– Под моей крышей они не встретятся, – твердо заявила тетя Сэди. – Я обещала это Соне. Но, конечно, я ей сказала, что не могу проследить за Полли в каком-то другом месте. Могу только, пока она гостит у меня, надеяться на ее хороший вкус и благоразумие.
14
Полли вскоре доказала, что тете Сэди не стоит беспокоиться за ее поведение в Алконли. Она прекрасно владела собой, и единственным внешним признаком того, что жизнь ее в кризисе, была преображавшая ее аура счастья. Ничто из того, что она говорила или делала, совсем не выбивалось из привычного ряда и не могло навести кого-то на мысль, что еще недавно она была вовлечена в столь напряженные события, и вскоре стало очевидно, что Полли не поддерживает никакой связи с Малышом. Она никогда не приближалась к телефону, не сидела весь день, строча письма, сама получала их очень мало и ни одного, как сообщили мне дети, с почтовым штемпелем Силкина. Она очень редко выходила из дома, лишь для того, чтобы вместе с нами глотнуть воздуха, и уж совсем не для того, чтобы совершать долгие одинокие прогулки, которые могли привести к встрече влюбленных.
Джесси и Виктория, романтичные, как все Рэдлетты, находили это непостижимым и весьма разочаровывающим. Они ожидали, что окажутся в атмосфере оперетты, и предполагали, что Рассказчик будет бродить, безнадежно вздыхая, по окрестностям, а Полли, вздыхая в предвкушении, высовываться из залитого лунным светом окна, чтобы с ним соединиться, и что дерзкий побег в Гретна-Грин состоится лишь благодаря изобретательной предприимчивости двух их молодых друзей.
Они притащили в чулан достов матрас и запас еды, на случай если Малыш захочет ненадолго там укрыться. Девочки продумали все, как они мне сообщили, и занимались тем, что плели веревочную лестницу. Но Полли не собиралась участвовать в игре.
– Если у вас есть какие-нибудь письма на отправку, Полли, ну, вы понимаете, о чем я… письмо… мы могли бы с легкостью отвезти его в деревню на велосипеде.
– Дорогая, ты очень добра, но письма дойдут так же быстро, если я просто положу их на столик в холле, не так ли?
– О, конечно, вы можете сделать так, если хотите, но тогда все прочтут, что написано на конверте, и я просто подумала… Или какие-нибудь сообщения? На деревенской почте есть телефон, там довольно людно, но вы можете говорить по-французски.
– Я не очень хорошо знаю французский. А разве здесь нет телефона?
– Ой, это кошмар, отводные трубки во всех комнатах. А знаете, еще в парке есть дуплистое дерево, дупло такое большое, что в нем может спрятаться человек – очень сухое и удобное – хотите, мы вам покажем?
– Хорошо, когда-нибудь. Мне кажется, сегодня слишком холодно.
– А знаете, в лесу, за рекой, есть ужасно миленький маленький храм, не хотите, чтобы мы отвели вас туда?
– Вы имеете в виду беседку «Причуда Фолкнера», где проходят сборы охотников? Но, Джесси, я прекрасно его знаю и часто видела. Очень красивый.
– Еще хочу сказать, что ключ хранится под камнем, и мы могли бы вам показать, где именно, чтобы вы могли туда проникнуть.
– Там, внутри, нечего смотреть, кроме паутины, – сказала я. – Его же так и не закончили, как тебе известно.
Джесси скорчила страшную гримасу.
– Бестактность, – пробормотала она.
– Давайте сходим туда летом, дорогие, – сказала Полли, – на пикник. Я не могу ничем наслаждаться на воздухе в такую погоду, глаза сильно слезятся.
Обескураженные, дети, поникнув, удалились.
Полли рассмеялась:
– Они бесподобны! Но я действительно не вижу смысла прилагать столько усилий ради того, чтобы провести с Малышом несколько минут в студеных беседках или написать ему неизвестно о чем, когда очень скоро я буду с ним до конца жизни. Кроме того, я не хочу раздражать леди Алконли, ведь она принимает меня тут как настоящий ангел.
Сама тетя Сэди, хотя и восхищалась поведением Полли, которая не давала ни малейшего повода к беспокойству, все же находила его весьма неестественным.
– Ну, разве это не странно? – говорила она. – Глядя на нее, любой скажет, что она очень счастлива, но, если бы не это, никто бы не догадался, что она влюблена. Мои девочки всегда становятся такими мечтательными, целыми днями пишут уйму писем, подскакивают от телефонных звонков и тому подобное, но Полли ничего такого не делает. Я наблюдала за ней вчера вечером, когда Мэттью завел граммофон и поставил арию Рудольфа из «Богемы». Она совсем не выглядела сентиментальной. Ты помнишь, что мы переживали с Линдой, когда Тони был в Америке, – она непрерывно лила слезы.
Но Полли, в отличие от Рэдлеттов, выучилась скрывать свои эмоции, ее мать была полна решимости разузнать все, что у дочери на уме, и даже направлять ее мысли в соответствии с собственными желаниями. Можно только восхищаться, как успешно та противилась этим целям. Ясно, что у нее был стальной характер, непостижимый для моих кузин, влекомых то туда, то сюда ветрами настроений.
