[24]. Хорошо зарабатывая, всегда будучи в курсе событий, пользуясь благосклонностью властей на протяжении пятидесяти пяти лет, Дэниел Роберт Коузи всех держал под прицелом своих недобрых серых глаз. Чисто из жажды власти, как все полагали, потому что в жизни он не знал радости, а деньги, которые он получал за свою собачью преданность белым в общем и полиции в частности, не принесли душевного комфорта ни ему, ни его семейству. Белые прозвали его Дэнни-бой. А негры переиначили его инициалы ДРК в кличку Дурак. Он всю жизнь боготворил бумажные деньги и монеты, вечно прятал приличные ботинки от сына и приличные платья от жены и дочерей, пока не умер, оставив после себя сто четырнадцать тысяч презренных долларов. Сын решил потратить свою долю с удовольствием, не просто просадить их, а использовать на вещи, которые Дурак проклинал: на развлечения, шикарную одежду, вкусную еду, модную музыку и танцы всю ночь напролет до восхода солнца над хорошим отелем, выстроенным для всех этих радостей. Отца боялись как ночного кошмара, а сын был лучом света. Полицейские покупали услуги отца, сын откупался от полицейских. То, от чего отца с души воротило, сын принимал всей душой. Отец – скупердяй? А сын – транжира! Но щедрость не растопила лед в их отношениях с Джулией. Она происходила из семьи фермеров, которых вечно сгоняли с земли белые землевладельцы и зловредные негры. Она ужаснулась, узнав, что заработанные ее мужем деньги пропитаны кровью. Но ей не пришлось испытывать стыд слишком долго. Она родила и двенадцать лет все ждала, надеясь понять, что природа решила сделать с ее сыном: то ли отдохнуть на нем, то ли расцвести пышным цветом.
Уж не знаю, оправдались ли ее надежды, или она просто потеряла интерес, потому что перед смертью она прошептала напоследок: «Это мой папочка?»
4. Благодетель
Хид опустилась в мыльную пену, привычно опершись большими пальцами о край ванны. Встав на колени, она могла повернуться, сесть и наблюдать, как сиреневая пена поднимается к плечам.
«Долго так продолжаться не может, – подумала она. – Я утону или поскользнусь, и мне не хватит сил опереться о ванну и спастись».
Она надеялась, что готовность Джуниор выполнять любые задания – «Хотите, чтобы я сделала вам укладку, я сделаю. Хотите принять ванну, я вам приготовлю ванну» – было искренним, а не лживым обещанием безработной, жаждущей заполучить теплое местечко. Хид решила проверить ее умение делать прическу, прежде чем обратиться с просьбой помочь ей принять ванну. В последний раз это было в июле – когда она зажала в руке бутылку «Клэрола» и окрасила серебряные корни волос в темно-каштановый цвет. И как это могло произойти, недоумевала она, что у нее, которая никогда не ловила крабов, не разделывала креветок и не вскрывала раковины моллюсков, руки к старости так ослабели и деформировались похуже, чем у работников консервного завода. Растирка «Бен-Гэй», алоэ, «Асперкрем» не помогали, а постоянные купания были ей необходимы, чтобы пресечь незримое воздействие морских существ, до которых она в жизни не дотрагивалась. Так что первыми двумя заданиями для Джуниор будет помощь в окраске волос и в принятии ванны, если, конечно, ей удастся хотя бы ненадолго отвлечь внимание девушки от Ромена.
Ей не надо было знать в точности, что она ему сказала. Наблюдая из окна спальни за изменившимся выражением лица мальчишки, Хид подумала, что хоть и не расслышала слов девушки, они буквально криком прозвучали у нее в ушах. Его улыбка, его взгляд сразу стали масляными. Скоро, очень скоро эта парочка будет миловаться прямо у нее под носом. В гараже под лоскутным одеялом. Хотя нет. Джуниор дерзкая. Она втихаря проведет его к себе в спальню или пустующую комнату. Кристин это не понравится. А может, ей будет все равно. Если на нее нападет приступ ненависти или зависти, она их в клочки раздерет. Но если правда, что она всю жизнь была распутной, ей это может даже прийтись по нраву. Никто не угадает, в какую сторону прыгнет эта зеленоглазая кошка. В свою-то девятую жизнь, прости господи. А это даже неплохо, считала Хид, что у них вспыхнула щенячья любовь: это был хороший способ подольше удержать девушку в доме после того, как ей станет ясно, что обворовать хозяйку не получится. Довольно того, что Кристин таскает у нее деньги, чтобы расплачиваться со своим адвокатом. А озорная возня в темном углу, может, и Ромена немного раскрепостит. Вырвет из цепких лап Виды. А то он слишком зажат, слова лишнего не проронит. «Да, мэм. Нет, мэм. Нет, спасибо, мне надо вернуться домой до наступления темноты». И что ему, интересно, Вида и Сэндлер натрепали про нее? А про Кристин?
Что бы они ни натрепали, это вряд ли что-то ужасное, раз они позволяют мальчику приходить к ней работать. «Только не слишком там откровенничай с ней», – наверняка наказывает ему Вида. Но если у Ромена теперь появятся свои резоны тут околачиваться, пользы от него будет куда больше, чем прежде. Ведь он в точности последовал ее указаниям, когда под диктовку писал то объявление в «Харбор джорнэл». А пронырливая Джуниор научит его повадкам, которые ему потребуются, чтобы облапошивать Виду и перестать считать всех взрослых, кто платит налоги, врагами и особенно пожилых дам держать за дур.
