– Какой вы странный мальчик, – снисходительно промолвила леди Монтдор, но ее вполне устраивал факт существования этого морского тумана, потому что меньше всего ей хотелось бы услышать скучные воспоминания Седрика о жизни его семьи в Канаде. Бесспорно, обо всем этом гораздо лучше было забыть, и особенно о том, что у Седрика есть мать. – Итак, когда вам исполнилось восемнадцать лет, вы поехали в Европу.
– В Париж. Да, я был отправлен в Париж моим опекуном, банкиром, чтобы изучить какое-то отвратительное ремесло, совершенно не помню, какое, поскольку мне так и не пришлось его коснуться. В Париже человеку не обязательно иметь работу, потому что его друзья очень, очень добры.
– Правда? Как интересно. Мне всегда казалось, что французы так скупы.
– Определенно не по отношению к Герою. Мои потребности просты, по общему признанию, но какими бы они ни были, все они неизменно удовлетворяются.
– Каковы же ваши потребности?
– Мне нужно, чтобы меня окружала красота, красивые предметы, куда бы я ни кинул взгляд, и красивые люди, которые понимают суть Героя. И, кстати, говоря о красивых людях, тетя Соня, после обеда – драгоценности. Нет, нет, пожалуйста, не отказывайте!
– Ну, хорошо, – согласилась она, – но сейчас, Седрик, не снимете ли вы очки?
– Пожалуй, теперь смогу. Да, действительно, мне кажется, последние крупицы моей застенчивости исчезли.
Он снял очки, и его глаза, щурящиеся от света, оказались такими же большими и голубыми, как у Полли, и довольно пустыми.
Меня они сильно ошеломили, но не думаю, что Монтдоры были особенно поражены сходством, хотя леди Монтдор заметила:
– Каждый скажет, что вы Хэмптон, Седрик. Пожалуйста, сделайте так, чтобы мы никогда больше не видели этих ужасных очков.
– Моих защитных очков? Специально спроектированных для меня Ван Клифом?[68]
– Ненавижу очки, – твердо произнесла леди Монтдор.
Она послала за своей горничной, дала ей ключ от сейфа, снятый с кольца для ключей лорда Монтдора, и велела принести все шкатулки с драгоценностями. Когда обед закончился и мы, оставив лорда Монтдора за портвейном, вернулись в Длинную галерею в сопровождении Седрика (явно незнакомого с английской традицией, оставляющей мужчин в столовой после обеда), который следовал за леди Монтдор, как собачка, то обнаружили, что стол с географической картой уставлен синими бархатными футлярами, каждый из которых содержал парюру с крупными и красивыми камнями. Седрик с криком радости тотчас взялся за дело.
– Начать с того, дорогая тетя Соня, – сказал он, – что это платье не годится. Дайте взглянуть… А, да! – Он взял с фортепьяно кусок красной парчи и очень умело задрапировал ее фигуру, заколов ткань на плече громадной бриллиантовой брошью. – Есть у вас какая-нибудь косметика в этой сумке, дорогая? И гребень?
Леди Монтдор порылась в сумке и вынула дешевую губную помаду и маленький зеленый гребень с отломанным зубом.
– Скверно, скверно с вашей стороны, – приговаривал он, тщательно раскрашивая ей лицо, – слипается! Ничего, пока сойдет. Я не дергаю вас за волосы, нет? Мы должны показать скулы, они у вас такие красивые. Думаю, вам нужно найти нового парикмахера, тетя Соня… Посмотрим, что можно сделать… В любом случае это надо наверх… выше… вот так. Вы понимаете, как прическа все меняет? А теперь, миссис Уинчем, не погасите ли вы верхний свет и не принесете ли мне лампу вон с того бюро? Благодарю вас.
Он поставил лампу на пол, у ног леди Монтдор, и начал увешивать ее бриллиантами, так что парча оказалась покрыта ими до самой талии, и наконец водрузил Соне на макушку тиару из розовых бриллиантов.
– Итак, – возгласил он, – взгляните! – И подвел ее к зеркалу на стене. Она была очарована эффектом, который и впрямь был великолепен.
– Теперь моя очередь, – сказал он.
Хотя леди Монтдор казалась закованной в бриллиантовую броню, в футлярах на столах оставалось еще много крупных украшений. Седрик снял пиджак, воротничок и галстук, расстегнул рубашку и застегнул на шее большое ожерелье из бриллиантов и сапфиров, свил из другого куска парчи тюрбан, воткнул в него бриллиантовое перо и надел тюрбан на голову. Все это время он болтал без умолку.
– Вы должны чаще похлопывать лицо, тетя Соня.
– Похлопывать?
– Вбивать питательные кремы. Я вам покажу. Такое чудесное лицо, но неухоженное, заброшенное и голодающее. Мы должны его подкормить, поупражнять и отныне заботиться о нем лучше. Вы скоро увидите, сколько всего можно сделать. Дважды в неделю вы должны спать в маске.
– В маске?
– Да, назад к маскам, но на сей раз я имею в виду такую, которую вы наносите на ночь. Она сильно затвердевает, так что вы будете выглядеть, как командор из «Дон Жуана» и утром не сможете даже улыбнуться. Поэтому вы не должны звонить по телефону, пока не удалите ее с помощью жидкости для снятия макияжа – ведь вы же знаете, что, когда телефонируете без улыбки, у вас сердитый голос, а если на другом конце провода окажется Герой, он этого не вынесет.
