая.
Я стою на каком-то морском берегу, на каком-то южном острове, а она, смеясь, пробегает мимо меня, с распростертыми руками и абсолютно нагая.
У меня чуть-чуть кружится голова, когда я задвигаю кирпич обратно, и я вздрагиваю, услышав:
— Ах, так это…
Оборачиваюсь.
В дверях стоит Геральдина.
Глава 3
Она выглядит призраком пепельного цвета в полумраке коридора, кажется почти нереальной. Неистово, бешено скользят накрашенные лаком ногти по жемчужинам длинной нити на шее вверх и вниз. Геральдина запыхалась, глаза горят.
— Да, так, — повторяю я и задвигаю кровать на место. — Ты думаешь, что можешь оставить это у себя?
— Откуда ты узнал, где это лежит?
— Тебя это не касается.
Она подходит ко мне с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом. Это она видела в кино.
— Брось! Как ты вообще сюда попала?
— Мне тоже стало плохо. Я пошла за тобой.
— Почему?
— Потому что ты понравился мне, — говорит она и дотрагивается до меня. Я отталкиваю ее. — Ты действительно нравишься мне. Я думала, ты еще в школе. Я не нашла тебя и пришла сюда. Все равно уже конец глупым занятиям.
Мне становится жарко. Я должен немедленно выйти.
— Дай мне пройти!
— Нет.
— Не бойся. Я не скажу об этом шефу.
— Я и не боюсь. Не возражаю, если даже скажешь ему! Только останься здесь!
— Ты сошла с ума!
— Пожалуйста! — Она обнимает меня за шею, крепко сцепляет свои руки за моей головой и прижимается ко мне грудью, животом, бедрами, всем телом. Она хочет меня поцеловать. Я отворачиваю голову.
— Да, я становлюсь буйной. Из-за тебя. Ты не замечал, как я пристально смотрела на тебя утром?
— Нет. Ты мне безразлична. Поняла?
Она показывает мне язык между зубами. Я высвобождаю голову и приглаживаю торчащие волосы. Она смеется своим истеричным смехом и шепчет:
— Приходи в лес!..
Теперь достаточно. Прочь отсюда! Я поднимаюсь по уединенной тропинке. Браслет в сумке. Теперь у меня есть время. Не прошел я и ста метров, как услышал шаги. Обернулся. Геральдина идет за мной.
День очень теплый. Светит солнце. Я иду медленно. Она так же. Прямо смешно. Она преследует меня, как собака, на одном и том же расстоянии. Никто не говорит ни слова. Так бредем мы по пестрой листве, по осеннему лесу, и косые солнечные лучи падают на нас сквозь кроны деревьев. Кругом никого. Временами я оглядываюсь вокруг себя. У нее всегда одно и то же выражение лица: сжатые губы, двойная складка между бровями и абсолютно безумные глаза. Так она идет за мной, возможно, минут десять. Затем, когда дорога проходит через маленький овраг и делает изгиб, она вдруг теряется.
Ну и хорошо, думаю я.
Деревья здесь растут густо, между ними кустарник. Тропинка снова сворачивает. Геральдина стоит передо мной. Она ориентируется лучше, чем я, и, должно быть, воспользовалась короткой дорогой. Она стоит, прислонившись к дереву, и смотрит на меня с открытым ртом, полузакрытыми глазами, в которых застыло то же безумное выражение. Сбросила юбку. Трико уже не было.
Глава 4
Когда я начинал писать эту книгу, то решил для себя: она должна быть откровенной, абсолютно откровенной. Сейчас я подошел к тому месту, когда было бы удобнее солгать. Но было бы это лучше?
Я вылетал из пяти интернатов. Каждый раз виной тому были истории с девчонками. У меня своего рода заскок. Есть ситуации, когда я просто не могу держать себя в руках, мозги отключаются. Это с тех пор, как я овладел первой девушкой. Я был тогда просто невменяем. Признаться, я чувствовал, что не сдержусь, уже в ее комнате, чувствовал, как чувствует эпилептик близость приступа. Из комнаты я вышел именно таким. Поэтому я никогда больше не пройду мимо этого дерева.
Когда я сегодня вспоминаю об этом, возникает чувство, словно был пьян, и она тоже. Нами овладело неистовство. И все это в пяти метрах от обочины, в узком подлеске, на горячей от солнца земле. Я разорвал ее чулки, она мою рубашку, так как я не смог быстро раздеться. Мы царапали друг друга и кусали. Мы делали то, о чем я никогда на смогу написать, потому что это не может быть опубликовано. Наши головы были окровавлены от камней и колючек, на которых мы катались, борясь друг с другом. Мы не замечали этого.
И это не кончалось, это начиналось снова и снова. Еще много дней спустя ощущал я царапины от ее длинных острых ногтей на своей спине. Когда она испытывала оргазм, то закатывала глаза так, что можно было видеть белки, и она испускала крик, подобно человеку в адских муках. Она судорожно обхватывала меня, и вокруг меня все кружилось. До нее у меня была масса девушек. Но такой еще не было никогда. Ее безумие пронизывало насквозь.
Это должна быть откровенная книга. Я никогда не любил Геральдину. Но ни с какой другой женщиной я не переживал что-либо подобное, как с этой девочкой-нимфоманкой, которая вызывала у меня отвращение с первого взгляда. Я оскорблял ее в те моменты, когда красный туман опускался перед моими глазами.
