– Чудачка, говоришь? Я, знаешь ли, не больно-то верю в свободу воли. Какая уж свобода воли, раз ты ничего не контролируешь…
Сэндлер припарковался перед бледно-голубым домом. Клочковатая трава на лужайке перед ним пожухла от зноя.
– Но в жизни, говорят, есть несколько вещей, которые ты можешь контролировать, – ну, скажем, ты сам выбираешь с кем гулять. Похоже, ты связался кое с кем, кто тебя смущает, с кем ты чувствуешь себя не в своей тарелке. А это ощущение точнее инстинкта. Это твоя личная информация, самая надежная. Ты же не можешь всю жизнь принимать во внимание то, что говорят другие, но вот на это обращай внимание всегда. И не огорчайся, если тебе придется отступить – это вовсе не значит, что ты слюнтяй. Если вовремя отступить – можешь спасти себе жизнь. Ты не беспомощен, Ромен. Даже не думай так. Бывает, что требуется больше мужества, чтобы порвать отношения, чем продолжать. Иногда бывают друзья, которых лучше не приглашать домой. Для этого ведь есть свои причины, ты меня понимаешь?
– Да, дед. Я понимаю.
– Женщина играет в жизни мужчины важную роль, и иногда тебе везет втройне, когда ты получаешь от нее вкусную еду, хороший секс и приятную беседу. Многие мужчины согласны получать хотя бы одно удовольствие из трех и просто прыгают до небес, когда получают два. Но вот что я хочу тебе сказать. Хороший мужчина – это хорошо, но нет на свете ничего лучше, чем очень хорошая женщина. Это может быть твоя мать, жена, любовница, сестра, кто-то, с кем ты вместе работаешь. Не важно. Если найдешь такую, держись за нее. Если же видишь ту, которая тебя пугает, беги от нее без оглядки.
– Я тебя понял, – кивнул Ромен.
Подносы с едой уже остыли, но от них все еще исходил аппетитный аромат, и настроение у Сэндлера улучшилось, когда они покончили с доставкой. Ромен был рад помочь, на каждой остановке первым выскакивал из машины, поднимал подносы над головой, точно официант, и спешил к двери. Виде это понравится. Не волнуйся, успокоит он ее. Расслабься. Он взглянул на внука: он не включил радио, а прижав затылок к подголовнику, задремал.
Ромен сидел с закрытыми глазами. Он сглотнул слюну, предвкушая встречу с Джуниор. Его возбудил даже разговор с дедом о ней. И что бы его ни смущало, она его сводила с ума. Сейчас даже больше, чем в тот раз, когда она впервые проявила инициативу. А теперь, когда нежность перемешалась с грубостью, и избитый язык вожделения разбился вдребезги хлестким сквернословием, он в их паре стал главным. Он мог бы даже ее побить, если бы захотел, и она бы все стерпела. Странно. Она была как породистая собака. Приласкай или отхлещи ее – она все равно будет к тебе ластиться.
Радиоприемничек и магнитофон – это для нее. А банная мочалка на короткой палке – для Хид. Как и щетка для волос с тонкими щетинками – тоньше, чем у той, которой сейчас пользуется Хид. Джуниор разложила покупки в столовой на обеденном столе. Хид не оценит щетку, но ей понравится удобная мочалка с ручкой для личных нужд. На конце рукоятки было веревочное кольцо – надевать на запястье, чтобы щетка не выскальзывала из ее ослабевшей ладони. «А лучше всего, – подумала Джиниор, – убедить ее принимать не ванну, а душ. Поставлю ей туда скамеечку. Так безопаснее. И проще. И уговорю ее установить два душа – один у нее в ванной, а другой на втором этаже. У нее же денег куры не клюют, а тратить их не на что. Запирается перед сном на ключ, днем никуда не выходит. А теперь ей, видите ли, приспичило, чтобы ее отвезли в отель – тайком». Ни Кристин, ни Хид никогда не входили в другие помещения большого дома, и даже не знали, что там нужно переделать. «В этой столовой, огромной, но не используемой, требуется перестановка. Выбросить никому не нужный потолочный вентилятор, уродливый обеденный стол. Поставить несколько диванчиков, стульев, большой телевизор». Джуниор улыбнулась, осознав, что мысленно обставляет эту столовую точь-в-точь по подобию комнаты отдыха в колонии. А почему бы и нет? И в гостиной нужна перестановка. Она выглядит ужасно старомодно. Как в доме из старого телесериала с крикливыми богатенькими детишками и их словоохотливыми родителями. Она прошла по коридору и уселась на софу в гостиной. Трехсекционная, бирюзового цвета, на некогда белом ковре. Блестящие грушевидные лампы на столиках возле софы, обе треснутые. Два полотнища полосатых портьер провисли на карнизе, другие продрались. Боевые раны, подумала она. Нанесенные еще до того, как обе тетки постарели или слишком устали от своих сражений и негласно заключили бессрочное перемирие.
