— Ну, тогда хоть Борели будут довольны.
В гостиную вошел Седрик и Дэви начал прощаться. Я решила, что после всех тех ужасных вещей, которые он наговорил о Седрике, он не сможет держаться с ним просто и сердечно. Хотя очень трудно было не быть сердечным с этим обаятельным Седриком.
— Я не увижусь с тобой, Фанни, — сказал Дэви, — пока не вернусь из своего круиза.
— О, вы собираетесь в круиз? Какая прелесть. Куда? — спросил Седрик.
— За солнцем. Заодно прочитаю несколько лекций о минойской цивилизации.[23]
— Мне жаль, что тетя Эмили не едет с тобой, — сказала я. — Ей бы это тоже пошло на пользу.
— Она не двинется с места до самой смерти Зигфрида, — ответил Дэви.
Когда он ушел, я спросила Седрика:
— Как вы думаете, он заедет навестить Полли и Малыша на Сицилии? Это было бы очень интересно.
Седрик был очень заинтересован, но его интерес имел мало общего с Полли.
— Роковая любовь так скучна и так преувеличена литераторами, но теперь я вижу, что в реальной жизни она может быть любопытна. Когда вы в последний раз слышали о них, Фанни?
— Несколько месяцев назад, и то это была всего лишь открытка. Я буду ужасно рада, если Дэви увидит их, он привезет удивительную историю. Мы действительно должны услышать, что он расскажет о них.
— Соня никогда не упоминала ее при мне, — задумчиво сказал Седрик. — Никогда, ни разу.
— Это потому, что она никогда не думает о ней.
— Я тоже так считаю. Неужели Полли настолько лишена индивидуальности, что оставила после себя такой слабый след?
— Индивидуальность? — переспросила я. — Не знаю. Дело в том, что в Полли главным является ее красота.
— Опишите ее.
— О, Седрик, я описывала ее сотни раз. — это забавляло меня, но я хотела его подразнить. — Ну, как я часто говорила вам раньше, она настолько красива, что трудно обращать внимание на то, что она говорит и что делает, просто хочется сидеть и смотреть на нее.
Седрик пригорюнился, как всегда, когда я так говорила.
— Красивее меня?
— Вы на нее похожи, Седрик.
— Вы так говорите, но вы же смотрите на меня. Напротив, вы очень внимательно слушаете, глядя в окно.
— Она очень красивая! Как вы, но больше, — твердо сказала я. — Это можно понять, только увидев ее.
Это было сказано только из любви к правде, а не для того, чтобы огорчить бедного Седрика и заставить ревновать. Он, как и Полли, был очень красив, но не являлся непреодолимым магнитом для глаз.
— Я знаю, почему, — сказал он. — Это все из-за моей бороды, из-за этого ужасного бритья. Я сегодня же закажу в Нью-Йорке специальный воск, вы не можете представить себе, Фанни, как это больно. Но результат того стоит.
— Не беспокойтесь об этом, — возразила я. — Дело не в бритье. Вы не будете красивы, как Полли. Леди Патриция тоже была на нее похожа, но не была такой, как она. В Полли есть что-то необыкновенное, что я не могу объяснить. Просто это есть.
— Что такого необыкновенного в ней может быть, кроме бороды?
— Леди Патриция тоже была довольно безбородой.
— Вы ужасны. Не обращайте внимания, я все-таки это сделаю. Люди вечно пялятся на мою щетину, как сумасшедшие из Новой Шотландии. Как вам повезло, Фанни, не родиться красавицей. Вы никогда не будете мучиться тем, как вы выглядите.
— Ну, спасибо, — сказала я.
— Ох, долгие разговоры о Полли делают нас такими неприятными собеседниками. Давайте перейдем к Малышу.
— О нем много не расскажешь. Малыш стар, сед и отвратителен.
— Сейчас вы не правы, Фанни, дорогая. Слушать описание людей интересно только, если оно правдиво. Я видел фотографии Малыша, их полно в книгах у Сони: Малыш играет Diablo, Малыш в обмотках на войне, Малыш около полкового знамени. Я не знаю, каким он стал после Индии, потому что его последние фотографии есть только в «Страницах нашего индийского дневника», но это было всего три года назад, и Малыш был восхитителен. Я обожаю этот тип — коренастый, с привлекательными глубокими морщинами на лбу, такой надежный.
— Надежный?!
— Почему ты так сильно его не любишь, Фанни?
— Потому, что у меня от него бегут мурашки по спине. И еще он такой сноб.
— Мне это нравится, — сказал Седрик. — Я такой же.
— Такой сноб, что живые люди недостаточно хороши для него. Ему надо выкапывать мертвых, я имею ввиду знаменитых мертвецов. Он постоянно роется в мемуарах, чтобы выяснить, кто что сказал о его дорогой герцогине Дино или о драгоценной леди Бессборо. Он бесконечно разматывает родословные, он знает все, что связано с королевскими семьями и всякими подобными вещами. Затем он пишет о них книгу, после чего можно подумать, будто они являются его личной собственностью.
— Я так и предполагал, — сказал довольный Седрик. — Красивый ухоженный мужчина — мне это нравится. Талантливый и одаренный — еще лучше. Его вышивки действительно прекрасны, а десятки звезд, выигранных в сквош, достойны самого Дуанье, пейзажи оригинальные и смелые.
— Пейзажи с гориллами?
