[21], то ли отдав дань давней мечте о собственном ребенке, ибо хотя у Вивиан уже было четыре мальчика, ни один из них не был от Этана. В конце концов Вивиан выбрала-таки для дочки имя, и успела назвать им ее раз или два, прежде чем Этан вернулся в отцовский дом. Но имя Джуниор прилепилось. А большего и не требовалось, пока она не поступила в школу десятого района, где у нее спросили фамилию. Джуниор Вивиан, промямлила она. Заметив, как учительница прикрыла ладонью улыбку, девочка почесала локоть и только тогда сообразила, что вполне могла бы назваться Джун.
Девчонок из Поселения отдавать в школу не любили, но каждый из дядьев, кузенов и сводных братьев Джуниор какое-то время проучился в местной школе. В отличие от них она редко отлынивала от учебы. Дома, оставшись без присмотра, она чувствовала себя как одна из стаи здешних собак. Всего их было пятьдесят, и животные то сидели на короткой цепи, то свободно бегали по Поселению. Если собаки не ели и не грызлись, они спали, привязанные к деревьям или свернувшись калачиком под хозяйской дверью. Предоставленные сами себе, охотничьи псы скрещивались с овчарками, а колли – с лабрадорами. К 1975 году, когда родилась Джуниор, возникла диковинная, ни на что не похожая и удивительно красивая порода, которую сразу же узнавал издалека любой, кто знал их как «собак из Поселения» – приученных отгонять непрошеных гостей, а еще лучше – охотиться.
В течение многих лет Джуниор тосковала по отцу и без устали упрашивала мать отвезти ее к нему повидаться.
– Может, хватит? – повторяла Вивиан, пока однажды не отрезала: – Он в армии. Так я слышала.
– А когда он вернется?
– Да он никчемный, малышка. Никчемный. Иди играй!
Она уходила, но продолжала выглядывать на дороге высокого красивого мужчину, назвавшего ее в свою честь, чтобы показать свое доброе отношение к ней. Просто ей надо подождать.
Устав наконец и от собак, и от матери, будучи сообразительнее и хитрее своих братьев, опасаясь дядьев и относясь без восторга к их женам, Джуниор с радостью пошла в местную школу – прежде всего, чтобы быть подальше от Поселения, а уж потом ради самой учебы. Она была первой из деревенских, кто заговорил в классе и делал домашние задания. Одноклассницы ее сторонились, а тем немногим, кто попытался посеять семена будущей дружбы, быстро пришлось сделать выбор между деревенской оборванкой, ходившей в одном-единственном платьишке, и искусной местью одноклассниц, в которой маленькие девочки знают толк. Джуниор всегда проигрывала, но вела себя так, будто отказ от дружбы был ее личной победой, и улыбалась, когда видела, что несостоявшаяся подруга прибилась обратно к своему стаду. А подружиться ей удалось с мальчиком. Как решили учителя, это произошло оттого, что в столовой он угощал ее кексами и пряниками, так как обед самой Джуниор всегда состоял из жалкого яблока или пустого сэндвича с майонезом, сунутого в карман ношеной женской кофты, в которой она появлялась в классе. Ученики же были уверены, что причина его щедрости – в том, что после школы она позволяет ему заниматься с ней всяким непотребством в лесном овражке, о чем ему и было сообщено. Но это был гордый мальчик, сын менеджера разливочного цеха, который мог запросто нанимать и увольнять их родителей, о чем им и было сообщено в ответ.
Звали его Питер Пол Фортас, и после одиннадцати лет жизни, когда все его стали звать Пи-Пи, он сделался заносчивым и равнодушным к общественному мнению. Питера Пола и Джуниор не интересовало, что у того и другого под одеждой. Джуниор увлеченно слушала его рассказы про бочонки с сиропом для кока-колы и про автомат для закрывания бутылок. А Питер Пол хотел узнать, правду ли говорят про бурых медведей, живущих в окрестных горах, и отчего змеи нападают на телят – из-за запаха ли телят, или молока. Они обменивались информацией, как букмекеры перед скачками, опуская бесполезные подробности и сразу переходя к сути дела. Однажды, правда, он поинтересовался, цветная ли она. Джуниор ответила, что понятия не имеет, но обязательно спросит и все ему расскажет. Но он сказал, что это не важно, потому что ему в любом случае не разрешают приглашать домой гоев. А ему не хочется ее обижать. Она кивнула: ей пришлось по душе серьезное милое слово, которым он ее обозвал.
Ради нее он совершал мелкие кражи: приносил ей то шариковую ручку, то пару носков, то желтый берет для ее наскоро расчесанных пальцами курчавых волос. А когда на Рождество она подарила ему детеныша щитомордника в стеклянной банке, а он ей – большущий набор цветных карандашей, трудно было сказать, кто из них больше обрадовался. Но щитомордник – это же просто водяная змея, но именно из-за него их дружбе пришел конец.
Среди многочисленных дядьев Джуниор выделялись бездельники подростки, чьи мозги были изувечены унылостью существования и в чьей жизни жестокие мордобои чередовались с коматозным состоянием. Они не поверили, что засунутая в бутылку змейка нужна ей для школьных опытов – так объяснила им Джуниор, отвечая на вопрос: «Ты чой-то там унесла в банке, а, малая?» А если они и поверили, сам ее поступок казался им невыносимым оскорблением. Нечто, по праву принадлежащее Поселению, она перенесла в юдоль невезения настолько безрадостного, что они воспринимали это не просто как невезение, а как триумф природного света над институциональной тьмой. А может, им просто надоело прикидываться спящими или кому-то из них не хватило пива накануне. Как бы там ни было, наутро после Рождества дядья чуть свет продрали глаза и принялись искать, чем бы развлечься.
