– Вероятно, он ненавидел его отца.
– Не уверен, что он вообще его знал. Они из совершенно разных поколений – Седрик ему доводится троюродным племянником… что-то вроде того. Нет, я отношу это на счет Сони. Полагаю, ей была нестерпима мысль, что Хэмптон уплывает от Полли, и она убеждала себя, что Седрик на самом деле не существует – вы же знаете, как она умеет закрывать глаза на то, что ей не нравится. Теперь-то ей, очевидно, придется примириться с этой неприятностью. При новых обстоятельствах Монтдору явно захочется его увидеть.
– Грустно думать, не правда ли, что Хэмптон приобретет сильный колониальный привкус.
– Просто трагедия! – воскликнул Дэви. – Бедные Монтдоры, я очень им сочувствую.
Каким-то образом материальная сторона дела никогда в полной мере не доходила до меня, пока Дэви не вдался в факты и цифры, но тогда я поняла: «все это» было действительно чем-то гигантским, что жаль было бросать к ногам совершенно незнакомого человека.
Когда мы прибыли в Хэмптон, нас с тетей Сэди сразу провели в часовню, где мы сели в одиночестве. Дэви пошел разыскивать Малыша. Часовня была постройкой времен королевы Виктории, стоявшей среди жилья для слуг. Она была возведена Старым лордом и содержала его мраморное изображение в облачении рыцаря ордена Подвязки рядом со статуей его жены Элис, несколько ярких витражей, семейную церковную скамью, спроектированную на манер оперной ложи, обитую красным плюшем и снабженную занавесями, и очень красивый орга́н. Дэви выписал из Оксфорда первоклассного органиста, который сейчас потчевал нас прелюдиями Баха. Ни одна из заинтересованных сторон, похоже, не озаботилась тем, чтобы приложить руку к каким-либо распоряжениям. Всю музыку выбирал Дэви, а садовник был явно предоставлен самому себе в выборе цветов, которые поражали своим великолепием – огромные оранжерейные экземпляры, обожаемые всеми садовниками, были расставлены с типично флористическим вкусом. Бах и цветы навевали меланхолию, к тому же, как ни посмотри, это бракосочетание было делом удручающим.
По проходу между рядами к нам подошли Малыш и Дэви, и Малыш пожал нам руки. Очевидно, он избавился наконец от своей простуды и выглядел довольно неплохо; его волосы, как я заметила, подверглись воздействию влажного гребня, создавшего маленькие волны и пару кудряшек, а его фигура, отнюдь не плохая, особенно сзади, была удачно украшена свадебным нарядом. В петлице у него виднелась белая гвоздика, а у Дэви – красная. Но костюм жениха не помог Малышу убедительно сыграть эту роль, он скорее напоминал близкого родственника, присутствующего на похоронах усопшего. Дэви даже пришлось показать ему, куда встать у алтарных ступеней. Я никогда не видела человека, который выглядел бы так безнадежно.
Священник с очень неодобрительным выражением на лице занял свое место. Потом слева от нас произошло движение, показавшее, что в семейную ложу, имеющую отдельный вход, вошла леди Монтдор. Пялиться было недопустимо, но я не смогла удержаться от того, чтобы бросить взгляд, и увидела, что у Сони такой вид, будто ее сейчас стошнит. Малыш тоже посмотрел на нее, после чего его вид красноречиво выразил желание прокрасться к ней и вволю посплетничать. Он впервые видел Соню с тех пор, как они вместе читали письма инфант.
Органист из Оксфорда перестал играть Баха, что последние несколько минут делал все с меньшим и меньшим энтузиазмом, и взял паузу. Оглядевшись, я увидела, что в дверях часовни стоит лорд Монтдор. Он был бесстрастным, хорошо сохранившимся картонным графом и, судя по его виду, мог бы с таким же успехом готовиться вести свою дочь к алтарю Вестминстерского аббатства для бракосочетания с королем Англии.
«О совершенная любовь, превосходящая человеческую мысль», – зазвенел гимн, выпеваемый скрытым на хорах невидимым хором. А затем по проходу, положив белую руку на локоть своего отца и разгоняя угрюмую неловкость, словно туман, висевшую в часовне, появилась Полли, спокойная, уверенная и благородная, излучающая счастье. Каким-то образом она добыла себе подвенечное платье (не узнала ли я в нем бальное платье прошлого сезона? Не беда) и плыла в облаке из белого тюля, майских ландышей и радости. Большинство невест не знают, что делать с лицом, когда идут к алтарю, и выглядят претенциозными или сентиментальными, или, что хуже всего, слишком нетерпеливыми, но Полли просто плыла по волнам счастья, создавая один из самых прекрасных моментов, какие я когда-либо переживала.
Слева от нас раздался сухой, придушенный звук, дверь семейной ложи хлопнула, леди Монтдор сбежала.
Священник начал нараспев произносить слова службы:
– Принимая во внимание… – и так далее. – Кто отдает эту женщину замуж за этого мужчину? – Лорд Монтдор поклонился, взял у Полли ее букет и пошел к ближайшей скамье.
– Пожалуйста, повторяйте за мной: «Я, Харви, беру тебя, Леопольдина…» – Тут тетя Сэди бросила на меня быстрый взгляд.
Вскоре церемония закончилась. Еще один гимн, и я осталась одна, потому что все прошли за ограждение, чтобы расписаться в книге записей. Затем – всплеск Мендельсона, и Полли выплыла так же, как вплыла, только рука ее теперь лежала на руке другого хорошо сохранившегося старика.
