Но теперь я знаю, что это было скорее из-за присутствия женщин. Доны привычны к плохой еде, но становятся скованными в смешанной компании. Как только был уничтожен хвост последней сардины, миссис Козенс поднялась из-за стола, и мы, дамы, перешли в гостиную, оставив мужчин наслаждаться единственным удачным пунктом меню – превосходным марочным портвейном. Появились они лишь незадолго перед тем, как настала пора идти домой.
За кофе, сидя вокруг гофрированной бумаги в камине, другие женщины говорили о леди Монтдор и поразительном замужестве Полли. Хотя их мужья немного знали лорда Монтдора, по-видимому, никто из присутствовавших не был знаком с леди Монтдор, даже Норма Козенс, пару раз бывавшая в Хэмптоне на торжествах в качестве члена важной фамилии графства. Однако все они разговаривали так, будто очень хорошо ее знали и к тому же немало натерпелись от нее. Леди Монтдор не была популярна в графстве. Причина в том, что она воротила нос от местных сквайров и их жен, так же как и от местных торговцев и их продукции, безжалостно импортируя и своих гостей, и продовольствие из Лондона.
Всегда интересно и обычно вызывает раздражение, когда слышишь, что люди говорят о ком-то, кого не знают, но кого знаем мы. В данном случае я вертелась, как уж на сковородке от любопытства и негодования. Никто не спрашивал моего мнения, так что я сидела молча и слушала. Преобладающей мыслью дискуссии была та, что дьявольски злобная леди Монтдор завидовала Полли, ее молодости и красоте с тех самых пор, как та выросла, унижала ее, подавляла и как могла прятала от чужих глаз. Более того, как только у Полли появлялся воздыхатель, леди Монтдор каким-то образом ухитрялась дать ему от ворот поворот и в конечном счете побудила ее упасть в объятия дяди, лишь бы сбежать из злосчастного дома.
– А мне доподлинно известно, что Полли (все они называли ее «Полли», хотя никто из них не знал ее лично) как раз собиралась обручиться с Джойсом Флитвудом, вот только на днях. Он на Рождество гостил в Хэмптоне, и все шло к этому. Его сестра мне говорила. Ну, так леди Монтдор в два счета от него избавилась, понимаете?
– Да, а разве не то же самое случилось с Джоном Конингсби? Полли была безумно в него влюблена, и нет сомнения, что в итоге он бы сделал ей предложение, но, когда леди Монтдор поняла, что происходит, она его выдворила.
– И в Индии тоже так было несколько раз. Только Полли приглянется какой-нибудь молодой человек, как он таинственно исчезает.
Они рассуждали так, будто леди Монтдор была какой-то колдуньей из сказки.
– Понимаете, она завидовала тому, что та считалась такой красавицей. Я-то никогда так не считала, меня не восхищает этот рыбий вид.
– Казалось бы, ей было выгодно сбыть ее как можно скорее.
– Невозможно предвидеть, как зависть и ревность подействуют на людей.
– Но я всегда думала, что Дугдейл был любовником самой леди Монтдор.
– Конечно, был, и именно поэтому она не могла вообразить, что между ним и Полли что-то есть. Так ей и надо, надо было позволить бедной девочке выйти за тех, других, когда она хотела.
– Какая хитрая штучка, однако, – так вести себя прямо под носом у своей матери и тетки.
– Ну, я думаю, одна другой стоит. Кого мне жаль, так это бедного лорда Монтдора, он такой чудесный старик, а она годами вила из него веревки, с тех самых пор, как они поженились. Папочка говорит, она совершенно разрушила его карьеру, и, если бы не она, он мог бы стать премьер-министром или кем-то подобным.
– Да, но он был наместником короля, – вмешалась я наконец в разговор, чувствуя себя полностью на стороне леди Монтдор и против этих отвратительных людей.
– Да, был, и всем известно, что из-за нее мы чуть не потеряли Индию. Уверена, вред, который она там нанесла, был просто ужасным. У папочки есть большой друг, судья в Индии, так вы бы послушали его рассказы! Ее грубость!..
– Конечно, многие говорят, что Полли вовсе не дочь лорда Монтдора. Короля Эдуарда, я слышала.
– Похоже, сейчас уже не имеет большого значения, чья она дочь, поскольку он вычеркнул ее из своего завещания и все получит какой-то американец.
– Австралиец, как я слышала. Только представьте себе австралийца в Хэмптоне, грустно становится, как подумаешь об этом.
– А всему виной эта старуха, старая шлюха. Это единственное, что можно о ней сказать, если вдуматься, и незачем ей так важничать.
Я вдруг рассвирепела. Мне хорошо были известны недостатки леди Монтдор, я знала, что во многих отношениях она достойна порицания, но мне показалось, что дурно со стороны людей, которые никогда с ней даже не встречались и ничего не знали из первых рук, так о ней говорить. У меня было ощущение, что они делают это из скрытой зависти и стоит ей только взять под свое покровительство любую из этих женщин и одарить хоть отблеском своего обаяния, как они сделаются ее раболепствующими прилипалами.
