Шоколадный батончик рассыпался только после того, как изнасиловали студентку-волонтера. А сделал это парень по кличке Товарищ. Девушка, которая даже не могла злиться, так ей было стыдно, умоляла Кристин ничего не рассказывать ее отцу, университетскому декану.
– Прошу тебя, не надо!
– А если твоей матери?
– Только не ей – она все ему разболтает!
Тогда Кристин рассвирепела. Как щенок добермана на дрессуре, девушка инстинктивно скомандовала себе: «Защищайся!» Большой Добрый Папочка не должен ничего узнать.
Кристин проигнорировала ее просьбу, всем растрезвонила правду, и особенно ее порадовала реакция Фрукта. Все окружили девушку заботой, осудили и прокляли Товарища за его мерзкий поступок, пообещав устроить ему ад, наказать и изгнать. Но не сделали ничего. Стоило Товарищу появиться, его встретили как ни в чем не бывало: «Здорово, мужик, как оно?» И когда Кристин учинила Фрукту допрос, он пересказал ей то, что сообщил ему Товарищ: я, мол, ни в чем не виноват, эта девка сама бросилась на меня, сверкая голыми сиськами, поддатая, ничего не соображая, а потом мне даже пришлось похлопать ее по заднице, чтобы напомнить о себе, а она захихикала и, вместо того чтобы врезать мне по роже, предложила пивка. Фрукт только головой качал, сетуя на людскую глупость и ретроградов-политиков. Но на большее он был не способен. Пропустив мимо ушей ее настоятельные просьбы, он так и не удосужился «поговорить» – не говоря уж о «наказать» или «изгнать». И все же Фрукт счел Товарища угрозой, но как ему об этом сказать? Да, он считал, что Товарищ подверг опасности их крайне важное дело, но не мог объявить его врагом. Посягательство на девушку не имело никакого значения по сравнению с куда более серьезным посягательством на мужскую дружбу. Фрукт мог бы за малейшую провинность отругать, изгнать, избить предателя, труса, любого придурка. Но не друга – это нападение на семнадцатилетнюю девушку не было даже сноской к его длинному списку Неприемлемого Поведения, поскольку изнасилованная не принадлежала к «друзьям». И Кристин вывела расовое уравнение: жертва насилия – черная, а насильник белый, оба – черные, оба – белые. Интересно, как бы повлияла каждая из комбинаций на решение Фрукта? Было бы проще, если бы слова сочувствия жертве изнасилования не перемежались неприятными вопросами других девчонок: «А она-то что сделала? А почему она не?..»
В конце концов Кристин забыла об инциденте, и ее доблестная работа во имя гражданского неповиновения и личного повиновения продолжалась, хотя иногда в ее мысли вторгалось видение детского профиля, который взирал на нее оком стороннего очевидца. Вернувшись с похорон дедушки, она раскрыла рюкзак и вытряхнула из него бумажный пакет с обручальными кольцами. Все кольца были разных размеров, но каждое с одним камушком. Как раз для двенадцати женщин, расселившихся в отеле «Розовые мечты». Но, само собой, первым делом возникал вопрос: удобные ли там номера для новобрачных? В 1973 году комнатушка на Тримейн-авеню, с ее первосортным комфортом, была ужасно привлекательной. Особенно с учетом того, что все, радикалы и умеренные, хотели оставаться одновременно в гуще событий и в стороне, а доблестная работа на благо неповиновения сплеталась с тайным соглашательством. Арена борьбы менялась, ширилась, перемещалась с улиц и из подворотен в уютные офисы и конференц-залы респектабельных отелей.
Никому больше не требовалась уличная-активистка-кормящая-мамаша-повариха-умеющая-размножать-прокламации-участвовать-в-маршах-протеста-и-раздавать-орешки-и-изюм-демонстрантам, которая в любом случае была уже слишком стара для нового поколения мозговитых студентов и их сложных стратегий борьбы; недостаточно образованна для университетских умников, но и недостаточно легковерна для телевизионных новостей. Беспристрастное око, внимательно изученное Верховным судом[56], закрылось. И она оказалась бесполезной. Фрукт сразу уловил гложущее ее отчаяние, и они расстались по-доброму.
Он был, по мнению Кристин, ее последним настоящим другом. Он бы посетовал, узнав о ее дальнейшем жизненном выборе: ты стала приживалкой при ротапринтной копии своего буржуазного деда. И правильно бы сказал, потому что после того как доктор Рио ее вышвырнул, она так и не смогла найти места, похожего на – или лучшего, чем – родной дом. Ее дом! Где ей постоянно приходится осаживать полоумную гадюку, мечтающую ее выжить. В последний раз ее везли по этой дороге в машине. Она ехала спереди, потому что ее пышным юбкам из нежно-голубого шифона требовалось много места.
На ней шикарное, как у кинозвезды, платье без бретелек, отороченное крупными стразами. Мама сидит сзади, а за рулем «Понтиака» 1939 года – дедушка, и это его раздражает, потому что на дворе уже 1947-й, и машины послевоенного выпуска все еще недоступны для большинства гражданских. Он об этом рассуждает вслух, объясняя свое далеко не праздничное настроение в разгар шумного торжества – запоздалого банкета по случаю шестнадцатилетия Кристин и окончания ею школы. Но она думает, что он нервничает по той же причине, по которой они с мамой радуются. Во время семейного обеда узким кругом, что предшествовал многолюдному банкету в отеле, им удалось избавиться от Хид, и они с затаенным восторгом наблюдали, как муж подверг ее наказанию за плохое поведение. Наконец они остались втроем. И дремучая приставучая пигалица-женушка не отравит их великолепного возвращения домой.
