Хид таращит глаза на ржавый электрический вентилятор. Ее нервы напряжены.
– А что мы ищем? – тихо произносит Джуниор, пытаясь успокоить хозяйку, и думает: «Мы, наверное, распугали всех птиц. Ни одна не чирикнет».
– Ринзо, – коротко произносит Хид. – Большую старую коробку с надписью «Р-И-Н-З-О». Она где-то тут.
– Ясно, – говорит Джуниор, – давайте начнем искать.
– Я в этом бедламе не могу шагу ступить.
– Постойте здесь, – Джуниор сдвигает коробки, расчищая путь. Она разворачивает цветастую ковровую дорожку и кладет на потрескавшиеся вспучившиеся половицы, сдвигает коробку с мужской обувью. Паутина – не проблема.
Пока они ищут, Джуниор улавливает аромат свежей выпечки с корицей.
– Вы чувствуете запах?
Хид нюхает воздух.
– Пахнет гадской Л.
– Адской? Нет, в аду пахнет не так приятно, – возражает Джуниор.
Хид пропускает замечание мимо ушей.
– Вон там! Смотрите! – Джуниор тычет пальцем. – Прямо за вами. Над головой!
Хид оборачивается, смотрит.
– Но там написано не «Ринзо».
Джуниор смеется:
– Просто коробка перевернута!
Хид сконфужена.
– Я стала хуже видеть. – Вдруг Джуниор начала ее раздражать. Что это еще за взгляд? Она насмехается? Выражает неуважение? – Вот сюда поставь, – приказывает она, кивком указывая, куда Джуниор следует поставить коробку.
Наконец все расставлено: картонные коробки – для сидения, стул – для письма. Хид просматривает стопку меню. На большинстве проставлены только месяц и день, на некоторых – еще и год: 1964-й. Она уже собирается проинструктировать Джуниор, что писать в пустых промежутках между наименованиями блюд, как вдруг замечает в ее руке шариковую ручку.
– Это еще что? Я же сказала: самописку! Он бы такой не стал писать. Он никогда ничем не писал, кроме настоящих чернил. О господи, ты все испортишь! Я же тебе сказала! Разве нет?
Джуниор опускает глаза и думает: «Какого хрена ей надо, кем она себя возомнила, я ей тут помогаю что-то своровать, или сочинить, или сжульничать, а она мне еще выговаривает, как тюремная надзирательница». И отвечает:
– В 1964 году он мог писать такой ручкой.
– Нет, не мог. Ты сама не понимаешь, о чем говоришь!
– Ну, шариковая ручка – доказательство того, что документ написан относительно недавно, разве нет? Это же более поздний документ! – Идиотка!
– Ты думаешь?
– Ну, конечно! – Безграмотная сука!
– Может быть, ты и права. Ладно. Вот что напиши… – Хид закрывает глаза и диктует:
– Я оставляю все свои матеральные ценности моей дорогой жене Хид-зе-Найт…
Джуниор поднимает на нее глаза, но ни слова не говорит. Теперь ясно, почему Добряк перестал ее любить – если вообще когда-то любил. Матеральные ценности! Он слушает? Он смеется? Он здесь? Непонятно. Пахнет имбирными пряниками – нет, это точно не он.
– …которая была рядом со мной и хранила мне верность все эти годы. В случае ее смерти, если она не оставит личного завещания, все должно отойти к… – Хид делает паузу, улыбается. – Солитюд Джонсон.
Ага, щас! Джуниор торопливо пишет. Она навострилась идеально имитировать почерк своего Добряка.
– Это все? – спрашивает она.
– Шшш!
– Что?
– Я что-то слышу, – Хид таращит глаза, прислушивается.
– А я нет.
– Это она!
– Кристин? Я ничего не слышу.
– Да ты и не можешь.
Хид встает, озирается, ища что-нибудь, чем можно воспользоваться для защиты. Ничего не находит.
– Не тревожьтесь! – успокаивает ее Джуниор. – Если она приблизится, я ей…
– Дура! Она тобой пол разотрет! – Хид выхватывает ручку из пальцев Джуниор и ждет. Обе слышат размеренные шаги: кто-то взбирается вверх по лесенке. Обе видят макушку, потом в снопе света появляется лицо. Безумный взгляд. Кристин забирается внутрь и замирает. Перевести дух? Собраться с мыслями? Джуниор совершенно спокойна.
– О, привет! – говорит она. – Как вы сюда попали? А мы тут ищем кое-какие материалы. Для ее книги, которую она пишет. Помните? Нам надо сверить даты, верно? Вот для чего и нужно исследование.
Если обе и слышат ее, то не подают вида. Кристин стоит не шевелясь, а Хид не выдерживает, осторожно делает шажок, другой, зажав шариковую ручку между ладонью и здоровым большим пальцем. Обе не спускают друг с друга глаз. Острые уколы вины, ярости, усталости, отчаяния сменяются ненавистью, до того чистой и высокой, что это чувство кажется одухотворенным, чуть ли не священным.
