– Так кто тут из них главный? – обратился пришлый шакал к местному шакаленку, разглядывая всех нас по очереди.
– Вот он. – Тот показал на меня.
И не успели мы с Олежкой даже глазом моргнуть, как нас уже стало двое: короткая очередь – и Василич упал, будто перерубленный. Олежка, умница, и теперь не дрогнул, хотя мы оба понимали, что нам тоже осталось недолго. Я уже злорадствовал в душе, представляя себе, как они обломятся, когда добьют нас, но так и не найдут самородка: подражая некоторым профессиональным золотоискателям, я спрятал свой главный трофей за пределами лагеря. Но тут мысль, что я мог это сделать, видимо, пришла в голову и главарю. Он оглянулся на шакаленка:
– Ты знаешь, где самородок? Принеси!
– Сейчас! – Тот подобострастно кинулся в мою палатку, переворошил там обрывки-осколки и, высунувшись, крикнул надтреснутым голосом:
– Его нет!!!
– Я так и думал. – Главарь навел на меня автомат и потребовал: – Самородок!
Я ему рассказал, где он может его поискать, хотя не факт, что найдет. За это схлопотал прикладом по зубам, а пока пытался после удара снова принять вертикальное положение, шакаленок что-то зашептал на ухо главарю. «Что-то»! Да конечно, он знал, что я к Олежке очень тепло отношусь! С моей легкой руки за ним и прозвище закрепилось Сынок. Введенный в курс дела, главарь перенацелил автомат с меня на Олежку – и снова заговорил:
– Ты, конечно, понимаешь, что вам обоим тоже конец, но умирать ведь можно по-разному. Я у тебя на глазах буду мочалить этого пацана медленно и со вкусом. – И он расписал мне, как именно. Олежка, разумеется, тоже все это слышал. Пытался держаться героем, но побледнел здорово. Летние ночи на севере коротки, так что все уже было прекрасно видно. Хотя, может, он это так и от раны тоже. А я вот – только от угроз. Самое жуткое было то, что в голосе главаря не звучало никакой злобы. Он просто информировал меня, холодно, по-деловому. И я ни на минуту не сомневался в том, что он все это сделает, не меняясь в лице. В том числе и привяжет еще живого парня к своему вездеходу, и проволочет его по камням вдоль реки, острым как бритва. Чем больше я его слушал, тем сильнее сомневался в том, что передо мной вообще стоит человек. А под конец не выдержал, процедил:
– Подавись! – и пошел, не оглядываясь, к своему тайнику.
– Егор Александрович, нет! – крикнул мне вслед Олежка. У меня так внутри все и оборвалось: я вдруг подумал, что за эти слова его пристрелят прямо сейчас. И хотя я знал, что чуть позже это неизбежно случится с нами обоими, но все равно это было невыносимо – ждать, что вот он наступит, этот момент. Однако бандиты не стали спешить, ведь у них в руках еще не было самородка, а значит, еще не отпала необходимость мне угрожать. И тут во мне словно что-то перемкнуло. Я вдруг подумал: «Какого черта?! Ведь все равно умирать!» Оглянулся, вроде как на Олежку. Он, оказывается, плелся следом, хотя каждый шаг давался ему с огромным трудом. Бандиты не обращали на него внимания, оставив далеко позади: на какое-то время я стал для них главной фигурой. Да и что бы он смог сделать? Раненый, безоружный против них четверых? Ни напасть, ни убежать. Меня такое невнимание очень даже устроило. А я вот успел оглядеть бандитов весьма и весьма внимательно.
Получив тычок прикладом в спину, чтобы поторапливался, я снова двинулся вперед, даже быстрее, чем раньше, якобы избегая очередного удара, а на самом деле – чтобы увеличить дистанцию между нами с Олежкой и всеми бандитами. Подошел к подходящему местечку, не к тайнику, мимо которого мы уже проскочили, а к небольшой такой расколовшейся скале с россыпью породы у подножия. Оглянулся, чтобы еще раз проверить, кто где стоит. Нагнулся, поднял увесистый кусок породы, обнажая нижний край трещины. Бандиты так и подались вперед, думая, что я открываю тайник и сейчас они увидят самородок. А дальше это был уже словно и не я. Возгласом «Вот он, здесь!» я заставил их на миг забыть обо всем, а сам тут же ударил стоявшего ближе всех главаря острым сколом породы прямо в висок. Хрустнуло, и в тот же миг, он еще и упасть не успел, я выхватил у него из-за пояса нож и метнул во второго, попав ему прямо в глаз – ножи меня когда-то, еще студентом на практике, учил метать один старый и очень умелый охотник. Настолько умелый, что пушнину мог добывать без единого выстрела. Только он никогда не думал, что мне это умение пригодится, чтобы людей убивать. Так просто, меткость мы с ним развивали да твердость рук… Тут шакаленок, первым сообразив, что происходит, пальнул в меня из ружья, сразу из обоих стволов. Я в этот момент как раз на него и хотел кинуться, чтобы придушить эту гниду, да споткнулся о тело главаря. Именно про такую молниеносную синхронизацию событий и можно сказать: судьба. Я должен был получить весь заряд в грудь и лицо, но он прошел надо мной, по большому счету сняв у меня, у едва не упавшего, только кожу со спины. Болью так обожгло, что я, так и не разгибаясь, ломанулся дальше, вперед, целя головой шакаленку в живот – ни на что другое ни времени, ни мыслей у меня уже не было. Тот перехватил ружье двумя руками и хотел меня им оглушить, как дубиной. Но даже вскинуть его не успел, как я по инерции сам на него напоролся и, крепко получив поднимаемым прикладом по морде, уже второй раз в этот день, откинул его назад, вместе с хозяином. Прямо на дуло автомата, который вскинул последний бандит. Очередь слилась с мокрым шлепком, изрешеченный шакаленок буквально отлетел обратно. Пара пуль досталась и мне, но опять по касательной, словно сам господь меня в этой драке берег. И тут я услышал отчаянное:
– Егор Александрович!!!
