— Много слуг для того, чтобы выполнять мои распоряжения, когда я скажу, что мне нужно, это да, — согласился Клайд. — Но одно дело — сказанное, а другое — задуманное. То есть делать — это одно, но думать — другое. Пример тому то, что сейчас придумал ты. Я имею в виду твое предложение насчет сладкого картофеля. Возможно, ты и не осознаешь этого, но ведь практически это ты управлял плантациями все последнее лето, во время каникул. То одно предложение, то другое. Ну, как тогда, когда я заговорил о капусте: ты тут как тут со своим планом о сладком картофеле… А ведь это весьма полезно! И никто здесь не додумался бы до этого. И некому взять бразды правления в свои руки.
— Септим мог бы, если бы остался.
— И да, и нет, — вновь невозмутимо произнес Клайд. Он сразу заметил в голосе внука зависть. Септим Прюдхоум, смуглый рослый молодой акадианец, бывший смотритель в Синди Лу, при первой же возможности поспешил записаться в морской флот, а он, Ларри Винсент, находился по-прежнему здесь, на плантации Синди Лу! Дюмайн, этот пузатый человечек средних лет, занимающий ту же должность, что и Септим, только на Виктории, без колебаний заявил, что сомневается, был ли поступок Септима вызван только патриотическим рвением, ибо Септим встречался с одной девушкой, которая угрожала ему тем, что беременна от него, а ему она просто наскучила. Клайд рассуждал иначе. — Конечно же, Септим — человек образованный, ведь он изучал в университете агрономию или что-то в этом роде. К тому же он был превосходным первым помощником. Не знаю, каков он в роли лоцмана или капитана, а мне не нужно напоминать тебе, что мы нуждаемся в ком-нибудь, кто знает реку так же хорошо, как и плантации.
В этой ситуации нашелся еще один момент, который Ларри был вынужден признать чрезвычайно важным. Незадолго до войны в Европе была основана некая организация, известная под названием «Корпорация: коммерческие растворители». Она использовала мелассу[23], как и зерно, для начального брожения при производстве ацетона. И меласса из Луизианы, и вест-индская меласса были теперь приспособлены для изготовления боеприпасов на нескольких фабриках, стоящих рядом с верхними рукавами Миссисипи-ривер в Иллинойсе. Вест-Индскую мелассу доставляли океанскими судами в Новый Орлеан, там ее грузили на баржи (среди которых были и баржи, принадлежащие новой судоходной компании «C&L») и против течения привозили на фабрики по изготовлению боеприпасов вместе с мелассой из Луизианы. Никто, разумеется, не хотел принижать значение реки, но именно война помогала ей вновь возвратиться в качестве торговой артерии золотых дней ее славы.
— И капитан Бурже может помочь во всем этом, — продолжал Клайд, заметив, что Ларри задумался над последним его замечанием. — Честно говоря, он сейчас вполне способен управиться с этой частью шоу, если так можно выразиться. А сын Дюмайна Жорж знает достаточно, чтобы обеспечить мне остальную необходимую помощь, хотя ему всего семнадцать лет. Он поработает с тобой этим летом и кое-чему научится. Они не призовут тебя, пока тебе не исполнится двадцать один, а это произойдет в октябре. Мы к тому времени или чуть позднее приступим к помолу, а старик Дюмайн с Треджем присмотрит за сахарным заводом. В общем-то, люди, конечно, найдутся. Не скажу, что без тебя будет лучше… Но тебе виднее, как поступить. Больше не произнесу ни слова, чтобы удержать тебя, если после всего того, что я растолковал тебе, ты решишь, не дожидаясь двадцати одного года, записаться в добровольцы…
Ларри прокашлялся.
— Ты прав, па, не в первый раз и не в последний. Дадим-ка мы кайзеру Вильгельму облегченно вздохнуть, сообщив ему, что Ларри Винсент вступит в армию не раньше октября.
Задолго до рассвета промозглым ноябрьским утром Ларри прибыл к зданию суда в монастыре для призыва на военную службу, зарегистрировавшись двумя месяцами раньше и посетив доктора Дуссана, медэксперта призывников, засвидетельствовавшего, что он совершенно здоров.
Еще примерно двадцать военнообязанных из прихода Св. Джеймса явились в то же самое время к шерифу Дорнье, председателю местной призывной комиссии; Ларри был знаком с несколькими из них, вернее, с двумя, не считая Блайса Бержерона, его однокашника по Джефферсон-колледжу. Один из них был Трейси Диксон, высокий, довольно хилый юноша со светлыми волосами, чей отец работал чиновником в офисе колониальной сахароочистительной фабрики в Грейнмерси; а второй — Генри Лабурр, авторемонтник в гараже Лютчера. Трейси остался в Джефферсон-колледже на университетский курс и получил диплом бакалавра в предыдущем июне, закончив при этом курс морали и естественной философии. Генри, низенький, коренастый и уже носивший густые усы, чтобы казаться старше, был вынужден оставить учебу, после того как его отец, бригадир лесопилки, погиб при несчастном случае на работе. Генри начал работать, чтобы содержать многочисленную семью. Ларри знал, что Генри не очень рад, что его призвали; с другой стороны, он знал, что Генри и в голову не пришло бы попросить отсрочку или заявить, что он отказывается нести воинскую повинность по вполне уважительным причинам.
