Ей вспомнилось возвращение на автобусе в родные места, когда во время поездки на нее то и дело накатывали волны сна, пропитанного соленым ароматом океана. За одним взрывным исключением (тогда ее ослепила ярость), когда она впервые за последние двадцать восемь лет увидела Силк. Аккуратные дома стояли на улицах, которые носили имена героев и названия деревьев, срубленных на месте будущих новостроек. Кафетерий Масео по-прежнему стоял на Гладиатор-стрит напротив «Агнца Божьего», упрямо конкурируя с новой закусочной «Патти» на Принц-Артур-стрит. Потом ее дом: знакомое здание, которое после ее скорого отъезда продолжало меняться – без нее. С детства запомнившаяся сливочная масляная краска, как на картине, превратилась в обычную краску для фасадов. Бойкие загадочные соседи стали туманными силуэтами самих себя. А дом, часто являвшийся в сладких снах и кошмарах, оказался полуразвалившимся, не сияющим, а запущенным, хотя и куда более желанным, потому что все, что случилось с ним, случилось и с Кристин. Это не дом скукожился, а она. Это не его окна покосились, а она. И значит, сейчас он ее больше, чем когда-либо раньше.
Во взгляде Хид, немигающем и холодном, можно было прочесть все что угодно, но только не радушное приглашение, однако Кристин, ни слова не говоря, прошмыгнула мимо нее в дверь. Без долгих слов они заключили, так сказать, мирное соглашение, потому что Мэй была недееспособна, дом зарос грязью, а из-за прогрессирующего артрита руки Хид утратили былую подвижность, и никто в городе не желал прийти к ним помочь. И вот бывшая выпускница частной школы взвалила на себя домашнее хозяйство, в то время как другая, кто едва мог читать по складам, оставалась полновластной хозяйкой в доме. Та, кого один мужчина продал, вела битву с той, кого тот же мужчина купил. Степень отчаяния, вынудившего ее на вторжение в дом, была высока, ибо Кристин вернулась в дом, чья владелица когда-то была готова спалить его дотла, лишь бы выжить ее отсюда. Которая однажды именно с этой целью подожгла ее кровать. И на сей раз ради безопасности она заняла пару комнатушек рядом с кухней. У нее словно камень упал с плеч, когда она увидела беспомощные руки Хид, но зная, на что эта женщина способна, все равно одно только присутствие ее заставляло сердце биться чаще. Ибо не было на свете существа более коварного и злопамятного. Вот почему дверь между кухней и комнатами Кристин имела надежный замок, ключ от которого был столь же надежно припрятан.
Притормозив перед черепахой, переползавшей шоссе, и резко свернув, чтобы ее объехать, Кристин раздавила вторую, ползшую следом за первой. Она остановила машину и взглянула в боковые зеркала – сначала в правое, потом в левое – и в зеркало заднего вида, ища признаки жизни или смерти: лапки, тянущиеся к небу, моля о помощи, или неподвижный треснутый панцирь. У нее дрожали руки. Ничего не заметив, она вышла из машины и побежала назад. На шоссе было пусто, апельсиновые кусты неподвижны. Никакой черепахи. Ей что же, привиделась та, вторая? Та мисс Вторая Лучшая, которую раздавило безжалостное колесо, свернувшее влево и пощадившее первую, более удачливую, черепаху. Исследуя дорогу, она даже не удивилась, не спросила себя, отчего у нее так болит сердце за черепаху, переползавшую двенадцатое шоссе. Она заметила движение на южной обочине – там, куда направлялась первая черепаха. Кристин медленно пошла туда и с облегчением увидела, что оба панциря медленно передвигаются в траве к лесочку. Значит, ее колеса промахнулись мимо мисс Второй Лучшей, и та, пока водительница страдала за ее судьбу, успела догнать более быструю подругу. Замерев на месте, Кристин стала наблюдать за ползущей парочкой и вернулась к своей машине, только когда рядом притормозила другая.
– У тебя что, дома туалета нет? – осклабился водитель.
– Пошел ты, козел! – огрызнулась Кристин.
Тот показал ей пухлый средний палец и укатил.
