Темой разговора за столом был бал, который леди Монтдор намеревалась дать для Полли в Монтдор-хаус.
– На Майский день, я думаю, – сказала она.
– Это хорошо, – согласился Малыш. – Чтобы запомниться, это должен быть либо первый, либо последний бал в сезоне.
– О, только не последний, ни при каком раскладе. Мне тогда придется пригласить всех девушек, на чьих балах побывала Полли, а нет ничего фатальнее для бала, чем избыток девушек.
– Но если ты их не пригласишь, – резонно заметила леди Патриция, – пригласят ли они ее?
– О да, – ответила леди Монтдор, – они будут умирать от желания ее заполучить. Я могу отблагодарить их другими способами. Но, так или иначе, не предполагаю слишком часто вывозить ее в мир дебютанток (все эти ужасные вечеринки!), не вижу в этом смысла. Она только вымотается и повстречается со множеством неподходящих людей. Я планирую позволить ей посещать не более двух балов в неделю, тщательно отобранных. Вполне достаточно для девушки, не отличающейся крепким здоровьем. Я думаю, что позже, если ты, Малыш, мне поможешь, мы могли бы составить список женщин, которые устроят званые обеды за мой бал. Конечно, должно быть совершенно ясно, что им надлежит приглашать людей, которых я им укажу; не могу допустить, чтобы они расплачивались со мной собственными друзьями и родственниками.
После обеда мы перешли в Длинную галерею. Малыш засел за свое рукоделие, тогда как мы, три женщины, сидели с пустыми руками. У него был талант к рукоделию, он обшил ажурной строчкой несколько простыней для кукольного домика королевы[40] и украсил вышивкой множество стульев в Силкине и Хэмптоне. Сейчас он расшивал каминный экран для Длинной галереи узором в стиле эпохи короля Якова, который сам изобрел, а темой вышивки должны были стать цветы из сада леди Монтдор. Но эти его цветы на самом деле были больше похожи на отвратительных гигантских насекомых. По моей молодости и глубокой предвзятости мне никогда не приходило в голову восхищаться его работой. Я думала лишь о том, как это противно, видеть вышивающего мужчину, и как отталкивающе он выглядит, склонив седеющую голову над канвой, на которую ловко наносит разнообразные оттенки защитного цвета.
Леди Монтдор послала за бумагой и карандашом, чтобы записывать имена хозяек званых обедов.
– Мы запишем всех возможных, а потом проредим список, – сказала она. Но вскоре оставила это занятие и принялась жаловаться на Полли, и, хотя я уже слышала ее мнение насчет дочери, когда она говорила с миссис Чэддсли-Корбетт, тон ее голоса был теперь гораздо более резким и оскорбленным.
– Все делаешь для этих девчонок, – брюзжала она, – буквально все. Возможно, вы не поверите, но уверяю вас, я добрую половину дня провожу, составляя планы для Полли – встречи, наряды, вечеринки и так далее. У меня нет и минутки навестить собственных друзей, я месяцами почти не играю в карты. Я совсем забросила свое искусство, даже не закончила писать ту обнаженную модель из Оксфорда – в сущности, я целиком посвятила себя ребенку. Держу лондонский дом наготове только для ее удобства. Сама я ненавижу Лондон зимой, как вы знаете, а Монтдор будет совершенно счастлив в двух комнатах без кухарки (со всей этой холодной едой в клубе), но я держу там огромный штат прислуги, которая себя не окупает, исключительно ради нее. Казалось бы, она должна быть по меньшей мере благодарной, как вы считаете? Ничего подобного. Угрюма и неприветлива, сло́ва из нее не вытянешь.
Дугдейлы ничего не ответили. Малыш с великой сосредоточенностью разбирал шерсть, а леди Патриция откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, молча страдая, как страдала уже давно. Она больше, чем когда-либо, была похожа на садовую статую, при этом ее кожа и бежевое лондонское платье были совершенно одного цвета, а на бледном лице застыли боль и печаль, так свойственные античной трагедии.
Леди Монтдор продолжила свою повесть, разговаривая так, словно меня рядом не было:
– Я прилагаю бесконечные усилия, чтобы она могла поехать погостить в приятных домах, но она как будто никогда не получает ни малейшего удовольствия, возвращается домой полная жалоб, и единственные люди, к которым она готова поехать снова, это Рэдлетты и Эмили Уорбек. И то, и другое – просто потеря времени! В Алконли – сумасшедший дом. Я, конечно, люблю Сэди, все ее любят, я считаю, что она, бедняжка, замечательная, и не ее вина, что у нее взбалмошные дети. Она, должно быть, делала все, что могла, но они пошли в своего отца. Больше тут сказать нечего. Разумеется, мне нравится, когда ребенок общается с Фанни, мы знаем Эмили и Дэви всю жизнь. Эмили была у нас подружкой невесты, а Дэви – эльфом на самом первом спектакле, который я организовала, но факт остается фактом: Полли там никогда ни с кем не знакомится, а если она не знакомится с людьми, то как же сможет выйти замуж?
– Неужели ей нужно замуж немедленно? – воскликнула леди Патриция.