— С гориллами?
— С лордом и леди Монтдор, или кем-нибудь еще.
— Ну, очень оригинально и смело изображать мою дядю и тетю в виде горилл, я бы не рискнул. Думаю, Полли просто счастливица.
— Борели предполагали, что именно вы женитесь на Полли, Седрик.
— Очень глупо с их стороны, дорогая. Достаточно один раз взглянуть на меня, чтобы понять, насколько это маловероятно. Что еще Борели говорят обо мне?
— Седрик, может быть вам следует однажды приехать и встретиться с Нормой? Я просто мечтаю увидеть вас вместе.
— Спасибо, нет, дорогая.
— Но почему? Вы всегда спрашиваете, что она говорит о вас, а она спрашивает, что говорите вы. Вам лучше сесть рядышком на диван и поговорить без посредников.
— Дело в том, я полагаю, что она будет слишком напоминать мне о Новой Шотландии, тогда мое прекрасное настроение слетит с меня, как под порывами ветра в бурю. Плотник в Хэмптоне тоже напоминает мне о Новой Шотландии, не спрашивайте, почему, но это так, и я вынужден невежливо отворачиваться от него, когда прохожу мимо. Париж лучше всего подходил мне все эти годы, там нет ни намека на Канаду, возможно поэтому я мирился с Бароном все эти годы. Барон настолько специфичен, что мог бы жить в любой стране, но только не в Новой Шотландии. Зато Борели там так и кишат. Я не хочу встречаться с ними, мне достаточно знать, что они говорят и что думают обо мне.
— Так вот, Норма полна новых впечатлений, она вылила их на меня, когда я выходила за покупками и встретила ее. Оказывается, вы вчера ехали из Лондона вместе с ее братом Джоком, и теперь она не может говорить ни о чем другом.
— Ах, как интересно. А как он понял, что это был я?
— По множеству примет. По очкам, по канту на пальто, по имени на бирке чемодана. Вы не способны оставаться анонимным, Седрик.
— О, хорошо.
— По словам Нормы, он находился в состоянии паники. Сидел, глядя одним глазом на вас, а другим на дверь купе, потому что ждал, что вы наброситесь на него в любую минуту.
— О, небеса? А как он выглядит?
— Вы должны знать. Вы были совершенно одни после Ридинга.
— Ну, дорогая, я помню только ужасного усатого маньяка в углу. Я его особенно хорошо запомнил, потому что думал, какое счастье не родиться таким, как он.
— Думаю, это и был Джок. Рыжий и бледный.
— Так вот они какие, эти Борели? И вы считаете, что люди часто заигрывают с ним в поездах?
— Он сказал, что вы бросали на него гипнотические взгляды сквозь очки.
— Дело в том, что на нем был очень симпатичный твид.
— И поэтому вы попросили его снять ваш чемодан с полки в Оксфорде?
— Нет, нет. Просто чемодан был довольно тяжелый, а носильщика не было, как всегда. Во всяком случае, он был очень мил, так что все в порядке.
— Да, и теперь он просто в ярости от своего поступка. Говорит, вы загипнотизировали его.
— О, бедняжка, мне так знакомо это чувство.
— Что вы везли, Седрик? Он говорил, что чемодан весил почти тонну.
— Ничего особенного, — сказал Седрик. — Кое-какие мелочи для лица. Совсем немного, в самом деле. Я нашел крем новой формулы, должен его вам показать, кстати.
— И теперь все они говорят: «Если он запал даже на старого Джока, то неудивительно, что он так вьется вокруг Монтдоров».
— Но с какой стати я должен виться вокруг Монтдоров?
— Ради завещания и жизни в Хэмптоне.
— Моя дорогая, Шевр Фонтейн в двадцать раз красивее Хэмптона.
— И вы могли бы вернуться туда прямо сейчас, Седрик? — спросила я.
Седрик бросил на меня горестный взгляд и продолжал:
— Но в любом случае, я бы хотел, чтобы люди понимали, что нет никакого смысла пытаться пролезть в завещание — это того не стоит. Знаете, у меня есть один друг, который ровно один месяц в году жил у своего старого дядюшки в Сарте, чтобы попасть в завещание. Для него это была сущая пытка, потому что он знал, что человек, который ему очень нравился, не будет все это время верен ему в Париже. И вообще, Сарт сам по себе очень мрачен, знаете ли. Но все равно, он был прикован к нему, как раб к галере. И что же происходит? Дядя умирает, мой бедный друг наследует дом, и теперь сидит там словно живой мертвец, ведь он столько лет своей юности потратил, чтобы заполучить его. Вы понимаете мою логику. Это порочный круг, а во мне нет ничего порочного. Дело в том, что я люблю Соню, поэтому я остаюсь здесь.
Я поверила ему. Седрик жил сегодняшним днем. Не похоже на него было беспокоиться о таких вещах как завещание; если бы можно было представить себе человека с мировоззрением кузнечика в траве, лилии в поле, это был бы Седрик.
Дэви, вернувшись из своего круиза, позвонил мне и сказал, что приедет на обед рассказать о Полли. Я подумала, что Седрик тоже захочет услышать все из первых рук. Дэви всегда лучше выступал перед полной аудиторией, поэтому я позвонила в Хэмптон, и Седрик принял приглашение с удовольствием, а потом спросил, не сможет ли он остаться у меня на ночь или две.