Джуниор еще спала, положив голову на грязную подушку с вышитой надписью «Господи, спаси» и завернувшись в одеяло, которое служило ей и матрацем. Подушка, подарок жены одного из дядьев, которая вытащила ее из мусорного бака своего тогдашнего работодателя, дарила спящей приятные сны. А прижатые к груди карандаши раскрашивали их яркими красками. И ее сон был настолько разноцветным, что одному из дядьев пришлось несколько раз пнуть ее в зад носком башмака, прежде чем она проснулась. Ее вновь начали расспрашивать про змею. Раскрашенные цветными карандашами сны медленно растаяли, пока Джуниор пыталась понять, что им надо. Они ведь и сами не знали, какого хрена подожгли сиденье в машине, вместо того чтобы просто его снять. Или почему им так важна водяная змея. Просто им хотелось вернуть щитомордника в его законное место обитания.
Из всех угроз о том, что с ней сделают, если она не вернет змею, самыми неприятными были «надерем твою маленькую задницу» и «отдадим тебя Вошу». Эту последнюю угрозу она слышала много раз, и возможность того, что это сейчас и произойдет – ее отдадут старику из долины, который любил бродить по окрестностям, зажав в кулаке свой срам и распевая церковные гимны, – заставило ее вскочить с пола и, увернувшись от протянутых к ней рук, юркнуть за дверь. Дядья побежали за ней, но у нее были быстрые ноги. Псы, сидевшие на цепи, рычали ей в спину, а те, что не были на привязи, помчались следом. Выбежав на тропинку, девочка увидела Вивиан, возвращавшуюся из нужника.
– Ма! – позвала она.
– Оставьте ее в покое, жалкие хорьки! – закричала Вивиан. И перешла на бег, но очень быстро утомилась и бессильно швырнула камень, метя в спины своим младшим братьям. – Отстаньте от нее! Вернитесь, вонючие скунсы! Со мной не хотите иметь дело?
Злобные и искренние, если не сказать задорные, проклятья музыкой звучали в ушах беглянки. Босая, прижимая к груди коробку с цветными карандашами, Джуниор оставила улюлюкающих дядьев с носом, схоронившись за кустами и, дав деру, наконец смогла оторваться от них. Она остановилась только в лесу, где мечтал бы оказаться любой дровосек. Пеканы исполинского размера, каких не видывали в здешних местах аж с двадцатых годов. Клены, растопырившие по пять-шесть толстенных веток. Рожковые деревья, масляные орехи, белые кедры, тополя… Здоровые деревья вперемешку с больными. На некоторых стволах она заметила огромные черные лишайники – верные признаки болезни. А другие выглядели полными жизни, но лишь до тех пор, пока легкий игривый ветер не начинал тормошить их листву. Тогда стволы с треском переламывались и падали, точно сраженные инфарктом старики, и из трещин сыпалась медная и золотистая труха.
Перейдя с бега на шаг, Джуниор оказалась в залитых солнцем зарослях бамбука, росшего вперемешку с виргинским вьюнком. Крики и улюлюканье затихли вдали. Она подождала немного, потом взобралась на яблоню, откуда открылся вид на склон горы и часть долины. Дядьев не было видно – только просвет между деревьев, отмечавший русло лесного ручья. А еще дальше виднелась дорога.
Солнце уже стояло высоко, когда она добралась до обочины. Она не обращала внимания ни на царапины на коже, ни на застрявшие в волосах веточки, но ей было до слез жалко семи карандашей, которые сломались во время бегства, а она даже не успела еще ими попользоваться. Вивиан не могла защитить ее от Воша или дядьев, и она решила найти дом Питера Пола, подождать его где-нибудь поблизости и – что? Ну, он бы ей как-нибудь помог. Но она ни за что на свете не попросила бы вернуть ей детеныша щитомордника.
Она вышла на дорогу и не успела пройти и пятидесяти шагов, как вдруг услыхала за спиной тарахтенье грузовичка, в кузове которого сидели ее дядья. Она отпрыгнула влево, конечно, а не вправо, но они предвидели ее маневр. Передний бампер сшиб девочку, а заднее колесо размозжило ей пальцы на ноге.
Потом была тряская поездка в кузове, теплое местечко на лежанке Вивиан, вкус виски на языке, запах камфары в носу – после чего она спала как убитая, пока боль не стала совсем невыносимой. Джуниор открыла глаза, почувствовала озноб и такую ломоту во всем теле, что она не могла вздохнуть полной грудью – только заглатывала и выдувала воздух по капельке. Так она пролежала несколько дней не вставая, сначала не в силах, а потом и не желая ни плакать, ни заговорить с Вивиан, которая уверяла ее, что она должна быть благодарна дядьям за то, что те нашли ее лежащей на дороге. Ее маленькую Джун, мол, сбила машина, за рулем которой, ясное дело, сидел какой-то городской ублюдок, возомнивший о себе невесть что, и после того, как наехал на девчушку, он даже не остановился и не проверил, жива ли та, не говоря уж о том, чтобы подвезти ее до дома.