Кристин, выходя из машины с дедушкой под ручку, являет собой очаровательное зрелище: о, какая красивая девушка, в таком роскошном платье, живое доказательство и плод прогресса и сбывшихся чаяний черной расы. Оркестр исполняет «С днем рождения тебя!», перекрывая гром аплодисментов, а потом плавно переходит на «Портовые огни». Мэй сияет. Кристин блистает.
В отеле полно ветеранов войны в форме, семейных пар и друзей Билла Коузи. Звучит «Как высоко луна», потому что будущее не просто манит издалека, оно уже настало, оно здесь, его можно осязать в приличных зарплатах и льготах для демобилизованных солдат при поступлении в вузы, услышать в мелодичных руладах скэт-вокализа[57]. Устреми взгляд в широко распахнутые двери, через танцевальную площадку под открытым небом и – следуй за звездами! Вслушайся в рокот прибоя, вдохни аромат океана – такой приятный, такой мужской…
А потом ропот, недоверчивые шепотки. Все поворачивают головы, смотрят. Хид в центре зала танцует с мужчиной в стильном костюме. Он перебрасывает ее через голову, ловко пропускает между ног, откидывает в сторону, закручивает, отбрасывает и, согнув ноги в коленях, подается всем телом вперед, и ее виляющие бедра трутся о низ его живота. Оркестр наяривает вовсю. Толпа танцующих расступается. Билл Коузи бросает салфетку на стол и встает. Гости искоса смотрят, как он подходит к жене. Стильный костюм замирает на полусогнутых, из карманчика свисает цепочка от часов. Платье на Хид похоже на красный верх купальника: бретелька упала с плеча. Билл Коузи не смотрит на мужчину в стильном костюме, не орет на Хид и не отталкивает ее. Он к ней даже не прикасается. Музыканты, чутко реагируя на изменившееся настроение слушателей, умолкают, и все слышат, как Билл Коузи коротко изрекает обвинение и приговор…
В ушах Кристин грохочет морской прибой. Она не так близко от берега, чтобы слышать этот грохот, значит, в ушах стучит кровь от подскочившего давления. Следом закружится голова и перед глазами замелькают точки. Нужно передохнуть. Но Хид времени не теряет! Хид что-то затеяла, что-то тайное, совместно с ловкой подручной, этой паучихой, что приползла ей на подмогу.
Надо было догадаться раньше! А она и догадалась. У этой Джуниор ни кола ни двора, никого – она сама по себе. Она же ничегошеньки не знает, ни о чем слыхом не слыхивала. В ту самую минуту, как девица уселась за кухонный стол и начала складно врать, с этими своими «Да, мэм», и от нее шел такой уличный дух, что хоть нос зажимай, она сразу поняла: эта девица способна на все! Но этим она и подкупала. Разве не достойна восхищения девушка, которая сумела выжить на улице без пистолета в кармане. Дерзкие глаза, плутоватая улыбка. А ее готовность выполнить любые поручения, справиться с любыми трудностями – это же для Кристин подарок судьбы. И самое главное: Джуниор умеет слушать. Жалобы, шутки, оправдания, советы, воспоминания. Сама никого не обвиняет, не судит – просто ей интересно слушать. В этом безмолвном доме разговор с кем-то – как музыка. И кому какая разница, что она завела шашни с внуком Виды? Ему – польза. Ей – забава. Девушка, получая хороший секс, с большой вероятностью задержится тут надолго. Но Кристин забыла девиз всех беглянок: держись, оттянись, освободись! Что означает: дружбе – да, преданности – нет!
Во мраке ночи здание отеля высится темным утесом. Вокруг ни огонька, но на аллее перед главным входом стоит машина. Голосов тоже не слышно. Где-то далеко внизу шепчет океан, и кровь гулко стучит у нее в ушах. Может быть, это западня? Может быть, она отворит дверь, войдет – тут они и убьют ее! А вот Анну Криг они так легко не сумели бы убить, той бы хватило благоразумия не выходить из дому в спортивных тапочках, без швейцарского армейского ножа. Спотыкаясь в кромешной тьме, она чувствовала себя так одиноко, как никогда в жизни. Это ей напомнило день, когда она впервые узнала, каким внезапным и бездонным может быть одиночество. Ей было пять, когда умер отец. В субботу он подарил ей бейсболку, а уже в понедельник его вынесли из дома на стальных носилках. Его глаза были полузакрыты, и он не ответил на ее зов. Потом в дом приходили люди, высказывали слова утешения маме – вдове. И говорили, как это тяжело потерять сына, мужа, друга. Но ей никто не сказал ни слова о том, как тяжело потерять отца. Ее гладили по головке, улыбались. Вот тогда она впервые нашла убежище под кроватью у Л., и будь ее воля, она бы и сейчас опять туда забилась, а не шла к зданию, которое заставляло ее трепетать от страха и… – от чего еще? Да, от горя.