Адвокатша наверняка удивится ее появлению: Кристин заранее не записалась к ней на прием – но не откажет ее принять. Каждый раз, когда Кристин заявлялась к ней в офис без спросу, ее визит умудрялись вставить в рабочий график. Ее движение по наклонной – от капризной девчушки из благополучной семьи к поблекшей бездомной изгнаннице – не было ни медленным, ни тайным. Все всё знали. И ей не суждено было вернуться в родные пенаты в элегантном седане с преуспевающим супругом за рулем. Да, триумфальное возвращение – диплом о высшем образовании и счастливая семейка – ей не грозило. И, несомненно, не будет увлекательных историй ни о том, как трудно вести собственный бизнес, ни о жестких ограничениях личной свободы, налагаемых требовательными менеджерами, клиентами, пациентами, агентами или тренерами. Короче говоря, никакого радушного приема в родном городе с намеками на личные достижения и с завуалированным снисхождением. Она была неудачница. С дурной репутацией. Но ко всему прочему, она еще и Коузи. И в Харборе это имя до сих пор вызывало уважительные охи и ахи. Сам Уильям Коузи, некогда владелец многих домов, пляжного курорта, двух яхт и кучи денег в банке, о котором судачили все местные жители, который всегда восхищал людей, но буквально довел весь округ до кондрашки, когда выяснилось, что он не оставил завещания. Только какие-то каракули на меню 1958 года, которые излагали его желания, родившиеся под действием виски. А именно: 1) «Джулия II» – доктору Ральфу; 2) «Монтенегро коронас» – шефу Силку; 3) отель – жене Билли-младшего; 4) дом на Монарх-стрит и «оставшиеся наличные денежки» – «моей милой малютке Коузи»; 5) кабриолет 1955 года – Л.; 6) галстучные булавки – Мил Дэдди и так далее и тому подобное, вплоть до его коллекции пластинок, которую он оставил Даму Томми, «лучшему блюзовому гитаристу в этом божьем мире». Нет сомнений, он пребывал в прекрасном настроении – спасибо неразбавленной «Дикой индейке», когда он сел вот так однажды вечерком в компании собутыльников и записал свои заветные желания среди гарниров, фирменных блюд, закусок, горячих и десертов, распределив все свое состояние среди особо приятных ему людей. Спустя три года после его смерти этих собутыльников отыскали, собрали и попросили подтвердить факт написания данного документа и опознать почерк пишущего, а также удостоверить ясность его ума, в котором, похоже, впоследствии не родилось ни малейшего соображения насчет наследства. Их засыпали беспощадными вопросами, которые были подобны броскам кобры. «Почему он хотел отдать доктору Ральфу свою новую яхту? А что насчет «Коронас»? Шеф Бадди к тому моменту уже несколько лет как умер, то есть их должен получить его сын? Но молодой Силк не курит. А кто такой Мил Дэдди? Солист группы «Пёрпл тоунз», пояснила Хид. Нет, возразила Мэй, это менеджер группы «Фифс-стрит страттерс», но он в тюрьме, а разве заключенные могут вступать в наследство? Но это же просто пластинки, дура, он нигде не назвал тебя по имени, и что теперь? Он даже не упомянул тебя! И зачем отдавать кабриолет кому-то, кто не умеет водить? А и не надо водить машину, чтобы ее продать! Да это не завещание, а какой-то комикс!» Все сосредоточились на булавках для галстука, сигарах и нынешней цене старых пластинок – и никто не задался главным вопросом: кто же такая «моя милая малютка Коузи»? Позиция Хид была сильной – ведь она называла мужа Папой. Но с другой стороны, раз, с биологической точки зрения, Кристин была единственной оставшейся «малюткой», ее претензии как кровной родственницы были не менее сильными, чем претензии Хид как вдовы. Или так считали они с Мэй. Но годы, проведенные вне дома, как и отсутствие фактов, свидетельствующих о ее работе на курорте, кроме одного лета в детстве, ослабляли позицию Кристин. Скрывая улыбку, судья исследовал засаленное меню, где его взгляд невольно останавливался на, допустим, капустном салате с дольками ананаса или на фасоли-«мерзавке» в соусе чили, выслушал доводы трех адвокатов и вынес временное (пока не будут представлены вещественные доказательства об обратном) решение, согласно которому Хид признавалась той самой «милой малюткой Коузи», о которой по пьяной лавочке упомянул покойный.
Адвокат Гвендолин Ист, однако, считала иначе, и недавно заверила Кристин, что оснований для подачи апелляции на судебное решение более чем достаточно. В любом случае, по ее словам, есть веские причины для пересмотра даже при том, что никаких иных доказательств так и не было найдено. А ведь Кристин долгие годы искала такие доказательства – в отеле, в доме – и ничего не находила (за исключением вздорных догадок, рождавшихся в безумной голове Мэй). Если и было что-то иное – неопровержимое, напечатанное на машинке удобочитаемое завещание – оно могло храниться в одном из запертых секретеров Хид за дверью ее спальни, всегда запиравшейся на ночь из страха перед «незваными гостями». Но теперь дело не терпело отлагательств. Больше не было времени ждать, пока та, другая, умрет или, по крайней мере, ее разобьет паралич и она станет недееспособной. Теперь в запутанную ситуацию вмешался третий участник: Хид наняла девушку, чтобы та помогала ей писать мемуары, – так заявила Джуниор Вивиани в тот день за завтраком. Кристин чуть кофе не подавилась при мысли, что слово «писать» каким-то образом должно быть связано с человеком, который ходил, пусть и урывками, в школу на протяжении хотя бы пяти лет. Жуя дольку грейпфрута, Джуниор криво усмехнулась, произнеся мумуары– в точности как его произносила малограмотная Хид. «О ее семье», пояснила Джуниор. Какой еще семье? – удивилась Кристин. Об этой стае береговых крыс, которые все мылись в одной бочке и спали не раздеваясь? Или она еще и претендует на кровное родство с Коузи вдобавок ко владению недвижимостью?» Обдумав все, что ей порассказала девушка, Кристин вернулась к себе, в квартирку прислуги – две жилые комнаты и ванная прямо за стеной кухни, – где раньше обитала Л. В отличие от остального дома, забитого воспоминаниями и старым хламом, здесь всегда царил покой, не нарушаемый бесполезной рухлядью, и это успокаивало нервы. Если не считать горшков с растениями, спасенными однажды от непогоды, эта квартирка выглядела точно так же, как и пятьдесят лет назад, когда маленькая Кристин спряталась под кроватью Л. Поливая из лейки бегонию, она так и не смогла придумать новую линию поведения – и решила обратиться за консультацией к адвокату. Она подождала, пока не пришел Ромен, а Джуниор не скрылась на третьем этаже. Раньше, за завтраком, переодевшись в то, что, видимо, одолжила ей Хид (красный костюм, который вышел из моды еще во времена Корейской войны