, сравнивал положение простого человека при Абд ан-Насере и в эпоху инфитаха. Выдвинул свою кандидатуру в руководство студенческого союза и был избран. Участвовал во всех забастовках и протестах. Но возникли организации фанатиков, которых правительство натравливало на нас. Они срывали со стен наши газеты, а если мы сопротивлялись, избивали нас железными кастетами. Они надевали их на руки прямо на глазах университетской охраны, которая охраняла их одних.
— Значит, — заметил я, — Ибрахим был прав, когда сказал, что ты прошел через то же, что и мы.
— Нет, не прав. Мы читали ваши статьи и учились у вас, когда были молодыми. Но когда затрещали наши головы, мы кинулись искать вас, но не нашли.
Его слова задели меня, я стал оправдываться:
— А что мы могли сделать? Как раз в то время, о котором ты говоришь, я написал книгу об Абд ан-Насере… — Оборвал фразу и сказал: — Что-то я замерз. К тому же, недавно я дал себе слово не вступать ни в какие споры, особенно политические.
Юсуф вслед за мной поднялся со скамьи:
— Прошу прощения, я вовсе не хотел вас обидеть. Просто объяснял, почему меня заинтересовал проект этой газеты. Не для того я страдал и скитался, чтобы кончить поваром.
Когда мы шли обратно к отелю, где я оставил машину, Юсуф внезапно признался:
— Как бы я хотел избавиться от этой женщины!
Я никак не прокомментировал это его признание, и он уже другим, оправдывающимся тоном продолжил:
— Поймите меня правильно, я не подлец, не такой, как те иностранцы, которые женятся на местных девушках, чтобы получить вид на жительство, а потом разводятся. Элен порядочная женщина, это так, но… поймите меня, я все равно хочу освободиться от нее!
— Я подумаю, Юсуф, чем я смогу помочь.
Но разговор об Элен быстро выветрился из моей памяти — в ней, как заноза, засел упрек Юсуфа в адрес моего поколения.
Мы с Бриджит не договаривались о встрече в тот вечер, и я решил позвонить ей. Но когда вставил ключ в замок своей квартиры и услышал внутри музыку и голос Умм Кульсум[33], понял, что Бриджит пришла сама. Сердце забилось от радости. У меня было много записей арабской и классической музыки, но из всех записей Бриджит больше всего любила Умм Кульсум.
Едва я переступил порог, Бриджит бросилась ко мне и крепко обняла. Я прижался к ней, словно ища защиты. Она тут же почувствовала неладное, разжала объятия и, глядя на меня в упор, грозно спросила:
— Что случилось? Ты изменил мне? Ты заслуживаешь наказания?
На ней был ее «форменный» костюм, но без жакета, который она сняла, оставшись в белой блузке и короткой юбке. Коса распущена, и волосы спадают на правое плечо. Смотря мне в глаза, Бриджит улыбалась и грозила пальцем. Я взял ее за руку и, целуя, повел к дивану. Она была в прекрасном настроении. Причину я понял, когда увидел на столике открытую и початую бутылку вина.
Я рассказал о том, как прошла встреча с эмиром. Бриджит, изобразив на лице разочарование, хлопнула меня но плечу:
— Что же ты не взял деньги, наивный человек? Эти богачи швыряют деньги в окно. Если бы я стояла под окном а кто-то кинул двадцать тысяч долларов и сказал мне: «возьми», неужели ты думаешь, я бы отказалась? Немедленно схватила бы и мы с тобой отправились бы в кругосветное путешествие.
— Чего бы потом от тебя ни потребовали?
— Но ты сам сказал, что он ничего от тебя не требовал. Он хочет, чтобы ты отдохнул. Он любит тебя за то, что ты это ты. Конечно, не так, как люблю я…
— Если бы я был уверен, что это правда!
Я взял ее за руку, но она сердито вырвала руку:
— Зачем мне лгать вам, ваше высочество? Я немедленно верну яхту, которую вы подарили мне на прошлой неделе.
Неожиданно она соскользнула с дивана на пол, стала на колени и, положив руки мне на грудь, горько вздохнула:
— Когда же кончатся эти сомнения? Когда ты поверишь, что я действительно тебя люблю? Я устала от сердец глупых, алчных, эгоистичных. Когда ты поверишь, что я всю жизнь искала такое сердце, как твое?
Она нежно поцеловала меня в грудь. Я наклонился поднимая ее с колен и говоря: «Но ты же знаешь, что это сердце до того, как встретить тебя, было на пороге смерти».
— Я бы не простила тебе, если бы ты меня бросил! Пойми, я сейчас открываю в себе прежнюю Бриджит, встречаюсь с ней, как со старым другом.
Став на ноги, она вдруг захлопала в ладоши:
— Все, с этой историей покончено, покончено навсегда. Нас только двое, ты и я, и никаких сомнений! Я сейчас давай читать стихи под аккомпанемент прекрасного голоса этой певицы.