Мне удалось несколько раз обстоятельно побеседовать с Полли наедине, но это было непросто. Джесси и Виктория почти постоянно крутились рядом, боясь что-нибудь упустить. Более того, они имели обыкновение бесстыдно подслушивать, ведь наши вечерние беседы за расчесыванием волос были отменены по причине моего столь недавнего замужества. К счастью, дети каждый день ездили на верховую прогулку, и тогда можно было рассчитывать примерно на час покоя. Охоту в тот период не устраивали из-за ящура.
Постепенно все выплыло на свет божий. Сдержанность Полли не уменьшилась, но во вспышках внезапной пугающей откровенности становился виден ее истинный характер. Оказывается, наши предположения были недалеки от истины. Например, когда я сказала что-то о том моменте, когда Малыш сделал ей предложение, она совершенно беззаботно ответила:
– О, Малыш вообще не делал мне предложения, и не думаю, что он когда-нибудь его сделает, такой уж это человек. Я имею в виду, такой чудесно бескорыстный, он думает, для меня имеет значение, что я останусь без наследства, и вся эта чепуха. К тому же он прекрасно знает маму и понимал, какой гвалт она поднимет, он не хотел, чтобы я с этим столкнулась. Нет, нет, я всегда понимала, что предложение придется делать мне, и я его сделала. Это было не очень трудно.
Итак, Дэви, безусловно, был прав. Идея подобного брака никогда бы не пришла в голову Малышу, если бы не была вложена туда самой Полли. После этого ему стало явно не по силам сопротивляться такому призу, величайшей красавице и величайшей наследнице своего поколения, потенциальной матери его детей, маленьких полу-Хэмптонов, иметь которых он всегда жаждал. Он бы никогда не смог сказать «нет», коль скоро сокровище лежало у его ног в ожидании, когда он его присвоит.
– В конце концов, я люблю его, сколько себя помню. О Фанни, разве это не чудесно – быть счастливой!
Я сама чувствовала то же самое и могла лишь от всей души согласиться. Но ее счастье имело потрясающее качество уравновешенности, а любовь походила скорее не на обычный волшебный восторг молодой, только что обручившейся девушки, а на уютную привязанность устоявшегося супружества. Это была любовь, которая не нуждается в том, чтобы утверждать себя постоянными встречами, перепиской и разговорами о предмете воздыханий, но которая принимает себя, равно как и ответное чувство, словно само собой разумеющееся. Сомнения и ревность, которые могут быть такими болезненными и превратить в ад даже зарождающиеся любовные отношения, похоже, не приходили в голову Полли. Она смотрела на ситуацию просто: они с Малышом пока что разлучены непреодолимым барьером, но, когда этот барьер будет устранен, перед ними откроется путь вечного блаженства.
– Какое значение имеют еще несколько недель отвратительного ожидания, когда нам предстоит жить вместе до конца наших дней и быть похороненными в одной могиле?
– Ты хотела бы быть похороненной в одной могиле с Рассказчиком? – спросила Джесси, входя в мою спальню перед ланчем.
– Джесси, я считаю, это просто ужасно, что ты подслушиваешь под дверью.
– Отстань, Фанни, я собираюсь стать романистом (ребенок-романист поражает критиков) и изо всех сил изучаю человеческую природу.
– Мне действительно следует пожаловаться тете Сэди.
– Вот-вот. Присоединяйся к старичкам, как Луиза, раз ты теперь замужем. Нет, но серьезно, Фанни, подумай, каково лежать в одной могиле со старым Рассказчиком, разве это не гадость? И, кстати, как же леди Патриция?
– А ей хорошо и уютно в своей одинокой, устланной вереском могиле. С ней все в порядке.
– По-моему, это отвратительно.
Тем временем тетя Сэди делала все возможное, чтобы повлиять на Полли, но, будучи слишком стеснительной, чтобы говорить с ней напрямую на такие интимные темы, как секс и брак, она использовала окольный путь – время от времени роняла какое-нибудь замечание, надеясь, что Полли применит его к своему случаю.
– Всегда помните, дети, что брак – это очень тесные отношения, это не просто сидеть и болтать с человеком, в нем есть и другое, знаете ли.
Малыш Дугдейл был ей физически неприятен – таким его вообще, как мне кажется, считали те женщины, которые не находили его неотразимым, и тетя думала, что если донести до Полли физический аспект брака, то можно отвратить ее от него навсегда.
Джесси, однако, очень верно заметила:
– Сэди настоящая умора. Она просто не понимает, что Полли, вероятно, в первую очередь привлекли в Рассказчике все те отвратительные штуки, которые он с ней проделывал, как однажды попробовал со мной и с Линдой, и что теперь ей больше всего на свете хочется кувыркаться, и кувыркаться, и кувыркаться с ним на двуспальной кровати.
– Да, бедная Сэди не очень разбирается в психологии, – согласилась Виктория. – Я полагаю, единственная надежда излечить Полли от зацикленности на дядюшке – это подвергнуть ее психоанализу. Интересно, позволит ли она нам попробовать?
– Дети, я категорически запрещаю вам это делать, – твердо заявила я. – Только попробуйте, и обещаю, что расскажу тете Сэди о ваших подслушиваниях, имейте в виду.