Минут через двадцать в комнату заглянула миссис Хьюз:
– Ники и мистер Кириякис спускаются, ужин готов.
Кристин поблагодарила ее и встала. Она решила не переодеваться к ужину.
Отправившись в гостиную, она увидела, что Анатоль и Ники уже там. Они обсуждали одну из картинок на стене, с ребятами на коньках на замерзшей реке.
– Брр… Кажется, им холодно. – С этими словами Анатоль притворно задрожал.
– Это Рождество, – объяснил Ники.
– У вас здесь так же зимой? – спросил Анатоль.
– Нет, – грустно ответил Ники.
Анатоль посмотрел на Кристин, стоящую в дверях.
– У нас с твоей мамой однажды было снежное Рождество, – сказал он. – Задолго до того, как ты родился. Ты помнишь? – обратился он к Кристин.
Его слова были так же тяжеловесны и опасны, как если бы он бросил в нее кирпич. Сделав вид, что не замечает ее недоумения, он продолжил:
– Швейцария. Шале в горах. Мы катались на санках и горных лыжах. Ты не умела кататься. Мы поднялись на гору на фуникулере, я поехал, а ты спустилась вниз в кабине. Ты говорила, что боялась за меня.
Она побледнела, открыла было рот, чтобы что‑то сказать, но потом передумала.
Он специально это делает. Он намеренно напоминает ей о тех незабываемых месяцах, проведенных с ним.
– На санках – это как? – спросил Ники.
Анатоль радостно ответил:
– Ты садишься верхом и едешь с горы по снегу. Это весело. Я как‑нибудь возьму тебя с собой покататься.
Неужели он сошел с ума? Зачем он вспоминает Рождество в Швейцарии?
– Мне нравится эта картинка, – сказал Ники.
– Немудрено, – ответил Анатоль, – это один из голландских художников, – добавил он, глядя на Кристин.
– Клэй ван дер Гельд, – уточнила она, стараясь хоть как‑то отвлечься от воспоминаний об их отдыхе в Швейцарии.
Тогда они любили друг друга в самый канун Рождества – на полу, на овечьей шкуре возле камина…
Ее замечание о художнике удивило Анатоля. Она поняла это по тому, как он посмотрел на нее. Такой же взгляд у него был, когда она упомянула, что Василис с викарием любили поговорить об Эсхиле и Пиндаре.
Кристин сдержанно улыбнулась и начала усаживать Ники за стол. Анатоль расположился напротив мальчика, а Кристин села ближе к двери. Место главы семьи осталось пустым. Сердце Кристин заныло. Василиса больше не было с ними.
– Ты тоскуешь по нему? – спросил Анатоль.
Она повернулась к нему. На этот раз в его голосе не было ни издевки, ни цинизма, только любопытство.
Кристин прищурилась:
– А ты как думаешь?
Она схватила стакан для воды, только потом осознав, что он пуст.
Он потянулся за кувшином с водой, наполнил ее стакан и свой.
– Я не знаю, – сказал Анатоль медленно. – Мне кажется, что я многого о тебе не знаю… Ты разбираешься в нидерландских художниках, греческой скульптуре, классической греческой литературе.
Кристин вскинула на него глаза. В них не было ничего, кроме усталости.
– Твой дядя был хорошим учителем, – сказала она. – У меня было пять лет непрерывных занятий с личным наставником, терпеливым, добрым, безгранично знающим и…
Ее голос оборвался. На глаза навернулись слезы.
– Мама? – услышала она голос сына, тонкий детский встревоженный голос.
Это придало ей сил, высушило слезы. Кристин заставила себя улыбнуться, подалась вперед и поцеловала его в макушку.
– Все в порядке, милый. Мама не плачет. – Она снова с трудом улыбнулась. – Как ты думаешь, миссис Хьюз приготовила сегодня пасту?
На самом деле Кристин знала ответ. Домоправительница готовила пасту всегда, когда Ники ужинал внизу со взрослыми.
– Да! – радостно воскликнул малыш. – Я обожаю пасту, – пояснил он Анатолю.
Анатоль широко улыбнулся ему и сказал:
– Я тоже. – Затем он придвинулся к нему и заговорщически добавил: – И твоя мама тоже.
Анатоль покосился на Кристин. Слова сами вылетали из его уст прежде, чем он мог их обдумать.
– Я всегда ее ел, когда ты готовила. Помнишь? – спросил он Кристин.
Опять! Он опять возвращает ее в прошлое. Конечно, она помнит. Она помнит каждый день, проведенный с Анатолем.
Кристин потянулась за стаканом и жадно отпила воды. Тут дверь распахнулась, и вошла миссис Хьюз с тележкой.
– Паста! – воскликнул Ники.
Кристин встала, чтобы помочь накрыть на стол.
Для Ники миссис Хьюз приготовила пасту, но для Кристин и Анатоля ужин был другой. Нежнейшее рагу из ягненка с полентой на гриле и французскими бобами.
Кристин положила несколько бобов на тарелку сына, организовав их в форме башенки, чтобы Ники было интереснее их есть.
– Сколько бобов ты сможешь съесть? – спросила она его с улыбкой.
Кристин повязала нагрудник на шею Ники, так как знала, что миссис Хьюз готовит пасту с томатным соусом и Ники может испачкать рубашку.
После этого она повернулась, чтобы взять с подноса еще несколько блюд, и увидела, что миссис Хьюз ставит на стол две бутылки вина.
– Я взяла на себя смелость… – начала она. – Выбрала вот это, хотя если вы предпочитаете другое, то весь погреб мистера Кириякиса в вашем распоряжении, – продолжила миссис Хьюз. – Я не стала открывать, но надеюсь, мой выбор придется вам по вкусу.