Она направилась к книжным полкам и выбрала томик ал-Мутанабби, который узнала по толстой желтой обложке, так как я часто читал из него. Открыла книгу и стала водить глазами по странице справа налево, произнося все известные ей от меня арабские слова, как будто читая стихи:
— Ас-салам алейком… иззейак… фейн ан-наддара… инти гамиля гиддан… аш-шай… ахлян… ахлян…[34]
Потом передала книгу мне:
— Вот, прочитай стихи, в которых море под сияющим солнцем, спокойные волны набегают на берет и мягко откатываются назад, женщины сидят на песке и ткут рыбацкие сети, а дети помогают матерям. На скале стоит мальчик. Закинув руку за голову, он вглядывается в голубую даль моря и как только завидит на горизонте первую лодку, громко кричит. Женщины оставляют сети и бегут к кромке воды, омачивая в ней свои подолы. Они машут руками и издают радостные крики. Для детей наступает праздник… Это те самые стихи, которые ты читал мне вчера.
— В этих стихах, — засмеялся я, — нет ничего похожего, никакого моря. Этот поэт никогда не писал о море. Если бы ты знала их содержание…
Но она поставила бокал, из которого отпила глоток, и заткнула пальцами уши:
— Ну вот, ты все испортил! Я уже не слышу шума волн. — И настойчиво повторила: — Читай же!
Открыв томик на первой попавшейся странице, я начал читать:
Доколе терпеть невнимание и небрежение
Доколе это будет продолжаться
Доколе требовать признания заслуг
И продавать стихи на рынке, где нет спроса
Прошедшая молодость уж не вернется
Прожитый день не возвратить.
Я закрыл книгу:
— Нет настроения.
Бриджит с расстроенным видом опустила руки. Я привлек ее к себе, усадил рядом на диван. Умм Кульсум уже закончила петь «Лунные ночи», и в комнате стояла тишина. Какое-то время Бриджит сидела, положив голову мне на плечо, но вскоре отодвинулась, посмотрела на меня с тревогой:
— Скажи откровенно, что произошло, кроме встречи с эмиром? В чем дело? Почему я не чувствую, что ты со мной, как был вчера?
Я передал ей свой разговор с Юсуфом, его слова о том, что я бросил его на произвол судьбы, что когда он во мне нуждался, он искал меня и не нашел. Бриджит сначала не поняла, о чем идет речь, потом, догадавшись, сказала:
— Какое это все имеет значение? Разве мы не условились, что мир нас больше не интересует? Что существуем только ты и я?
Говоря это, она взяла мои руки и положила себе на плечи. Я крепко обнял ее. «Да, — говорил я себе, — так и должно быть, только она и я, чтобы жизнь не сломала нас снова». А она тихим голосом повторяла:
— Да, только так, согревай меня, береги меня. Я никогда не чувствовала себя такой спокойной, такой защищенной. Ты видишь, как изменилась Бриджит? Любовь возродила в ней женщину!
Ты прижимала мои руки к своей груди и говорила тихим, детским, но в то же время прерывистым, задыхающимся голосом:
— Бриджит, господин мой, никогда в жизни не знала такого покоя в любви. Так, позволь ей, господин мой, насладиться этим покоем, позволь ей насладиться им сполна.
Я нежно водил губами по твоему лицу, по всему твоему телу, но так и не признался, что этот старик тоже возродился только через любовь к тебе.
Воистину это была мирная ночь.
Но я знавал и другие ночи.
В согретые солнечным светом первые дни нашей любви я переносил эти ночи легко — ночи любви изглаживали их из памяти. Но с самого начала мне было знакомо и другое твое лицо. Когда ты сидела на ковре, у дивана, обхватив руками колени, и отсутствующим взглядом смотрела в пустоту. Лицо твое превращалось в застывшую маску, за которой не было видно Бриджит. Бесполезно было разговаривать с тобой, умолять, пытаться вернуть тебя в этот мир. Ты молча отталкивала мои руки, когда я хотел поднять тебя с пола, и долго сидела неподвижно, замкнувшись в себе, отгородившись от всего плотной стеной непонятных мне дум.
Я научился не трогать тебя в такие моменты и терпеливо ждать, пока ты постепенно не вернешься ко мне сама, пока не исчезнет этот стеклянный взгляд и глаза твои не обретут вновь свой живой блеск, пока ты не спросишь меня обычным тоном и с долей удивления, отчего я не хочу сесть рядышком с тобой.
Узнал я также и безумные ночи…
Когда ты выпрыгиваешь из постели обнаженная, бормоча что-то по-немецки, бежишь к книжным полкам, хватаешь книжку немецких стихов и лихорадочно листаешь страницы в поисках приснившегося и разбудившего тебя стихотворения. Найдя, начинаешь читать, все более повышая голос, словно находишься в пустыне, одна-одинешенька. Я встаю и закрываю тебе рот рукой, а ты вырываешься, отталкиваешь меня и во что бы то ни стало хочешь довести до конца свою безумную декламацию. На тебя не действует ни раздраженный стук соседей в стены, ни мои напоминания о том, что они могут вызвать полицию. Ты громко осыпаешь ругательствами и меня, и полицию и соседей и не успокаиваешься до тех пор, пока я не предлагаю тебе пойти прогуляться и почитать стихи на берегу реки. Тут ты поспешно одеваешься и торопишь меня, но едва мы оказываемся на улице, начинаешь дрожать и спрашиваешь, по какой такой причине мы вышли на холод?
Я привык к тому, что подобные моменты — часть твоей личности, и любовь к тебе помогала мне легко их переносить.