– Я слышала, она устроила жуткую сцену на свадьбе, – сказала преподавательская жена, чей папочка знал индийского судью. – Кричала, визжала и впала в истерику.
– Ничего подобного, – возразила я.
– Почему? Откуда вы знаете?
– Потому что я там была.
Они посмотрели на меня с любопытством и довольно сердито, словно мне следовало подать голос раньше, и сменили тему, заговорив о детских болезнях и злодеяниях слуг.
Я надеялась, что на следующем званом обеде познакомлюсь с благородными, мыслящими, интеллектуальными женщинами из моей оксфордской мечты, если только такие вообще существуют.
После этого Норма Козенс по какой-то причине прониклась ко мне симпатией и взяла за обыкновение заходить ко мне домой по пути на прогулку или с прогулки, которую она совершала каждый день со своими бордер-терьерами. Мне она казалась самой ворчливой из всех известных людей. Все было не по ней, и ее разговор, состоявший из наставлений, советов и критики, перемежался яростными вздохами, но, в сущности, она была неплохой старушенцией, доброй в душе, и часто оказывала мне маленькие любезности. В конце концов я полюбила ее больше всех донских жен. Она была, по крайней мере, естественна и без претензий и воспитывала своих детей без выкрутасов. С кем я не смогла поладить, так это с претенциозными дамочками с современными идеями и отвратительными детьми, которых никогда не одергивала и не призывала к порядку рука няни. Норма принадлежала к хорошо известному мне типу людей – обычная сельская, привычная к охоте женщина, возможно, неуместная в академических кругах, без сумасбродства и, уж конечно, без гнусности. Так или иначе, она вошла без приглашения в мою новую жизнь и была принята мною без особых возражений.
2
Более трудные и обременительные отношения установились у меня с леди Монтдор. Она часто навещала меня в моем доме, приходя в более странные и неудобные моменты, чем Норма (которая была очень консервативна в этом отношении), и продолжала превращать меня в свою фрейлину. Это было очень легко. Никто никогда так не подтачивал мою силу воли, как она, и подобно лорду Монтдору, но в отличие от Полли, я была полностью у нее под каблуком. Даже Альфред на миг оторвал взор от пасторского богословия и увидел, что происходит. Он сказал, что не может понять моего отношения и что это его раздражает.
– Ты ведь на самом деле ее не любишь, всегда на нее жалуешься, почему бы не передать, что тебя нет дома, когда она приходит?
И действительно, почему? Дело в том, что я так и не преодолела страха, который леди Монтдор вызывала у меня с детства. Хотя теперь я не без оснований понимала, что она собой представляет, и это понимание мне не нравилось, хотя идол был низведен с пьедестала и оказался просто старой эгоистичной женщиной, я по-прежнему испытывала перед ней благоговейный трепет. Когда Альфред посоветовал притвориться, что меня нет дома в один из ее визитов, я знала, что не смогу так поступить.
– О нет, милый, боюсь, у меня не получится.
Альфред пожал плечами и больше ничего не сказал. Он никогда не пытался влиять на меня и очень редко комментировал мои действия и даже как бы не замечал моего поведения и образа жизни.
План леди Монтдор состоял в том, чтобы нагрянуть ко мне без предупреждения либо по пути в Лондон и из Лондона, либо во время поездки за покупками в Оксфорд, куда она брала меня с собой, чтобы я прислуживала ей и проверяла списки. Она на час или два поглощала все мое внимание, измучивая меня, точь-в-точь как это умеют делать маленькие дети, требуя безраздельного сосредоточения на себе, а потом опять исчезала, оставив меня недовольной жизнью. Так как она находилась в незавидном положении, но сочла бы слабостью признаться в этом даже самой себе, леди Монтдор была вынуждена укреплять и поддерживать «все это», чтобы оно казалось идеальной компенсацией за то, что она утратила. При этом она чернила других людей. Видимо, ей это помогало, иначе как объяснить ту беспардонность, с которой она охаивала мой бедный маленький домик, простой и скромный, и мою небогатую событиями жизнь? Она делала это с такой убежденностью, что, поскольку меня легко обескуражить, часто требовалось несколько дней, чтобы восстановить душевное равновесие.
Да, требовалось несколько дней или визит кого-нибудь из Рэдлеттов. Рэдлетты оказывали на меня прямо противоположное действие и всегда поднимали мне настроение благодаря своей привычке, известной в семье как «восклицания».
– Фаннины туфли!.. Откуда? «Лилли и Скиннер»?.. Мне уже пора бежать… И прелестная новая юбка! Костюм не новый… дай взглянуть… не на шелковой подкладке… Фанни! Везет тебе, это несправедливо!
– Ох, ну почему мои волосы не вьются, как твои?! Какое счастье иметь такие ресницы, как у Фанни! Везет тебе, это несправедливо!
Эти восклицания, которые я помню с самого раннего детства, теперь точно так же наполняли мой собственный дом.
– Обои! Фанни! Твоя кровать – не может быть! О, посмотри на эту чудесную фарфоровую вещицу – где ты ее нашла? Не может быть! Давай туда поедем! И новая диванная подушка! О, это несправедливо, как тебе повезло, что ты – это ты!