— Ваш отец сидит там, напротив, — говорит официант. — Желаете, мсье, чтобы я…
— Нет, я не желаю, чтобы мой отец знал о моем присутствии.
Официант тоже получает свои чаевые.
— Порядок, мсье.
У отца в его прекрасном доме я был, как только прибыл в Эхтернах, вечером двадцатого. Я дал ему книгу его друга Манфреда Лорда («Дюбук»! Какую же радость доставил мне Манфред! Я тоже должен подарить ему книгу! Возьмешь ее, когда будешь возвращаться?). Я был у него полчаса. Уйти быстрее я не мог, хотя он, как всегда, был обижен, когда я решил поселиться в гостинице «Эден».
— Все же ты меня не любишь. Ты никогда не любил меня.
Всякий раз, когда он так говорит, я не отвечаю ему.
Потом пришла тетя Лиззи. Она обняла меня и поцеловала в губы не как тетя. Честно говоря, по-другому она целоваться не умеет.
— Маленький Оливер! Что я говорю?!! Большой Оливер! Ты выглядишь блестяще! Ну что же, сделай страшные глаза! Я знаю, ты ненавидишь меня!
Я снова не отвечаю, так как она говорит это каждый раз.
— Ты ненавидишь меня, как чуму. Но мне на это плевать! Почему? Потому, что я тебя очень люблю.
Кстати, тетушка выглядит ослепительно! Изящная, с великолепными пропорциями. Ухоженная. Сексуальная. Вызывающая. Раньше волосы ее были черными. Сейчас они окрашены под серебро. Они уже побывали рыжими и каштановыми. Я ее ненавижу. Но, если честно, спать с такой женщиной — истинное удовольствие для каждого мужчины. Она вообще не меняется. Сколько ей может быть лет? Сорок? Моей матери пятьдесят пять. А выглядит на восемьдесят. Тетушке запросто можно дать тридцать пять.
Пока я в «Рикардо» проглатываю фирменное блюдо «Синер», еще раз рассматриваю Лиззи. Великолепный макияж. Платье, которое определенно стоит целое состояние: наглухо закрытое спереди, сзади открытое до самой… Ну да. Украшения на руках, на пальцах, в ушах, на шее, в волосах, везде. Взгляды многих мужчин принимают плотоядный оттенок, когда они смотрят на мою «тетю». Как она смеется! Как выразительны жесты, при которых она заставляет звенеть украшения. Как блестят ее красивые глаза! И как она повелевает официантами…
А об отце я не должен беспокоиться. Он не меняется: огромный, толстый, краснолицый, шумный. Искрящееся настроение. Пьет немного больше положенного. Темные крути под глазами.
Круги…
Вы не поверите, но отец носит кольца на длинных волосатых пальцах. Бриллианты. По два на каждой руке. Лиззи непрерывно что-то говорит ему. У обоих прекрасный аппетит. Отец много пьет. Ест, как всегда, неумело. Кусок мяса падает с тарелки. Лиззи упрекает его. Громко. «Мужик, — говорит тетушка. — Даже есть не умеешь! С тобой можно опозориться! Возьми салфетку, обвяжи ее вокруг шеи!». И когда он этого не делает, тетушка сама повязывает ему салфетку. Перед всеми. Я очень хорошо представляю, как отец себя при этом чувствует. Он кусает ее за руку. Так много вариантов сделать людей счастливыми!
Глава 4
После еды они едут в стриптиз-ресторан. Не в Эхтернахе. Знатоки в курсе, где находится «Пигалль». Я следую за ними на такси.
Уже почти полночь. И почти все в подпитии. «Пигалль» набит до отказа. У моего старика, конечно, зарезервирован лучший столик возле самой танцплощадки. Мне не стоит опасаться, что он заметит меня. В баре я вновь пью коньяк. У него вкус затхлой воды.
Отец пьет шампанское. Вновь и вновь приглашает он свою подругу юности на танец, без устали, как восемнадцатилетний. Буги-вуги. Румба. Ча-ча-ча. У любого перехватило бы дыхание. Но не у моего отца! Мужчины опять уставились на Лиззи. В своем облегающем черном шелковом платье она производит непристойное впечатление. Лицо отца постепенно принимает цвет вареного рака. Пот выступает на лбу, но отец полон решимости танцевать и дальше. Лиззи кружится вокруг него, хлопает в ладоши и кричит: «Оле!»
Полная дама рядом со мной говорит своему такому же полному спутнику:
— Полюбуйся на этого пожилого! Что он вытворяет. А ты?
— У меня астма.
— Наверно, какой-нибудь мешок с деньгами!
— А с ним обычная проститутка. Но симпатичная!
Господа явно не отсюда. Если бы они были местными, то наверняка знали бы, кто такие «этот пожилой» и «обычная проститутка». В Эхтернахе и округе их знает каждый.
Беседует ли моя мать до сих пор с доктором Виллингом о капиталовложениях?
Пара, которая всех приводит в восхищение, возвращается к своему столику. Лиззи ругается. Опять скандал, разыгранный, конечно. Но какое звучание! Все должны слышать, иначе папа ничего не поймет. О мой папа…
— Еще один двойной, пожалуйста.
— Сию минуту, мсье.
Тетушку наперебой приглашают танцевать. Она танцует с каждым и так, будто она возлюбленная каждого в отдельности. Она всегда была такой. Мой отец сидит за столом со стеклянными глазами, пьет шампанское за ее здоровье. Неожиданно все пары покидают танцевальную площадку, и Лиззи остается одна с молодым человеком. Они исполняют румбу.
