об заставить пойти в школу. Он по утрам собирается быстрее тебя, и в доме Коузи работает постоянно. Даже сверхурочно.
– О господи, – вздохнула Вида. – Господи ты боже мой!
– Что? – Сэндлер взглянул на жену и расхохотался. – Где твое хваленое благоразумие, женщина?
– Охо-хо… Оно-то при мне. И «постоянно» – очень точное слово.
И тут перед мысленным взором Сэндлера возникли ляжки, выглядывающие из высоких черных сапог, и он снова подумал, что, верно, кожа у нее там ледяная на ощупь. И такая гладкая…
Наверное, это именно сапоги, которые она никогда не снимала, возбуждали Ромена не меньше, чем ее нагота, причем, сказать по правде, сапоги подчеркивали ее наготу, что не было бы так заметно, если бы она их сняла. Поэтому он, естественно, и стащил у дедушки его форменную кепку охранника. Кепка была серая, а не черная, как сапоги, с блестящим козырьком, и когда она ее надела и встала перед ним в кепке и сапогах, Ромен понял, что интуиция его не подвела. Он в последнее время вообще не ошибался. В свои четырнадцать он трахал восемнадцатилетнюю (или двадцатилетнюю?) женщину. И она не просто хотела, а требовала! Ее вожделение было под стать его вожделению – бездонным! Он уже с трудом вспоминал себя до двенадцатого ноября. Кто был тот нюня, проливавший горючие слезы под подушкой из-за каких-то жалких ушлепков. Теперь Ромену не подобало вести себя как последняя плакса. Коридор его школы стал парадным плацем. Стайка учеников в раздевалке – королевской свитой. И теперь, идя по коридору, он не жался к стенке и не искал спасения, торопливо затерявшись в толпе. И визг трубы умолк в его ушах. Вот как все просто…
Когда он в самый первый день подошел к своему шкафчику, все сразу всё поняли. А кто не понял, тем он сообщил – не словами. Любой, кто мечтает напиться вусмерть или отодрать телку, кому обязательно надо смешаться со стадом – просто козел. Двумя днями раньше Тео мог бы размазать его по стене. Но тринадцатого ноября Ромен смотрел на мир по-новому – глазами, которые оценивали и бросали вызов. Мальчишки рискнули отпустить пару неуклюжих насмешек в его сторону, но при виде улыбки Ромена, ленивой и всезнающей, стушевались. Окончательный вердикт вынесли девчонки. Учуяв что-то в его уверенной манере, они перестали закатывать глаза и обмениваться смешочками. Теперь они демонстративно выгибали спины и, расправляя плечи, широко зевали с намерением ввести в заблуждение зрителей своим наигранным равнодушием. И обстреливали его вопросительными взглядами. Ромен не просто выиграл по-крупному, он сорвал джекпот! Все гадали: неужели училка? Чья-то старшая сестра? Но он молчал – хотя однажды ответ «Твоя мамочка!» чуть не сорвался с его губ. Во всяком случае, теперь он познал женское тело. И когда на уроке он не дрочил втихаря, то таращился в окно, мысленно воспроизводя случившееся во всех деталях и придумывая новые способы это повторить. Сапоги. Черные носки. В кепке охранника она будет похожа на офицера полиции. Теперь Ромен больше ни о чем другом не мог думать. Он отодвинул стул и попытался сосредоточиться на Восемнадцатой поправке, которую учительница объясняла с таким воодушевлением, что он почти все понял. Но как прикажете сосредоточиться на уроке истории, если ему хочется изучать лицо Джуниор? Ее груди, подмышки – вот что требовало пристального изучения. Ее кожа требовала детального анализа. Чем от нее пахнет – это цветочный аромат или запах дождя? Кроме того, ему надо еще выучить все тридцать восемь разновидностей ее улыбки и все их скрытые значения. И ему понадобится целый семестр, чтобы разобраться в ее глазах существа из научно-фантастического фильма: в веках, ресницах, зрачках, черных и блестящих, как у пришельца из другой галактики. Да ради того, чтобы оказаться с ней на борту космического корабля, можно все отдать.