Ларри также был знаком с Тони Манджириано, симпатичным на вид парнем с вечно прилизанными волосами, который был известным дамским угодником и капитаном футбольной команды средней школы Лютчера. Его отец, весьма преуспевающий овощевод, посылал свою капусту, простую и цветную, лук и другие овощи на французский рынок в Новом Орлеане. Тони появился среди призывников в дорогом, прекрасно сшитом костюме, причем к зданию суда его привез отец в сверкающем семиместном туристском автомобиле. С Тони приехал преподаватель английского в средней школе Лютчера Флетчер Траммбулл — миниатюрный человечек лет тридцати, который носил пенсне, висящее на длинной золотой цепочке. Он был единственный из всей группы, кто выглядел испуганным — не изумленным, а именно страшно испуганным; когда он поднимал в присяге правую руку, она явно дрожала, а голос его все время срывался.
Следующий человек, приблизившийся к шерифу Дорнье, не вел себя так, словно очень испуган, но было очевидно его полное смятение, и вскоре выяснилась причина этого: он не понимал и не говорил по-английски, и шерифу Дорнье пришлось произнести для него клятву верности по-французски. Этот был очень низкого роста, с карими глазами, рыжими волосами и веснушчатым носом. Ларри, никогда не встречавший его прежде, вспомнил, что это мальчишка с фермы одного из виноградарей Вашерии. У него было на редкость симпатичное лицо, и он сразу понравился Ларри. За ним вышел еще один не говорящий по-английски угрюмый призывник, видимо, с границы графства. Неопрятный, нечесаный, одетый в рабочий джинсовый комбинезон. Ларри заметил еще одного субъекта, с виду очень тупого, щербатого, с бакенбардами, который, похоже, в сезон ловил креветок. Последний же призывник был настолько невыразительной внешности, что мог бы остаться незамеченным в любой толпе, если бы не его шарообразная голова, ничем не отличающаяся от пушечного ядра, и огромные торчащие уши. Ларри не смог определить ни рода его занятий, ни откуда он прибыл…
Когда все призывники произнесли присягу, шериф Дорнье повел их беспорядочной толпой от здания суда к железнодорожной станции. Эта процессия даже отдаленно не напоминала военного строя. Скоро должен был прибыть поезд, который ночью вышел из Хьюстона и теперь был использован для перевозки новобранцев в Новом Орлеане.
— Итак, вы, все, запомните одно, — говорил по дороге шериф. — Теперь вы в армии, как и будете в ней впредь. Вы сами вступили на доблестный путь генерала Бьюрегарда. Но если вы уже прошли по вашему Новому Орлеану, то теперь вам не сойти с этого пути, иначе вы станете дезертирами. Как только мы прибудем на станцию, я еще раз устрою перекличку и выдам каждому причитающийся билет.
Когда билеты были розданы, парни разошлись в разные стороны. Вскоре Тони был окружен домочадцами в составе всеми обожаемого маленького брата, черноокой красавицы сестры и отца, сердце которого явно разрывалось между гордостью за своего красивого мужчину, ребенка-сына, и болью неминуемого расставания. Мать Генри с трудом сдерживала слезы, но крепко сжимала в исколотых швейной иглою пальцах носовой платок, то и дело поднося его к носу и глазам. Всякий раз, когда Ларри смотрел на нее, у него в горле застревал горький комок. Взяв деда под руку, он отвел его как можно дальше от остальных.
— Мне так много хотелось сказать тебе, па, но почему-то слова застревают в горле, — начал он тихо.
— Не думай сейчас об этом, — быстро отозвался Клайд. Он стоял очень прямо, высоко держа голову и расправив плечи. — Если бы нам пришлось высказать друг другу все, что нам хочется, то никакого времени не хватило бы, дорогой.
— Знаю. Но почему-то мне очень хочется сказать тебе это. Я хочу сказать, что, не имея ни отца, ни матери, я имел и имею намного больше, чем любой из этих парней, у которых, насколько мне известно, есть родители. Я хочу сказать, как много ты значишь для меня, как много ты значишь… я хочу сказать…
— Послушай, Ларри, — перебил внука Клайд. — Ты — мужчина, который отправляется на войну, а я — непокладистый старый пройдоха, который не желает помирать, хотя его время давно уже настало. Так давай же и вести себя соответственно… если сумеем.
— Это ты-то непокладистый старый пройдоха? — выпалил Ларри. — Ты старый обманщик, вот ты кто! Но ты и еще кое-кто, ты для меня — и отец, и мать, и мы оба прекрасно знаем это! И вот сейчас ты дашь мне обещание, что будешь беречь себя, слышишь?! Чтобы никаких этих поездок верхом по полям в мороз, никаких ночных сидений в кабинете! У тебя ведь куча народу, чтобы делать все это за тебя! Тебе надо отдыхать.
— Скажи, пожалуйста, кто из нас уходит туда, где его могут подстрелить? Разве я? Это ты будешь подвергаться опасности. И это у тебя не будет возможности ни на минуту расслабиться. Я-то сделаю все, чтобы дотянуть до твоего возвращения, и единственное, чего мне хочется в этом бренном мире, — это передать тебе всю эту штуковину, что бы ты управлял ею и заботился обо всем, а я тем временем сидел бы на своей костлявой старой заднице и поглядывал бы на реку и баржи. Так что не задерживайся и поскорей побеждай в этой чертовой войне.