– О, мой дорогой мальчик, насчет маски я прямо не знаю. Что скажет Гриффит?
– Если Гриффит – это ваша горничная, то она ничего не заметит, они никогда не замечают. Зато мы заметим вашу новую большую красоту. Эти бесчеловечные морщины!
Они были полностью поглощены друг другом, и, когда из столовой вошел лорд Монтдор, его даже не заметили. Он посидел немного в своей обычной позе, сомкнув пальцы обеих рук и глядя на огонь в камине, и очень скоро потихоньку удалился в спальню. За месяцы, прошедшие со времени замужества Полли, он превратился в старика и как бы стал меньше ростом, одежда грустно висела на нем, а голос жалобно дрожал. Перед уходом он передал книжечку стихов Седрику, который принял ее с очаровательной миной признательности и смотрел на нее, пока лорд Монтдор не скрылся из виду, после чего быстро вернулся к драгоценностям.
Я в то время была беременна, и вскоре после обеда меня начинало клонить ко сну. Бегло пролистав иллюстрированные журналы, я последовала примеру лорда Монтдора.
– Спокойной ночи, – пожелала я, направляясь к двери. Меня едва удостоили ответом. Соня и Седрик стояли перед зеркалом, с лампой у ног, со счастливым видом взирая на собственные отражения.
– Как вы думаете, так лучше? – спрашивал он.
– Намного лучше, – отвечала она, даже не глядя.
Время от времени они обменивались украшениями («Дайте мне те рубины, милый мальчик», «Можно мне взять изумруды, если вы с ними закончили?»), и сейчас на Седрике была розовая тиара. Повсюду вокруг него валялись драгоценности, разбросанные по стульям, столам и даже по полу.
– Должна вам кое в чем признаться, Седрик, – говорила леди Монтдор, когда я покидала комнату. – Мне очень нравятся аметисты.
– О, обожаю аметисты, – ответил он, – особенно красивые большие темные камни, оправленные бриллиантами. Они так хорошо подходят Герою.
На следующее утро, когда я вошла в комнату леди Монтдор попрощаться, то обнаружила, что у нее на кровати сидит Седрик в розовато-лиловом шелковом халате. Оба втирали себе в лица крем из большой сиреневой банки. Он вкусно пах и определенно принадлежал ему.
– А потом, – вещал Седрик, – до конца своей жизни (она умерла буквально на днях) она носила густую черную вуаль.
– А что сделал он?
– Разослал по всему Парижу свои визитные карточки, на которых написал: «Бесконечно скорблю».
4
С того момента, как Монтдоры узрели Седрика, вопрос о том, что он приехал в Хэмптон лишь на две недели, больше не стоял. Он явно водворился там навсегда. Супруги сразу же приняли его как родного и полюбили больше, чем годами, с самого ее детства, любили Полли. Ужасный вакуум, образовавшийся в результате отъезда дочери, вновь благополучно заполнился, причем в том, что касалось общения, заполнился человеком, способным дать больше, чем когда-либо давала Полли. Седрик мог со знанием дела болтать с лордом Монтдором о произведениях искусства в Хэмптоне. Он казался настоящим эрудитом в таких вещах, хотя в обычном смысле был необразован, неначитан, не способен к простейшим вычислениям и курьезно невежествен во многих совершенно элементарных предметах. Он был одним из тех людей, которые постигают мир глазом и ухом. Его интеллект, вероятно, мало чего стоил, но любовь к красоте была подлинной. Библиотекарь в Хэмптоне был поражен его библиографическими познаниями. Казалось, например, что он может на взгляд определить, для кого и кем была переплетена книга, и библиотекарь сказал, что Седрик знает гораздо больше, чем он сам, о французских изданиях XVIII века. Лорду Монтдору редко доводилось видеть, чтобы его собственные, дорогие сердцу вещи ценились с таким умом и пониманием, и ему доставляло огромное удовольствие проводить с Седриком долгие часы созерцания. Он нежно любил Полли, теоретически она оставалась объектом его обожания, но на практике она никогда, ни в каком отношении не была его товарищем.
Что же касается леди Монтдор, то она в последующие месяцы преобразилась от счастья. Преобразилась также и в других отношениях, потому что Седрик взял в свои руки заботы о ее внешности, причем с замечательными результатами. Подобно тому, как Малыш (крепко держа ее тем самым под своим влиянием) наполнял ее дни светским общением и живописью, Седрик наполнил их погоней за ее собственной красотой, а для такой эгоистки это было более приятным хобби. Косметические процедуры, средства для похудения, упражнения, массаж, диета, макияж, новая одежда, замена оправ у драгоценностей, синее полоскание для ее седых волос, розовые бантики и бриллиантовые маргаритки в голубых кудрях – все это отнимало у нее много времени. Я виделась с ней все реже и реже, но всякий раз как это происходило, она выглядела все более ненатурально модной. Ее движения, прежде такие тяжеловесные, стали живыми, проворными и какими-то птичьими. Она теперь никогда не сидела, крепко поставив ноги наземь, а закидывала одну на другую, и ноги после ежедневного массажа и ванн, постепенно утратили былую мясистость, став больше похожими на кости. Кожа лица подтянулась, очистилась, брови изменили форму, лицо выглядело таким же ухоженным, как у миссис Чэддсли-Корбетт, и она научилась улыбаться такой же сияющей, как у Седрика, улыбкой.