Джуниор брала машину хозяйки. Ездила по магазинам, в банк, на почту, выполняла разные поручения миссис Коузи, от которых отказывалась мисс Кристин. И если Ромен пропускал шестой урок или если до обеда у него по расписанию был час для самостоятельной работы, Джуниор подхватывала его на Принц-Артур-стрит, и они ехали в одно из запланированных мест. План (ее) заключался в том, чтобы заниматься этим везде, где только можно. Пометить карту округа объятиями и вспышками похоти. В списке стояли – пока еще не охваченная его средняя школа (желательно – прямо в классной комнате); кинотеатр-мультиплекс, пляж, заброшенный консервный завод и отель. Телефонная будка на Бэрон-стрит около закусочной «Софтиз» была ее любимым местечком. Но до сих пор им удалось только одно приключение вне ее спальни, – вечером на заднем сиденье машины на парковке кафе «Рий». Сегодня они договорились, что он будет ждать ее позади видеосалона, она его там по-быстрому приласкает, а потом отвезет на Монарх-стрит, где ему предстояло собрать листья из водостока. После чего подбросит домой, возможно, сделав по пути остановку у другой телефонной будки. И каким бы волнующим не было ожидание этой поездки, какими бы незабываемыми не становились разные места этого городка (он теперь ощущал принадлежащим ему лично и кафе «Рий», и даже Тео в нем), все меркло по сравнению с оседлавшей его Джуниор, в сапогах, кепке, когда тень от козырька скрывала ее глаза. Тео, Джамал и Фредди могли сколько угодно резвиться на вечеринках с десятиклассницами в пластиковых туфельках. Но разве они знают настоящие ласки? Им неведомы объятия женских рук, они чувствуют только собственные руки! Они чувствуют только собственные губы, и протяжные стоны удовольствия издают они сами. И никакой интимности: все происходит на глазах у всей стаи. Им требуется вой одобрения для поддержки, чтобы все было по-настоящему, чтобы заглушить трубный скрежет в их ушах. И проделывают-то они это вовсе не с девушкой, а как бы друг с другом. Зато он крепко держит в объятиях и неторопливо ласкает свою женщину, которая по своей инициативе создала для них интимность, как бы задернув занавеску перед носом изумленных зрителей.
Ромен поднял глаза на часы. Две минуты – вечность! – до звонка с урока.
Джуниор не выключила двигатель. Водительских прав у нее не было, и ей приходилось быть начеку, чтобы сразу сорваться с места при появлении патрульной машины. Она снова проголодалась. Два часа назад она слопала яичницу из двух яиц, четыре ломтика бекона и тост. Теперь она решила сгонять в «Софтиз», купить пару бургеров и молочных коктейлей и вернуться к видеосалону. Она могла делать два дела одновременно. Даже три. Ромену это должно понравиться – и ее Добряку тоже. Иногда он садился к ней на кровать и с умилением наблюдал за ней спящей, а когда она пробуждалась, подмигивал, улыбался и уходил. Как странно: ее бесило, что в колонии она постоянно была на виду, под круглосуточным надзором, но ей доставляло радость сознавать, что на нее смотрит Добряк. Ей не надо было даже оборачиваться: она и так знала, что он стоит в дверях или снаружи барабанит пальцами по оконному стеклу. Аромат лосьона после бритья возвещал о его появлении. И если она не реагировала, он мог шепнуть ей в самое ухо: «Красивые волосы», «Возьми!», «Хорошая девочка», «Милые сиськи!», «Почему нет?». Он все понимал куда лучше, чем игрушечный солдат. Удача от нее не отвернулась: уютная теплая комната, вкусной еды сколько угодно, (оплачиваемая!) работа – на такое она и надеяться не могла, когда ее пришлось выпустить из колонии по достижении предельного возраста. Но дополнительный бонус в виде Ромена был как плюс после пятерки за сочинение. Их она получала, когда была образцовой ученицей. Ее не перестали считать образцовой даже после того, как начальство поступило с ней так, будто она убила директора. И почему она это сделала? Взяла и все испортила как раз накануне своего выхода на волю.