Кристин ничего не сказала, но обиделась. Миссис Хьюз относилась к Анатолю как к хозяину дома.
Анатоля ее отношение ничуть не смущало.
– Оба вина великолепны, – сказал он, читая этикетки, – но я бы оставил вот это. – С этими словами он поставил бутылку на стол. – Спасибо, – добавил он и улыбнулся своей ослепительной улыбкой, такой знакомой Кристин.
На миссис Хьюз эта улыбка подействовала безотказно. Она просияла.
– Останется ли мистер Кириякис на ночь? – спросила она, переведя вопросительный взгляд на Кристин: – Если так, я постелю в…
Кристин отрицательно покачала головой:
– Для племянника моего мужа забронирован номер в гостинице. «Уайт Харт» в Маллоу.
– Хорошо, – отозвалась миссис Хьюз и вышла.
Анатоль вопросительно посмотрел на Кристин:
– Правда?
– Да, – коротко ответила она. – Я забронировала тебе номер.
– «Уайт Харт» подойдет, – сухо отозвался Анатоль.
Но было что‑то особенное в его голосе, что‑то, что беспокоило Кристин.
Она обратилась к Ники:
– Может быть, ты произнесешь молитву.
Ники важно сложил руки подобно херувиму и начал:
– Благодарим тебя, Господи, за посланную нам еду… – В конце он улыбнулся и добавил нараспев: – А если мы будем паиньками, Господь даст нам сладенького. Так говорит Джилес.
– Правда? – спросил Анатоль, обращаясь к Кристин, которая, как и Ники, уже приступила к еде. – Этот званый ужин в следующую пятницу, расскажи мне подробнее.
– Я не так много могу рассказать, – холодно ответила она.
От нее не ускользнуло, как сухо Анатоль спросил ее. Но ей было все равно. Что бы она ни сказала, все равно будет в его глазах виноватой.
Анатоль распечатал бутылку и наполнил их бокалы. У Ники был сок.
– Не жди изысканных блюд, но Баркуты очень гостеприимные. Они типичные землевладельцы, любящие землю, собак и лошадей. Они открытые и легкие в общении. Василису они нравились, несмотря на то что картины в их доме покрыты пылью. Василис предлагал заняться ими, но они сказали, что им и так нравится. Однако их конюшни чище любой картины, у них до сих пор живут кони, потомки тех, что изображены на картинах.
Анатоль засмеялся. Она не слышала его смеха пять долгих лет, и чувства ее всколыхнулись. Румянец вспыхнул на ее бледных щеках. Воспоминания калейдоскопом вертелись в ее голове, заставляя снова чувствовать, переживать, надеяться. Но потом они упали замертво, будто по ним стреляли очередью из автомата.
– Я с нетерпением жду знакомства с ними, – сказал Анатоль, не сводя глаз с Кристин.
Внезапно его голос изменился, стал суше, жестче.
– Джилес Баркут тебе не пара, – сказал он.
Она вздрогнула. Еще один удар в ее сторону. Как долго это будет продолжаться! Он постоянно ее критикует. Его неприкрытая неприязнь к ней может отравлять сознание ее сына.
– Я хорошо это понимаю, – сдержанно сказала Кристин. – Я также осознаю, – продолжила она, поглядывая на Ники, который был так занят поеданием пасты, что не обращал внимания, что происходит за столом, – что не гожусь в жены человеку, чья семья владеет огромными землями с шестнадцатого века.
– Я не это имею в виду, – прохрипел Анатоль, будто был зол. Он сделал большой глоток вина и поставил бокал на стол из красного дерева. – Я хотел сказать, – снова начал он, – что за эти пять лет с Василисом ты изменилась.
– Я выросла, – тихо произнесла Кристин и, посмотрев на Ники, добавила: – Я стала матерью. Он, – кивнула на Ники, – подарил моей жизни смысл. Я живу ради него.
Анатоль не сводил с нее глаз. Кристин ощущала, как тяжел его взгляд. Мужчина явно готовился сказать что‑то важное, но тут Ники закончил ужин и, отложив нож и вилку в сторону, радостно воскликнул:
– Я все! – Он с надеждой посмотрел на маму: – А теперь можно мне сладкого? Мороженого?
– Пожалуйста, – сказала она автоматически, но очень нежно. – Думаю, придется немного подождать. Мы с твоим… двоюродным братом еще не доели.
Не слишком ли она долго сомневалась, прежде чем назвать Анатоля двоюродным? Она надеялась, что нет.
– Мне странно думать о себе как о двоюродном брате Ники, когда я больше гожусь ему в… – запнулся он.
Слово, непроизнесенное, но такое очевидное – повисло в воздухе, как выпущенная из пистолета пуля в замедленной съемке.
Анатоль потянулся к вину, сделал еще один большой глоток. Чувства бурлили внутри его.
Он посмотрел на сына Василиса, который мог быть его сыном, если бы…
«Нет, даже не думай об этом. Просто прими, что это невозможно».
Анатоль поджал губы и вспомнил слова Кристин:
«Ты не хотел жениться на мне, не хотел иметь ребенка, но твой дядя захотел. Это было его решение – взять меня в жены…»
Неужели это правда? Неужели его дядя, проживший всю свою жизнь холостяком, вдруг захотел ребенка? Даже если так, то почему Тиа? Почему из всех женщин именно она, бывшая любовница его племянника? Если бы ему нужна была спутница, он нашел бы женщину своего возраста, а не на тридцать лет моложе, своего круга, образованную, интересующуюся искусством.