– Ну, знаешь ли, ей в мае будет двадцать, она не может вечно так продолжать. Если не выйдет замуж, то чем будет заниматься, не имея в жизни ни интересов, ни увлечений? Она равнодушна к искусству, верховой езде и обществу. У нее практически нет друзей. О, скажите мне, как это нас с Монтдором угораздило обзавестись таким ребенком? Когда я думаю о себе в ее возрасте… Прекрасно помню, как мистер Эсквит говорил, что никогда не встречал никого с подобным талантом к импровизации…
– Да, ты была чудесна, – слабо улыбнулась леди Патриция. – Но, в конце концов, она может развиваться медленнее, чем ты, и, как ты сама говоришь, ей еще нет двадцати. Без сомнения, приятно будет наблюдать ее в родительском доме еще годик-другой.
– Дело в том, – отозвалась ее невестка, – что девчонки не подарок, и сейчас у нее совершенно ужасный возраст. Пока они детки, такие милые и сладкие, ты думаешь, как восхитительно будет общаться с ними впоследствии, но какое у Полли общение с Монтдором или со мной? Она бродит как во сне, всегда не то сердитая, не то усталая, не проявляет интереса ни к каким земным вещам, и ей просто необходим муж. Когда она выйдет замуж, мы опять будем в превосходных отношениях, я часто такое наблюдала. Я на днях говорила с Сэди, и она согласилась, рассказав, что в последнее время ей было очень трудно с Линдой. Луиза, конечно, никогда не доставляла неприятностей, у той характер приятнее, и к тому же она выскочила замуж прямо из классной комнаты. Одно можно сказать в пользу Рэдлеттов: никаких задержек с выдачей дочерей замуж, хотя, возможно, это не такие мужья, каких пожелаешь для собственного ребенка. Банкир и облезлый шотландский пэр, но тем не менее – нате вам, они замужем. Что же не так с Полли? Такая красивая, и совершенно никакой сексобильности…
– Сексапильности, – слабым голосом поправила ее леди Патриция. – Сексуальной привлекательности.
– Когда мы были молодыми, слава богу, ничего этого не было. Вся эта сексапильность – полный вздор и чепуха: девушка была либо красавицей, либо некрасивой очаровашкой, вот и все. Но тем не менее, коль скоро сексапильность изобрели, полагаю, лучше, если девушки ею обладают. Их партнерам, похоже, она нравится, а у Полли ее нет ни крупицы, это видно. Но насколько иначе, – вздохнула она, – чем мы ожидали, поворачивается жизнь! С тех самых пор, как она родилась, знаешь ли, я волновалась и тревожилась об этом ребенке, рисовала в воображении ужасы, которые могут с ней приключиться. А вдруг Монтдор умрет до того, как она устроится, и у нас не будет приличного дома, вдруг ее красота уйдет (я боялась, что в четырнадцать лет она слишком красива) или она попадет в аварию и проведет остаток жизни в инвалидном кресле – всякое-разное. Я просыпалась ночью и все это представляла, но одна вещь никогда не приходила мне в голову – что она закончит свои дни старой девой.
В ее голосе нарастала нота истерической обиды.
– Да полно тебе, Соня, – довольно резко оборвала ее леди Патриция. – Бедная девочка еще в подростковом возрасте. Дай ей по крайней мере провести лондонский сезон, прежде чем называть ее старой девой: уверена, она весьма скоро найдет кого-нибудь себе по вкусу, можешь быть совершенно спокойна.
– Как бы мне хотелось так думать, но я боюсь, что никто ей не понравится и, более того, она не понравится никому, – вздохнула леди Монтдор. – У нее нет призывного взгляда. Ох, это очень печально. И, кроме того, у нее из ночи в ночь горит свет в спальне, я все время его наблюдаю.
Леди Монтдор недолюбливала современные изобретения, такие как, например, электрическое освещение.
9
Настало и прошло лето, но, как и предрекала леди Монтдор, в жизни Полли не произошло никаких изменений. Лондонский сезон, как и следовало ожидать, открылся балом в лондонском особняке Монтдоров – балом, который обошелся в две тысячи фунтов – во всяком случае, так говорила всем леди Монтдор – и был, бесспорно, блестящим. На Полли красовалось белое атласное платье с розовыми розами по подолу и розовой подбивкой пояса («штрихи розового», как говорилось в «Татлере»), выбранное для нее в Париже миссис Чэддсли-Корбетт и привезенное в мешке неким южноамериканским дипломатом, чтобы сэкономить на пошлине, – операция, о которой лорд Монтдор ничего не знал и которая, узнай он о ней, изрядно бы его ужаснула. Красота Полли, подчеркнутая этим платьем и легким макияжем, вызвала горячие отклики, особенно у людей предыдущего поколения, которые в один голос говорили, что со времен леди Хелен Винсент, Лили Лэнгтри и сестер Уиндхэм (в зависимости от конкретного вкуса) в Лондоне не видывали ничего столь совершенного. Сверстники же, однако, не были так сильно ею очарованы. Они признавали красоту Полли, но отмечали, что она скучная и слишком крупная. А вот чем они по-настоящему восхищались, так это маленькими, щуплыми, лупоглазыми копиями миссис Чэддсли-Корбетт, которыми кишмя кишел тот сезон. Многие ненавистники леди Монтдор говорили, что она слишком уж держит Полли на заднем плане. Впрочем, это утверждение вряд ли было справедливо, поскольку, хотя леди Монтдор и впрямь немедленно заполняла собой передний план любой картины, на которой фигурировала, она, по существу, очень стремилась вытолкнуть Полли вперед, точно заложника, и не ее вина, что та все время ускользала назад.