Все взрываются аплодисментами, особенно мой отец. Когда Лиззи возвращается за столик, он вновь и вновь целует ей руки. Она приводит с собой молодого человека, который садится с ними, потягивает шампанское отца, ведя себя так, будто того вообще нет за столом. Неожиданно отец бледнеет и быстро встает из-за стола. Ни Лиззи, ни молодого человека это не заботит. Отец проходит, пошатываясь, мимо меня в туалет. Он меня не видит.
За столом молодой человек с привычками ловеласа целует руки Лиззи, а потом ее шею. Он пишет что-то на клочке бумаги. Конечно же, номер телефона и адрес. Когда отец возвращается, за столиком уже никого нет.
Спит ли мать? Может быть, во сне говорит с господином Виллингом о том, какой должна быть свадьба, если мой отец вдруг умрет, а тетя Лиззи окажется в тюрьме?
«Ча-ча-ча», — весело кричат музыканты.
Глава 5
Около часа ночи начинается шоу. Белые, чернокожие, цвета шоколада, девушки раздеваются. Позволяют себя раздевать. Раздеваются со всех сторон. Черноволосую раздевает блондинка. На блондинке короткий черный плащ. Она невероятно нежна к черной. Поцелуи. Объятия.
Когда черная остается совершенно голой, блондинка сбрасывает свой плащ и тоже оказывается голой. Они принимают позы, при которых женщины любят друг друга. Свет гаснет.
Это представление особенно возбуждает мужчин. И всех женщин. И не оказывает никакого воздействия только на одну: тетю Лиззи. Она считается лишь со следующим аттракционом. Это сцена в гареме, но весьма неожиданная. Три практически голых хорошо сложенных молодых парня крутятся вокруг одной голой женщины. У девушки в руках кнут, и она постоянно щелкает этим кнутом — очень резко — по мускулистым телам юношей. Лиззи пьет бокал за бокалом. Она приходит в возбуждение. Губы ее движутся. Крылья носа нервно раздуваются. Лиззи что-то говорит моему старику. Тот кивает официанту. Оба только и ждали конца номера, потом уходят. Вот они дошли до гардероба.
Лиззи тоже уже совсем пьяна. Оба проходят мимо меня практически вплотную. Я кланяюсь и говорю:
— Радостного праздника!
Но они не слышат и не видят меня. Мой отец окидывает всех вокруг значительным взглядом. Официанты прислуживают.
Певица подошла к микрофону. После первых тактов я знаю, какая прозвучит песня, и кричу:
— Плачу!
— Сию минуту, мсье.
У барменши очень много работы. Я кладу деньги на стойку и ухожу. Но иду не слишком быстро и слышу еще первые слова песни «Love is just a word…»[51]
На улице я вижу, как отъезжает «мерседес» отца. За рулем тетя Лиззи. Отец сидит рядом с ней. Лучше сказать, он лежит, прислонившись к ее плечу. Тетя Лиззи едет быстро. У меня лишь одно желание: забыться. Поспать. На такси я еду в гостиницу.
В гостинице принимаю четыре таблетки снотворного. Просыпаюсь уже в двенадцать часов пополудни двадцать пятого декабря.
Я остаюсь до восьмого января. Каждый день навещаю мать. И ни разу отца. Он тоже не дает о себе знать. С матерью я ежедневно кормлю галку, кошек, косулю и кроликов. Иногда поднимаюсь в ее замечательную комнату (если господин доктор Виллинг занят). Или прихожу к ней в первой половине дня, и мы смотрим, как самые разные птицы клюют земляные орехи. Я вижу и белочек. Они спрыгивают с веток растущего рядом дерева.
С Вереной перезваниваюсь редко. Она не может звонить открыто, я напрасно жду много дней, а когда она звонит, почти всегда связь настолько плоха, что едва можно что-либо разобрать. В канун Нового года уже ранним вечером я принимаю таблетки снотворного.
Восьмого января 1961 года, после обеда, я иду на виллу к отцу, чтобы попрощаться. Он дает мне старую книгу. Раннее издание «Принципа» Никколо Макиавелли.
— Для моего друга Лорда. И передай ему самый сердечный привет.
— Конечно, папа.
В зале стоит тетя Лиззи.
— Пусть у тебя все будет хорошо.
— У тебя тоже.
— Ты меня ненавидишь, правда?
— Всем сердцем.
— Тогда наконец и я хочу сказать правду. Я тоже, Оливер. Я тебя тоже.
— Ну что же, — говорю я, — взаимно?
Тедди Бенке уже сидит за рулем «мерседеса», чтобы отвезти меня в аэропорт. Я прошу его остановить машину у клиники. Моя мать наблюдает из своей комнаты за птицами на балконе. До нее не доходит, что я прощаюсь.
— Посмотри-ка, какая прелестная малиновка! Завтра ты опять принесешь мне земляных орехов?
— Я попрошу Тедди, чтобы он принес их тебе, мама.
— Как Тедди?
— Я улетаю в Германию.
— Ах, так, тогда конечно. Но ты не должен обременять заботами Тедди. Я попрошу доктора Виллинга…
Это восьмое января 1961 года. Прекрасный день: ясный, холодный, морозно звенящий.
Мы летим в солнечном сиянии над заснеженной страной. Я вынимаю Макиавелли, листаю страницу за страницей, проверяю страницу за страницей. Я фиксирую все буквы, проколотые иголкой.
А. С. X. Г. Ф. Д. В. Б. Н. М. Ц. X. Е. Е. И. У. О.
Букв много. Во время полета я не успею записать их. Это ничего. Господин Лорд вернется из Санкт-Морица лишь через шесть дней. На этот раз я хочу перехватить все послание.