Джуниор быстро переводит взгляд туда-сюда, как зритель теннисного матча. Она скорее ощущает, чем видит, куда Хид, не замечая ничего вокруг, кроме застывшей перед ней фигуры, направляется – шажок за шажком. Осторожно, прижав носком сапога конец ковровой дорожки, Джуниор резко тянет его на себя. Она не смотрит и не предупреждает. Вместо этого она улыбается Кристин, у которой кровь стучит в висках громче, чем треск половиц, – и вдруг Хид беззвучно, как в немом кино, падает вниз, и слабые скрюченные ладошки, тщетно пытающиеся на лету уцепиться за прогнившие доски чердачного пола, исчезают в потемках, как это происходит при затемнении кадра, и ощущение одиночества становится для Кристин настолько невыносимым, что она опускается на колени и вглядывается в лежащее внизу скорченное тело. Потом быстро спускается по лесенке вниз и вбегает в комнату под чердаком. Она опять встает на колени и обнимает Хид. Труха и пыль облаком парят в воздухе, обе вглядываются в лица друг друга. Священная ненависть все еще жива, как и ее незамутненность, но теперь она изменилась, побежденная взаимной страстью. Старой, одряхлевшей, но по-прежнему острой. Струящийся с чердака свет угасает, и хотя обе слышат удаляющийся стук сапог в коридоре, а потом рев автомобильного мотора, они не удивлены – им все равно. Здесь, в спальне маленькой девочки, оживает упрямый скелет, клацает зубами, встряхивается…
Аромат свежей выпечки щекотал ей ноздри. Пахло корицей. И хотя Джуниор не догадывалась, что бы он мог сказать, она не сомневалась: он бы только рассмеялся, если бы она поведала ему о том, что натворила, и показала бы подделанное меню, которое, как надеялась его безмозглая жена, могло иметь законную силу, но Джуниор на всякий случай – а вдруг выгорит? – написала все по-своему. Уж прости, Солитюд! Она прибавила газу. Надежды, конечно, мало, ведь это произошло как-то внезапно, неподготовленно. Но все еще может обернуться так, как она и мечтала. Если одна из теток или обе вылезут оттуда живыми, она им скажет, что побежала за помощью. Но сначала надо вернуться на Монарх-стрит, найти его, поделиться с ним радостью и рассказать о своей хитроумной проделке. Она припарковала машину и бегом спустилась по лестнице вниз. Дверь в кухню была настежь распахнута, болтаясь под порывами морозного ветра. Кристин, наверное, все бросила и выскочила не просто второпях, а в истерике. И даже не выключила ни свет, ни духовку, и сморщенная баранья ножка почернела на противне, покрывшись коркой подгоревшего соуса. Джуниор повернула ручку на «Выкл.» и отправилась бродить по комнатам, раздраженная тем, что запах подгорелого мяса забил его парфюм.
Его нигде не было, даже в кабинете, поэтому она направилась прямо к нему. Хорошо. Вот он. Приветливо улыбается над кроватью Хид. Ее Добряк.
Выехав на Монарх-стрит, Ромен свернул на подъездную дорожку. Прислонив велик к двери гаража, он заметил клубившийся из «олдсмобиля» пар. Он дотронулся до капота: теплый. Когда Джуниор открыла дверь на его стук, она показалась ему необыкновенно красивой, насколько это возможно для обычного человека. Ее волосы были такие же, как и тогда, когда он впервые ее увидел: мягкие, роскошные, таящие в себе угрозу и соблазн. Ее глаза инопланетянки ярко сверкали, и на губах у нее играла улыбка номер тридцать один. Они обнялись и поцеловались, не сходя с места, а потом Джуниор повела его в спальню на третьем этаже.
– Смотри, что у меня есть! – Нагая Джуниор сидела на кровати Хид под огромным портретом мужчины и размахивала листком бумаги. Ромен на него даже не взглянул.
– А где же миссис Коузи? Я и не знал, что она выходит из своей комнаты.
– Пошла навестить внучку, – рассмеялась Джуниор.
– Какую еще внучку?
– Которая живет в Харборе. Так она сказала.
– Не шутишь?
– Подойди. – Джуниор откинула покрывало. – Снимай одежду и забирайся ко мне.
– Она нас тут застукает!
– Ни за что! Иди!
Но Ромену не хотелось заниматься этим под портретом мужчины на стене, поэтому он увлек Джуниор в санузел, где они наполнили водой ванну – интересно, а каково это будет под водой? Оказалось – очень тесно. Не так возбуждающе, как он себе фантазировал, но лишь до тех пор, пока они не притворились, что топят друг друга. Они плескались водой и обзывались неприличными словами, а потом утомленные, точно два лосося, отметавших икру, отползли в разные стороны, жадно ловя воздух губами. Он пристроился подальше от крана, она привалилась затылком к краешку ванны.
Ощущая себя властным и одновременно обессиленным, Ромен пошарил рукой по дну ванны и поднял над водой изуродованную ступню Джуниор. Она дернулась, пытаясь высвободиться из его рук, но он держал крепко и внимательно разглядывал сросшиеся пальцы. Потом, нагнув голову, коснулся их языком. Он почувствовал, что она перестала сопротивляться, и, взглянув на нее, с удивлением заметил, как помертвели вдруг ее глаза инопланетянки.
Потом, лежа под покрывалом на кровати Хид, он очнулся от недолгого сна и спросил:
– Нет, серьезно, где они?
– В отеле.
– Что они там забыли?
И Джуниор рассказала ему обо всем, что произошло на чердаке. Ее голос звучал как у диктора новостей по телевизору – мерно, равнодушно, временами с притворным волнением, когда речь заходила о малозначительном происшествии.
– И ты их бросила там?
– А что? – Похоже, она искренне удивилась его вопросу. – Перевернись! Дай-ка я полижу тебе спинку.