Сидя в гостиной, Джуниор вдруг испытала восторг от полноты ощущения жизни, жизни в этом доме, настоящем доме. Первом ее жилище. Где у каждой комнаты было определенное назначение и где нужно было размещать определенные вещи. Интересно, а какая мебель нравится ее Добряку? С бархатной обивкой? Плетеная? Это он выбирал обстановку? Ему вообще было до этого дело? «Тебе тут не нравилось, правда? А кто разбил эти лампы? А кто их опять склеил? Кристин? А кто пытался сорвать портьеры? Хид? Она говорит о тебе не умолкая. Как она тебя обожала. Но она же прикидывается, да? А Кристин тебя просто ненавидит. Твои глаза на портрете улыбаются, а губы вроде бы голодные. Ты взял в жены одиннадцатилетнюю девочку. А когда я в одиннадцать лет убежала из дома, меня вернули обратно, а потом отправили в колонию. У меня был игрушечный солдат, но его у меня отобрали. Если бы ты знал меня тогда, никто бы не стал со мной связываться. Ты бы обо мне заботился, потому что ты понимаешь и меня, и вообще все, и ты бы никому не позволил меня обижать. Ты женился на Хид, чтобы ее защищать? Это был единственный способ? Директор попробовал заставить меня кое-что ему сделать. Силой. А я не далась. Если бы ты там был, ты бы его убил. Мне сказали, что именно это я и хотела сделать, но я не хотела. Не пыталась. Я знаю: ты меня сюда позвал. Я прочитала объяву в газете, которую подобрала на автобусной станции. Газета лежала рядом со мной на скамейке. Шансов было мало. В туалете я вытащила две двадцатки из чужой сумочки. Женщина оставила сумочку на краю раковины, когда отошла к сушилке для рук. Я нарочно уронила сумочку и извинилась. И она не проверила. А Терри дала мне поносить кое-что из своих вещей. Ну почти. То есть она бы ни за что не дала, если бы я у нее попросила. Я с ней познакомилась в «Красной луне». В колонии мне выдали сто долларов за три года работы. Я их потратила на кино и рестораны. Терри была официанткой в «Красной луне». Мы подружились, много смеялись. Она предложила мне спать у нее, когда я ей рассказала, что обычно сплю днем. На скамейках в церкви, кинозалах, на песке у причала. Все время приходилось бегать с места на место, а то если бы меня заметили копы, решили бы, что я пьяная или обкуренная. А я не пью и наркотой не балуюсь. Это приятно, конечно, но когда у тебя в голове туман, много теряешь. А я не хочу ничего терять в жизни, вообще ничего. Потому что слишком долго пробыла взаперти. Наверное, сама виновата. Мне было пятнадцать, и я уже собралась на выход. Надо было догадаться. Но я же имела дело только с мальчиками, а не с мужчинами. Тебе нравится мой Дружок? Он красавчик, правда? Такой милый и такой мерзкий! А какие у него ноги! И плечи шириной в милю, и они не двигаются, когда он шагает. Боже! Я хочу его удержать при себе, ладно? Он сегодня опоздал, потому что ездил со своим дедом по делам. В гараже была страшная холодрыга, но мы все равно трахались и ели барбекю. Видел бы ты! Но ты же видел? Ты уходишь, когда захочешь, и я знаю, что в отеле тебе нравилось больше, чем в этом доме. Это я сразу поняла, когда мы с моим Дружком туда ходили. В отеле я везде ощущала твое присутствие. Хид хочет, чтобы я там что-то для нее сделала. Она не говорит что, но я знаю: так она надеется раз и навсегда разделаться с Кристин. Пусть и не мечтает! Они играют в игру, где в проигрыше остаются оба игрока. Но я должна удостовериться, что это не я. И не ты. Сама не знаю, почему я так сказала. Извини. Я еще не привыкла. Иногда я забываю, что ты – мой Добряк».
8. Отец
Походные ботинки, купленные когда-то по настоянию Анны Криг, сейчас были бы очень кстати! Ведь ее, чуть не в истерике выбежавшую холодной ночью в спортивных тапочках на босу ногу, поджидало немало коварных препятствий на дороге к отелю. Упрямая Анна Криг экипировалась бы основательно: рюкзак, бутылка с водой, фонарик, brot[49], сушеная рыбка, орешки. Это она научила Кристин готовить, когда их, вместе с другими женами американских солдат, расквартировали на базе в Германии. В свои неполных двадцать лет, располагая только продуктами из гарнизонного магазина, Анна виртуозно готовила свежие овощи, разные блюда из картофеля, морепродукты, а уж какие десерты – пальчики оближешь! Ее уроки поварского мастерства под пиво оживляли их длинные вечера и оттягивали неминуемый крах брака Кристин, после которого в ее душе воцарилось такое же запустение, что и в их с мужем убогой квартирке. В награду за дружбу Кристин как-то согласилась пойти с Анной в поход. Она купила по рекомендации новой подруги прочные ботинки и рюкзак, и рано утром они отправились в дорогу. На полпути к первому привалу Кристин не выдержала и взмолилась о возвращении на базу. Она задыхалась, а ступни горели огнем. Лицо Анны выражало величайшее разочарование, но и понимание. «Бедная дохлая американка! Ни упорства, ни силы воли!» Назад они топали в мрачном молчании.
Открыв входную дверь, Кристин увидела своего Эрни в объятиях жены штабного сержанта. Ей захотелось тут же дать ему коленом под голую задницу, но у нее жутко болели ноги и вместо поджопника она швырнула ему в башку шесть бутылок «Шпатена»[50] одну за другой – как будто дала автоматную очередь.
Из солидарности и стремления поднять моральный дух других солдатских жен новой американской армии, где отменили расовую сегрегацию, она считала себя обязанной изобразить все стадии ревности и ярости, но была скорее ошарашена, чем рассержена. Она просто не понимала, кем себя возомнил Эрни Холдер кроме того, что он был жалким рядовым, предложившим ей преданность, военное довольствие и переезд в другую страну в обмен на ее блистательную и неповторимую индивидуальность. И она бросила его на следующий же день, увезя с собой рюкзак да походные ботинки, ну и вдоба