Я пришел в себя, когда она, изнуренная и ослабевшая, выпала из моих рук.
Совсем тихо лежала она на земле, смотрела на меня своим блуждающим взглядом и стонала:
— Я люблю тебя. Я люблю тебя… Я люблю тебя… как никогда еще… как мне с тобой!..
Эта книга должна быть откровенной. Когда наконец все завершилось, она лежала неподвижно. Ее губы были синими. Она еще вся трепетала с ног до головы. И тогда я с ужасом подумал о том, что она сказала слабым детским голосом, смотря на меня пристальным взглядом:
— Это было первый раз в моей жизни.
Я молча сижу рядом с ней.
— Я так часто хотела испытать это. Пыталась снова и снова. С четырнадцати лет. У меня, определенно, было больше мужчин, чем у тебя женщин. И у меня никогда это не получалось. Я стала полусумасшедшей. Я изображала чувства… я пыталась испытывать это одна. И все равно никогда не получалось… И теперь ты… Ты… Это было так прекрасно… Я люблю тебя!
Геральдина любит меня. Девушка, которую я ненавижу…
Глава 5
Четырнадцать часов десять минут.
Мы оделись. Я обязан помочь ей, ведь она еще слаба.
В пятнадцать часов я должен быть у старой башни. Верена ждет. Что же это со мной произошло такое?
— О чем ты думаешь? — спрашивает она быстро.
— О тебе, конечно, — говорю я.
И тогда она прижимается ко мне очень сильно.
— Я люблю тебя. Это было так красиво. Я думала, что умру. Так красиво. Как никогда еще. Только теперь я узнала, как это должно быть. Я никогда больше не буду от тебя убегать!
И она серьезно так думает, это видно по ней. Того же она ждала и от меня.
— Ты тоже любишь меня?
— Нет.
Не имеет смысла врать. Это она должна узнать сразу.
— Мне все равно, любишь ты меня или нет. Мы обязательно еще раз вернемся к тому, с чего начали.
— Нет!
— Ты не знаешь меня, ты не знаешь, какой я могу быть. Ты когда-нибудь полюбишь меня, обязательно! Я так счастлива, Оливер. Я никогда еще не была так счастлива. Ты увидишь, как я умею любить.
Она быстро целует меня, ласкает, а я думаю: Верена, Верена, Верена.
Глава 6
Я говорю:
— Тебе надо возвращаться в дом.
— Я не хочу.
— Тогда иди в столовую.
— Я не хочу есть.
Я тоже не хотел.
— Они будут искать нас.
— Они не найдут.
— Но я должен быть в своем корпусе.
— Еще пятнадцать минут, — говорит, просит она. В глазах ее такая преданность, что может стать дурно. После этого я становлюсь совсем добрым. — Тогда я вернусь и оставлю тебя в покое. Через пятнадцать минут?
Я киваю.
— Я ведь теперь принадлежу тебе…
Еще чего!
— …Мы оба, мы ведь теперь связаны друг с другом.
— Нет. Нет. Нет!
— …А тогда я хочу сказать тебе, что со мной случилось.
— Что это значит?
— Почему я такая… такая испорченная… И если бы ты не пришел и не спас меня…
Она произносит это слово. Как оно меня преследует. Опять «спас».
— …Тогда бы я попала в сумасшедший дом. Можно мне положить голову на твою грудь?
— Конечно.
Она сделала это, и я глажу, смеясь, ее торчащие волосы, которые выглядят так, будто она дралась с соперником, и она говорит будто во сне, поглаживая меня:
— Мне восемнадцать. А тебе?
— Двадцать один.
— Мы жили в Бреслау. Мой отец был физиком. В 1946 году нас взяли русские. Его как ученого, нас из любезности. Отец должен был на них работать. В одном исследовательском институте. Там было еще много других немецких ученых. У нас был маленький, милый домик в пригороде.
— Тогда тебе было четыре года.
— Да. И уже детский сад открылся.
— Что?
— Подожди. Русские были добры к моему отцу и моей матери, и ко мне тоже. Все! Они даже приносили нам пакеты с едой. Мне они приносили кукол и игрушки. Праздники мы отмечали вместе с соседями.
— А кто не был таким добрым?
— Дети! Я ведь говорю, мы начали ходить в детский сад, а потом, когда я пришла в школу, стало еще хуже. Хотя я свободно говорила по-русски! По-немецки я могла говорить только дома. Мой отец был обязан отработать десять лет. И я должна была ходить в школу восемь лет. Я могу сказать тебе: это было адом.
Четырнадцать часов двадцать пять минут.
Верена. Верена. Верена.
— Дети ведь слышали, что я немка…
— Ах, так.
— Немка, ну ты понимаешь. Мы напали на их страну, и многие дети в нашей школе лишились из-за войны отцов или братьев.
— Говори о себе.
— Обо мне, да. Они меня избивали. Каждый день. Иногда так били, что я вынуждена была идти к врачу.
— Ужасно.
— Мои родители забирали меня из школы последней. Затем пришел 1956 год, срок договора, который заключили с моим отцом, истек. И притащились мы в Западный Берлин. Отец работал в институте Макса Планка. И меня снова избивали.