Хид давно привыкла к такому отношению. По правде сказать, даже этим пользовалась. Как теперь, когда понадеялась, что любой, кто бы ни прочитал ее объявление, будет нуждаться в деньгах, – и ей повезло, что первая же и единственная претендентка оказалась мало того что хитрованкой, так еще и алчной. Вчера вечером они разыграли друг перед другом целый спектакль, и пока мисс Вивиани не таясь оценивала взглядом комнату, Хид оценивала ее саму, и пока та старалась подчинить новую хозяйку своей воле, Хид позволила ей подумать, будто у нее это получилось. Ее интуицию до блеска отполировал долгий опыт привычки к тому, что ее все недооценивали. Только Папа знал ей истинную цену, потому и выбрал именно ее, предпочтя многим. Зная, что у нее нет ни образования, ни способностей, ни достойного воспитания, он тем не менее выбрал ее, хотя многие считали, что через нее можно перешагнуть и не заметить. Но вот она здесь, а где все они? Мэй в земле. Кристин осталась без гроша и торчит на кухне. Л. призраком витает над Ап-Бич, откуда все они родом. А она вступила в войну со всеми и победила, и до сих пор остается победительницей, с растущим год от года банковским счетом. Разве что Вида добилась чего-то путного в жизни, а все благодаря Сэндлеру, который никогда не высмеивал и не оскорблял жену Билла Коузи. Он всегда уважал ее даже при том, что его собственная жена ее не уважала. И никто иной как Сэндлер пришел к ней просить, чтобы она наняла на работу его внука. Учтиво. Остался на стакан кофе со льдом в ее спальне. Вида так бы никогда не поступила. Не только потому, что она терпеть не может Хид, но и потому, что боится Кристин – и правильно! Нож, сверкнувший на похоронах Коузи, был самый настоящий, и если верить слухам, то в беспутной жизни Кристин были и скандалы, и приводы в полицию, и поджоги машин, и даже проституция. И никто не знает, что взбредет в голову той, кто привык жить в сточной канаве.
Не может такого быть, чтобы никому не было известно о ссорах между ними, вспыхнувших после того как Кристин вернулась сюда на постоянное жительство. В основном дело сводилось к словесным перепалкам: они спорили, что означают две буквы К, выгравированные на столовом серебре, – то ли просто двойную К, то ли удвоенный инициал Кристин. А могло быть и так и эдак, потому что Коузи заказал эту гравировку уже после первого брака, но задолго до второго. Они препирались по поводу дважды украденных колец и о настоящей причине, по которой их чуть было не сунули под пальцы мертвеца. Но случалось, что споры перерастали в нешуточные потасовки, когда в ход шли руки, ноги, зубы и летающие предметы, и все заканчивалось синяками. С учетом ее габаритов и упрямства Кристин должна была бы в легкую побеждать в этих поединках. А Хид, при ее росточке и с ее слабенькими ручками, была обречена проигрывать каждую схватку. Но общий результат оказался по крайней мере ничейным. Ибо проворность Хид более чем компенсировала силу Кристин, так что ее быстрота и изворотливость – способность предугадать удар, защититься от него и отразить ответным ударом – изматывали противника. Раз – ну, может быть, дважды – в год они распускали кулаки, таскали друг друга за волосы, боролись, кусались, обменивались пощечинами. До крови никогда не доходило, до извинений тоже, и долгой подготовкой к сражению они тоже не занимались, но все равно их отношения ежегодно переживали момент, который был для них не просто побоищем, но ритуалом. В конце концов они расходились, долго хранили ядовитое молчание и измышляли всякие способы выказать свою злобу. С возрастом осознание того, что ни одна добровольно не покинет поле брани, внесло свою лепту в обоюдное решение объявить перемирие без предварительных условий. Еще более сильным аргументом стало их безмолвное понимание, что побоища ничего им не дают, кроме повода продолжать держаться друг за друга. Но их скорби были слишком серьезными для такого исхода. Как и дружба, ненависть требовала куда большего, нежели физическое присутствие, и для поддержания огня в очаге их распри требовались творческий подход и тяжелый труд.
Их первая, прерванная в 1971 году, стычка послужила сигналом обоюдного желания вцепиться клыками друг в друга. Она вспыхнула, когда Кристин стащила с секретера Хид драгоценности, выигранные Папой в карты, – в бумажном пакете лежала куча чьих-то обручальных колец, которые он, по просьбе одного барабанщика, уже имевшего проблемы с полицией, согласился сдать скупщику краденого. А Кристин притворилась, будто хотела вложить эти кольца в Папину ладонь, когда тот лежал в гробу. Спустя четыре года она заявилась в дом Хид с пакетом из универсама, и на ее пальцах красовалась та самая коллекция несбывшихся надежд дюжины женщин. Она предъявила свои права на часть дома и потребовала выделить ей жилое помещение, чтобы она могла ухаживать за Мэй, своей больной матерью, – той самой матерью, над которой она годами насмехалась, когда вообще удосуживалась вспомнить о ее существовании. Тогда-то отложенный бой возобновился и с переменным успехом продолжался десять лет. В поисках более интересных способов уязвить друг друга они обращались к фактам личной жизни, воспоминаниям детства. Каждая считала себя главной. Кристин – потому что она была куда выше и здоровее, умела не только водить машину, но и еще много чего другого, ну и на ней держался весь дом. А Хид, напротив, полагала, что она по-прежнему здесь хозяйка, победительница – не только потому что е