Пока Полли и Малыш переодевались в дорожную одежду, мы дожидались в Длинной галерее, чтобы попрощаться и проводить их. Они ехали на машине до отеля «Лорд-регент» в Дувре, где должны были остановиться на ночь, а на следующий день ехать за границу. Я рассчитывала, что Полли пошлет за мной, чтобы я поднялась наверх с ней поболтать, но она этого не сделала, поэтому я осталась с остальными. Я думаю, она была так счастлива, что едва замечала, были ли рядом с ней люди или она была одна, пожалуй, действительно предпочитая последнее. Леди Монтдор больше не появлялась, лорд Монтдор поговорил с Дэви, поздравив его с антологией, которую тот недавно опубликовал под названием «В болезни и в здравии». Я слышала, как он сказал, что, по его мнению, там маловато Браунинга, но в остальном его выбор оказался бы точно таким же.
– Но Браунинг был таким здоровым, – возразил Дэви. – Упор в книге делался на болезнь.
Лакей обнес гостей шампанским. Мы с тетей Сэди погрузились, как это почему-то бывало с каждым в Хэмптоне, в изучение журналов «Татлер», «Скетч» и «Байстендер», но Полли не было так долго, что я даже добралась до журнала «Сельская жизнь», и только тогда она появилась. Счастливо погруженная в мир баронетов, их жен и детей, собак, твидовых костюмов и домов или просто огромных лиц, волн волос на лбу, прихваченных бриллиантовой заколкой, я все-таки чувствовала, что атмосфера в Длинной галерее, как и в часовне, неловка и сумрачна. Когда появился Малыш, я увидела, как он озадаченно посмотрел на экран для камина с безобразной дырой, а затем, поняв, что с ним произошло, повернулся к комнате спиной и стал смотреть в окно. Никто с ним не разговаривал. Лорд Монтдор и Дэви, исчерпав тему антологии, потягивали шампанское в молчании.
Наконец вошла Полли в прошлогодней норковой шубке и крохотной коричневой шляпке. Хотя облако тюля исчезло, ее по-прежнему окутывало облако радости. Она была совершенно раскованна, обняла отца, поцеловала всех нас, включая Дэви, взяла Малыша под руку и повела к входной двери. Мы последовали за ними. Слуги, с грустным видом, а более пожилые – шмыгая носами, собрались в холле, она попрощалась с ними, причем самая младшая горничная с некоторой нерешительностью обсыпала ее рисом, потом Полли села в большой «даймлер», за ней очень робко последовал Малыш, и они уехали.
Мы вежливо попрощались с лордом Монтдором и последовали их примеру. Когда мы ехали по подъездной аллее, я оглянулась. Лакеи уже закрыли парадную дверь, и мне показалось, что прекрасный Хэмптон, застывший между бледной весенней зеленью лужайки и бледной весенней голубизной неба, лежит заброшенный, пустой и печальный. Юность покинула его, и отныне ему предстояло быть домом двух одиноких стариков.
Часть вторая
1
И вот началась моя настоящая жизнь замужней женщины, а именно жизнь с мужем в нашем собственном доме. Во время очередной поездки в Оксфорд мне показалось, что случилось чудо. Все стены в доме были оклеены обоями, причем теми самыми, которые я выбрала, и смотревшимися еще лучше, чем я надеялась. Исчез запах дешевых сигарет, цемента, перепарившегося чая и сухой гнили, и на его место явился божественный запах свежей краски и чистоты. Все половицы были гладкими и прочными, а окна такими чистыми, что, казалось, не имели стекол. День был чудесный, пришла весна, и мой дом был готов. Я чувствовала себя невыразимо счастливой. В довершение этого счастья заходила жена профессора, ее визитная карточка и две карточки ее мужа были аккуратно положены на каминную полку рабочими: «Профессор и миссис Козенс, Бэнбери-роуд, 209». Теперь я наконец-то стала настоящей взрослой замужней дамой, которой люди наносят визиты. Это было очень волнующе.
В то время у меня в голове сложилась романтическая, но очень определенная картина моей предстоящей жизни в Оксфорде. Я воображала что-то вроде «Литтл Гиддинг»[57] – сообщество восхитительных, деятельных, культурных людей, объединенных интеллектуальными вкусами и преданными стараниями в интересах юношества, вверенного их попечению. Я предполагала, что жены других донов будут красивыми, спокойными женщинами, сведущими во всех женских искусствах, кроме кокетства, несколько утомленными усилиями придать своим домам совершенство, одновременно взращивающими потомство – много умных детей – и идущими в ногу с такими современными явлениями, как, например, Кафка, но никогда не бывающими слишком усталыми или занятыми для долгих, серьезных дискуссий по важным предметам, интеллектуальным или практическим. Мне грезилось, как я, полная счастья, прихожу с визитами в дома этих очаровательных созданий, старые дома, из окон которых открывается вид на какое-нибудь творение архитектуры, подобно тому, как из моего окна открывался вид на колледж Крайст-черч, и они делятся со мной всеми подробностями своей жизни, тогда как вечера мы проводим, слушая серьезные ученые беседы мужей. Короче говоря, я видела их племенем божественных новых родственников, эдаких более зрелых, более интеллектуальных Рэдлеттов. И вот об этой-то счастливой близости, похоже, возвещали визитные карточки профессора и миссис Козенс. На долю мгновения тот факт, что они живут на Бэнбери-роуд, разжег искру отрезвления, но потом мне пришло в голову, что, конечно, умные Козенсы, должно быть, нашли в этом малообещающем районе какой-то старый домик, каприз знатного человека, единственное напоминание о давно исчезнувших площадках для развлечений