Олежка, будь он неладен! Выложился по полной, услышав нашу возню, и все-таки доковылял, как будто его сюда звали!
– Ложись!!! – заорал я ему, но бандит все-таки успел послать очередь в его сторону. Тут у меня совсем в голове помутилось. Я даже не вспомнил о том, что буквально у меня под ногами валяется целый арсенал: ружье, пара ножей, два автомата. Я кинулся к мерзавцу и вцепился в него голыми руками. Обхватил, наплевав на то, что свой автомат он все еще сжимает в руках, и со всей дури швырнул его на землю так, что из него воздух вылетел со свистом. В этот момент он еще мог меня застрелить, но он, похоже, даже не вспомнил о том, что вооружен. А я кинулся сверху и сжал руки у него на шее. – Егор сделал паузу, глядя на дно своей чашки. Потом тихо досказал: – В общем, Томка, я придушил его насмерть. Но, хотя это, скорее всего, и неправильно, совесть меня за это не мучает, нет. Просто неприятно осознавать, что я оказался на это способен.
– По заслугам! – жестко резюмировала Тамара.
Потом спросила:
– А что же с Олежкой? – и голос у нее при этом дрогнул.
Она и сама не была уверена, хочет ли узнать правду о судьбе паренька.
– Когда я пришел в себя и добежал до него эдакой зигзагообразной рысью, выяснилось, что у него прострелена грудь. Он смотрел на меня, рот открывал, как будто хотел мне что-то сказать, но не мог, только кровь на губах пузырилась. Я в первый момент аж волком взвыл, осознавая свою беспомощность! Но просто так все равно не смог бы стоять, поэтому начал шевелиться. Затянул ему раны, как мог, подручными средствами, потом сбегал в наш разгромленный лагерь – благо, почти рядом! – и нашел аптечку. А дальше решил нести Сынка к бандитскому вездеходу: зная местность, я представлял себе, где они могли его оставить. Как мог аккуратнее взвалил Олежку на плечи и пошел.
Это был страшный и очень долгий путь: время словно растягивалось, издеваясь надо мной, а у Олежки в горле хлюпало при каждом его выдохе. Мне было жутко слышать это хлюпанье, и в то же время я очень боялся, что оно вдруг прекратится совсем. Шагая так, я уже подумывал о том, а не выбросить ли мне этот проклятый самородок, который я успел захватить с собой по пути за аптечкой? Он был уникален, он был не просто массой золота, какую в нем видели бандиты – нет, для специалиста он был гораздо, гораздо большим: творением природы, шедевром земли. Но в тот момент я искренне его ненавидел. Однако все-таки не выбросил, но лишь по одной причине: выброшенный, он снова был бы кем-то найден, и снова мог бы собрать свою кровавую жатву. Нет, решил я, хватит с него и одной.
Тут, где-то на середине пути, Олежка сделал попытку похлопать меня по плечу. Я его понял. Остановился, положил его на землю. Судя по его виду, ему было совсем плохо. Он не мог говорить и, обмакнув палец в свою промокшую повязку, написал мне кровью на ближайшем камне: «Мама». Ох, что со мной было! Я в детстве так никогда слезами не умывался! Но все-таки этот день был в чем-то для меня счастливым, потому что, уже теряя всякую надежду, я вдруг услышал далекий шум винтов. А вскоре нарисовался и сам вертолет, которого мы уже не ждали. Прилети он раньше, все наши ребята остались бы живы. Но хоть одного, Олежку, его прилет все-таки спас. – Егор снова отхлебнул из кружки вина. – Так что вот, Томка. Судим-то я не был ни разу, в первую нашу встречу я тебе не соврал. А вот под следствием приходилось неоднократно бывать, когда устанавливали пределы необходимой самообороны. Я был удачливым разведчиком, и у меня в руках не один раз оказывалось целое состояние, на которое всегда находилась куча охотников. Женька знал о некоторых этих историях, вот, наверное, откуда ему на ум и пришла мысль сгустить краски и приврать тебе, что я бывший зэк. А в остальном ты, конечно, права: ну откуда мне было в глухой тайге или в тундре набраться житейского опыта?
– Прости! – с чувством выдохнула Тамара. Теперь уже сама налила им обоим вина и предложила: – Давай выпьем, не чокаясь. За тех твоих ребят.
Егор в знак согласия лишь молча взял свою кружку. Приподнял ее, как бы салютуя тем, кого больше нет, и осушил до дна. Тамара последовала его примеру, а потом, глубоко вздохнув для храбрости, поцеловала Латонина в щеку. Егор улыбнулся ей, правда, на редкость печально, потом предложил:
– Том, раз уж сегодня вечер так повернулся, давай-ка еще бутылочку? Правда, вина больше нет, осталась настойка.