[33]), Джуниор выглядела точно мигрант, облагодетельствованный Армией спасения. От ее вчерашнего наряда остались только сапоги на каблуках, а кожаная куртка исчезла, как и характерное для уличной бродяжки амбре, распространившееся вчера по всему дому. Увидев, что Ромен слоняется по двору и изучает ущерб, нанесенный заморозками кустам, Кристин позвала мальчишку помочь ей открыть дверь гаража, заледеневшую с ночи, а потом попросила помыть машину. Когда он закончил, она выехала за ограду и газанула, стремительно набирая скорость: ей надо было успеть попасть на прием к Гвендолин Ист до закрытия ее офиса.
История перипетий Кристин с законом была слишком богатой, чтобы не сомневаться: доверять Гвендолин нельзя. Адвокатесса, возможно, хорошо разбиралась в судах и судьях, но она ничего не знала о полиции – а от них жди или помощи, или беды задолго до встречи с адвокатом. Полицейские, которые увезли ее от изуродованного «Кадиллака», вели себя с ней как шеф Бадди Силк: вежливо, уважительно, будто ее буйство было не только понятным, но и оправданным. Они отнеслись к ней как к женщине, которая изувечила педофила, а не чужую машину. Наручниками ей сковали руки спереди, а не за спиной – и несильно сдавили запястья. Когда она села в патрульную машину, сержант предложил зажечь ей сигарету и вынул из ее волос осколок автомобильной фары. Ни один не ущипнул ее за соски и не пустился рассуждать о том, что минет – отличный способ восстановить справедливость в межрасовых отношениях. Это случилось только единственный раз, когда она была готова совершить убийство, держа при этом в руке молоток, а не нож, а они обращались с ней как с белой. Во время других четырех арестов – за поджог, за организацию беспорядков, за воспрепятствование уличному движению и за сопротивление при аресте – в руке у нее не было смертельного оружия, но обращались с ней как с мусором.
Подумать только – все ее серьезные романы завершались одинаково: тем, что она попадала в тюрьму. Сначала был Эрни Холдер, за кого она выскочила в семнадцать лет, – с ним ее арестовали в подпольном развлекательном клубе. Потом был Фрукт, чьи брошюрки она распространяла на улице и с кем прожила дольше всего, и отсидела тридцать дней от звонка до звонка за организацию массовых беспорядков. А потом рекой полились новые любовные связи с неизменно драматическим финалом, для которого у закона всегда находились нужные наименования: сквернословить означало «нападение на полицейского», вырываться из рук полицейского во время надевания наручников – «сопротивление при аресте»; бросить сигарету в сторону патрульной машины – «заговор с целью поджога»; убежать через улицу от конного полицейского – «создание препятствий уличному движению». И наконец доктор Рио. «Кадиллак». Молоток. Беззлобный, почти неохотный арест. Потом час ожидания в участке, но ни предъявления обвинений, ни составления протокола, ни допроса: ей вернули ее «уолмартовский» пакет с вещами и отпустили на все четыре стороны.
«Куда теперь?» – думала Кристин, бредя по улице. Накануне ее грубо вышвырнули из ее (его!) квартиры, впустив туда ровно на две минуты, чтобы она забрала свою сумочку. Было сказано: одежду из помещения не выносить, но ей хотя бы позволили взять кое-какое нижнее белье и косметичку, где лежали серебряная ложка и кольца с бриллиантами, – о чем нанятые адвокатом головорезы не ведали. Помимо колец, которые она не сдала бы в ломбард, даже если бы ей грозила голодная смерть, там лежала недавно аннулированная кредитка «Мастеркард», семь долларов бумажками и мелочь. Она чувствовала себя такой одинокой – словно маленькая девочка, молча глядящая, как волны прибоя обгладывают выстроенный ею на песке замок. Никто из ее близких подруг не рискнул бы вызвать неудовольствие доктора Рио, а не очень близкие тихо посмеивались над ее крахом. И она отправилась в заведение Манилы и уговорила ее впустить к себе. Только на несколько дней. Забесплатно. Это была авантюрная и даже наглая просьба, потому что у Манилы был не бордель, как некоторые ханжи называли ее пансион. Она просто сдавала комнаты нуждающимся женщинам. Брошенным, отчаявшимся, переживающим трудный период в жизни. И Маниле не было дела до того, что эти женщины регулярно приводили к себе гостей или переживали «трудный период» в течение многих лет.
В 1947 году Кристин вполне соответствовала всем этим критериям. И водитель автобуса, направивший ее в дом номер 187 на Секонд-стрит – «рядом со стекольным заводом, ищи розовую дверь», – то ли этого не понял, то ли, наоборот, очень хорошо понял. Она спросила у него, не сдает ли тут кто поблизости меблированные комнаты, и он дал ей адрес Манилы. При всей разнице между ее белыми перчатками, изящной шляпкой, скромным жемчужным ожерельем и безупречным белым воротничком и нарядами девочек Манилы, ее отчаяние было под стать их отчаянию. Когда она, выйдя из такси в половине десятого утра, впервые увидела этот дом, он показался ей идеальным. Тишина. Чистота. Манила улыбнулась при виде четырех чемоданов и просто сказала: «Ну, входи». Она сообщила о расценках, правилах проживания и о политике пансиона в отношении визитеров. Только к обеду Кристин догадалась, что под «визитерами» подразумевалась клиентура девочек.