Она не собиралась убивать директора – просто хотела его проучить. Кому-то из девчонок нравились «совещания» с ним, и они с радостью выменивали на них офисную практику, сексапильное белье и увольнительные. Но не она. Джуниор, которую не раз хвалили за умение обращаться с клавиатурой компьютера, всегда имела возможность поработать в офисе. Кроме того, что уж такого в обычном хлопковом белье? А весь кайф от увольнительных сразу ломался, когда на тебя начинали пялиться десятки пар любопытных глаз, стоило зайти в супермаркет или опереться локтями на стойку в «Бургер-Кинге». В любом случае она получала свою порцию секса с ребятами из мужского блока или с девчонкой, которая скучала по дому. Та делилась своими мечтами и без умолку болтала о старике (ему должно быть тридцать, не меньше!) в длинном красном галстуке, спускавшимся до самого члена, с которым не могли сравниться ни свежий огурец, ни кусок мыла, ни столовые приборы, ни леденцы на палочке, ничто другое, что могут пустить в дело изобретательные девочки.
«Выпускное совещание» директор назначил на пятницу, и когда он перенес его на понедельник, то есть на четыре дня раньше, Джуниор решила, что он будет обсуждать с ней присуждение приза за успеваемость или вакансию на работу. В свои пятнадцать она могла покинуть колонию, искупив все грехи, которые привели ее сюда, и вернуться в семью, ни один из членов которой ни разу не навестил ее за все долгие три года. Но у нее не было намерения возвращаться к своим. Колония спасла ее от них. Ей хотелось увидеть мир за пределами Поселения: тот, который она видела по телевизору, о котором ей так много рассказывали новые обитательницы колонии. И страстное желание выйти на волю могло бы предотвратить любой ее случайный проступок. Этого просто не могло бы случиться из-за ее всем известного прилежного поведения. Но все равно комитет отказался ей поверить, отдав предпочтение директору и методисту, которому уж точно было все известно.
«Выпускное совещание» началось прекрасно. Директор, расслабившись и пустившись в долгий рассказ, рисовал радужные картины развития колонии и будущего Джуниор. Он подошел к раздвижным дверям небольшого балкона и пригласил ее последовать за ним, полюбоваться видом старых деревьев вокруг. Облокотившись на перила, он предложил ей сделать то же самое, потом поздравил с окончанием школы и попросил приезжать в гости почаще. Он был сама любезность. С улыбкой заметил, что перед отъездом ей бы неплохо подстричься. «У тебя такие красивые волосы – как буйный лес». Он дотронулся до них и ласково потрепал ее по голове, а потом, прижавшись к ней, сильно надавил ей на темя. У Джуниор подкосились ноги, она упала на колени, а когда директор распустил ремень и расстегнул ширинку, она обеими руками обхватила его колени сзади и, перегнув его тело через перила, швырнула вниз. Он пролетел один этаж. Всего лишь один! Методист, заметивший его падение и подбежавший к нему на помощь, видел и его распущенный ремень, и расстегнутую ширинку. Но его версия, аккуратно им изложенная так, чтобы спасти свою должность, выгораживала директора, который-де был в полном замешательстве и недоумении, как любой другой, кто мог бы стать жертвой «необъяснимого возмутительного поведения» образцовой, как считалось, воспитанницы. Комитет, оскорбившись тем, что Джуниор в свое оправдание употребила выражение «полизать ему», быстро изменил ее статус – из воспитанницы на заключенную – в наказание за акт насилия, вызвавший единодушное осуждение.