Она даже удивилась, как мало ее шокировало все происходящее. Она планировала найти работу секретаря или, еще лучше, какую-нибудь высокооплачиваемую по послевоенным меркам работу на фабрике. Не успев забыть запоздалого банкета в честь ее шестнадцатилетия и окончания школы Мэйпл-Вэлли, она после долгих скитаний очутилась в месте, которое ее мама назвала бы «вонючим борделем» (она так выражалась, когда восклицала: «Он что, хочет превратить это место в…?»). Кристин только нервно рассмеялась. Это территория Красотки, подумала она, вспомнив женщину со шрамом, которая однажды встретилась ей на берегу. Девочки стайкой прошествовали из столовой в гостиную, где сидела Кристин, и, рассмотрев ее одежду, стали переговариваться между собой, но не с ней. Это напомнило, как ее приняли в Мэйпл-Вэлли: сначала равнодушный, но тщательный осмотр, потом осторожные, слегка враждебные вопросы. Когда девочки Манилы вступили с ней в беседу: «Ты откуда? Симпатичная шляпка! Классные туфли! И где ж ты такие купила? Шикарные волосы!» – сходство стало еще больше. Самые молоденькие пустились обсуждать свою внешность и парней, те, что постарше, делились язвительными советами на обе темы. Как и в Мэйпл-Вэлли, все тут играли роли, а матрона руководила спектаклем. Она побывала везде, не пропустила ничего. Школа Мэйпл-Вэлли, отель Коузи, бордель Манилы – все три заведения были пропитаны нескрываемой сексуальностью и скрытой неприязнью, во всех трех приветствовалась изоляция от внешнего мира, и во всех трех статус определялся деньгами. И все три были созданы с учетом насущных потребностей мужчин. На второе бегство, спровоцированное внезапно возникшими опасностями в домашней жизни, Кристин сподвигла мечта о личном пространстве, о независимости. Ей хотелось самой диктовать правила, самой выбирать себе друзей, самой зарабатывать и распоряжаться своими деньгами. Только из-за этого, как ей думалось, она никогда не останется у Манилы, но разве можно знать заранее свое будущее, ведь цветной девушке с образованием в 1940-е годы было некуда податься, кроме как замуж, это же ясно как божий день – вот что внушал ей Эрни Холдер той ночью. Прощай, независимость! Прощай, личное пространство! И он забрал ее оттуда и ввел в жизнь, организованную совсем иначе: где личное пространство было минимальным, где все подчинялось чужим правилам и где выбора у нее не оставалось никакого, – в огромное, безраздельно мужское сообщество.
Рядовой первого класса Эрнест Холдер заглянул к Маниле с намерением купить озорные утехи, но вместо этого наткнулся на красивую девушку в костюме цвета морской волны и в жемчугах, лежавшую на софе с журналом «Лайф». Кристин приняла его приглашение на ужин. К десерту у них уже созрели планы. Страсть вспыхнула так стремительно, что казалась судьбой. В их личных отношениях были приятные моменты. А в браке? Да какой это брак – так, смех один.
Кристин припарковалась и отогнула солнцезащитный щиток, чтобы осмотреть себя в зеркальце: достаточно ли презентабельно она выглядит. Она это сделала не инстинктивно, а памятуя тот случай перед своим первым визитом к Гвендолин Ист. Собравшись уже войти в здание, она ощутила на плече чье-то прикосновение. Перед ней стояла, ухмыляясь во весь рот, женщина в бейсболке и спортивном костюме.
– Ты не Кристин Коузи?
– Да, это я.
– Так и знала. Я когда-то работала у Коузи в отеле. Очень давно.
– Неужели!
– Я тебя помню. Лучшие ножки на пляже. Боже ты мой, какая же ты была тогда красавица! Какая кожа, какие чудные волосы. И глазищи – они все такие же. О, ты была та еще хитрюга! Ничего, что я тебе это говорю?
– Нет, конечно, – ответила Кристин. – Уродки знают толк в красоте. А что им еще остается?
Она не обернулась посмотреть, плюнула ей женщина вслед или рассмеялась. Но после того случая, перед очередным визитом к адвокату, она всегда разглядывала себя в зеркале. Так и теперь. «Чудные волосы» требовали вмешательства ножниц и фена – их надо было привести в порядок. Кожа пока еще без единой морщинки, но «глазищи», которые дерзко стреляли по сторонам и никогда не затуманивались задумчивостью, показались ей чужими.
Гвендолин Ист была ей не рада. Смысл приема в офисе заключался в том, что все визиты клиентов четко расписаны по часам. Появление Кристин было похоже на непредвиденное вторжение.
– Нам надо действовать, – изрекла Кристин, пододвигая стул поближе к письменному столу. – Там что-то происходит.
– Прошу прощения, вы о чем? – удивилась Гвендолин.
– О завещании. Ее надо остановить.
Гвендолин решила, что поощрять бесцеремонную клиентку не стоит: на горизонте еще даже не замаячил гонорар за урегулирование финансовых претензий.
– Послушайте, Кристин, как вы знаете, я вас поддерживаю, и судья тоже может встать на вашу сторону. Но вы живете в этом доме, ренту не платите, никаких расходов не несете. Это же факт: можно сказать, что миссис Коузи вз