Сегодня яркая, полная луна. Я сижу у своего дельтаплана. Он в полной готовности. Жду не дождусь, когда стану сам себе хозяин. Я люблю своих приемных родителей. Честное слово. Но я не их собственность, да и они не Перл. И не Митч. И не я сам.
Грузовичок Джейка мне удалось подогнать почти к самому дельтаплану. И теперь вся компания — грузовичок, дельтаплан и я — замерла в ожидании.
На этой машине Джейк разъезжает по стройплощадкам. Всю ее длину, от бампера до бампера, занимает металлический стеллаж. Даже над кабиной нависает. Можно перевозить всякие длинномерные грузы. Доски, например. Или дельтапланы. Только придется обернуть мой планер брезентом, я специально припас кусок побольше. Ведь как бы крепко я ни привязал свой летательный аппарат и как бы медленно ни ехал, всегда есть опасность, что случайный порыв ветра поднимет его в воздух вместе с грузовиком. Конечно, вряд ли мы далеко улетим. А вот с дороги сбросит за милую душу.
Ну вот. Время. Я сам себе господин.
На удивление легко поднимаю дельтаплан и ставлю его сверху на стеллаж крыльями вдоль бортов машины. Крылья свисают со страшной силой. Выходят за габарит и спереди, и сзади. Правда, на улицах ночью более-менее пусто. А вот если меня прихватит на шоссе дорожная полиция, все мое предприятие накроется.
Будем надеяться, до этого не дойдет.
Набрасываю на дельтаплан брезент, хорошенько затягиваю веревки и привязываю во всех мыслимых точках. К переднему бамперу, к заднему бамперу, к шасси. Еще надо постараться, чтобы ветер обдувал всю конструкцию снизу. А то брезент раздует, и он закроет мне обзор.
Порядок. Я ведь не быстро поеду.
Прохожу на кухню и пишу записку для Джейка. Прошу прощения за то, что наврал про защитный шлем и дополнительные занятия (по горло я сыт этими занятиями) и про то, что не поднимусь в воздух без пятидесяти часов налета с инструктором и осмотра дельтаплана экспертами, и про всякую другую ерунду, которую я обещал сделать и не сделал. Заверяю, что буду максимально осторожным и что постараюсь вернуться. Хотя гарантий, конечно, никаких.
Если по какой-то причине он, и Мона, и дети больше меня не увидят, пусть знают: я их всех люблю и очень благодарен им за все, что они для меня сделали.
Если вернусь, перееду к Митчу, и вовсе не потому, что я неблагодарная скотина. Просто мы с Митчем особенно нужны друг другу. Мы как две крапленые карты в колоде у шулера, которые только и могут составить нужную комбинацию.
Если что-то случится, свой грузовик Джейк найдет у обрыва на берегу моря, где кончается проселочная дорога. Ключи я оставлю в магнитном держателе под рулем. До обрыва он может добраться на машине Моны или на велосипеде. Даже пешком можно дойти, это недалеко — всего несколько миль.
Возвращаюсь к машине. Вокруг тишина, в доме — ни огонька. Снимаю грузовик с ручника. Машина тихонько выкатывается на улицу. У перекрестка включаю зажигание. Двигатель сразу схватывает. Включаю фары и еду. Каких-то десять миль в час, но ведь еду же.
Так вот что значит быть хозяином самому себе.
Надо привыкать.
Я уже подъезжаю к обрыву, когда понимаю, что допустил тактическую ошибку. Ведь грузовик-то — Джейка. И кроме прав у меня появилась также масса обязанностей. Ладно, с одной стороны, я наврал Митчу, наврал Джейку и Моне. Я собираюсь совершить нечто, что идет вразрез с их желаниями. Но это — мое. А я — ничей.
А вот машина принадлежит Джейку. Это совсем другое дело.
Чужое брать нельзя.
План следует исправить.
Снимаю с машины дельтаплан. Он легкий, но очень уж громоздкий. Надо найти центр тяжести, что даже при небольшом ветерке не так просто. Привязываю планер к телефонному столбу и опять укутываю брезентом. Когда вернусь, он будет на месте, если только его никто не украдет. Только как следует закрепить брезент, чтобы ветер не унес.
Сажусь на корточки у края обрыва и гляжу на темный океан. И на звезды.
Интересно, а звезды меня видят?
До железнодорожного переезда у меня за спиной миля с небольшим. Слышен шум поезда и звоночек у шлагбаума. Бросаю взгляд назад и жду, пока все стихнет. Поезд пассажирский. Серебристые вагоны так и сверкают в лунном свете. Может, кто-то из пассажиров не спит и перед его глазами в ясной ночи промелькнул образ обретшего свободу восемнадцатилетнего юноши? Кто он, этот юноша? Что ему здесь надо? И что это за огромный тюк у телефонного столба?
Без тюка не обойтись. А жалко. Хорошо бы уметь летать самому. Иногда мне кажется, у меня бы получилось. Достаточно раскинуть руки, оттолкнуться от края обрыва и полететь к звезде. Той самой, единственной, яркой-яркой.
Но сперва надо отогнать домой машину Джейка.
ЛЕОНАРД, 5 летКесарю — кесарево
В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось.
Я стою у окна в моей новой группе и смотрю вслед Митчу. Он уходит все дальше и дальше по улице. Мне кажется, я сейчас заплачу. Но стоит мне подумать о Перл, как печаль проходит. Не сразу, конечно.
Другой мальчик успел наплакаться вдоволь. А воспитательница вдоволь над ним наглумилась. Запихнула его в гардероб, и этак комната сразу стала «комнатой плача». Хотя там висела одежда. И до этого висела, и после. Воспитательница сказала — когда реветь перестанет, значит, подрос. И может играть с большими детьми, то есть с нами.
Я решил не плакать никогда.
Воспитательница дает нам бусины. Их надо нанизать на нить. Девочка рядом со мной берет сразу три бусинки одного цвета и продевает через них леску. Интересно, кто ее научил? Ведь вряд ли она уже родилась такая. Я-то беру разные цвета, те, которые, по-моему, подходят друг к другу. Чтобы получилось похоже на Перл.
Воспитательница тенью возникает у нас за спиной и говорит моей соседке, что та все сделала «правильно». А у меня разные цвета «без склада, без лада».
— Чушь, — отвечаю. — Мура. Если есть правило, вы должны были нам сказать заранее. А то появляетесь, когда уже все сделано, и говорите, что цвета надо подбирать по правилам.
Как она только смеет называть Перл «без склада, без лада»?
— Это моя группа! — кричит она. — Ты не имеешь права со мной так разговаривать. Кто это тебя научил?
— Перл. Только что. — И я показываю на то место, где видел Перл. На бусины то есть.
Меня отправляют к директору. Звонят Митчу. Хорошо, что он еще в офисе. Ему велят немедленно забрать меня домой. На весь сегодняшний день. Вот так: я тут всего ничего, и меня уже временно исключили.
Я сижу на скамейке у кабинета директора и жду Митча. Перл покалывает меня под ложечкой.
Приходит Митч, берет меня за руку и хочет переговорить с воспитательницей. С ее группой остается директор, а сама она выходит к нам с таким видом, словно все вокруг принадлежит ей. Смотрит на Митча, потом на меня. На Митча — на меня. Как будто пытается что-то уразуметь.
— В чем проблема? — спрашивает Митч.
— Проблема в том, — она говорит медленно и раздельно, как актриса на сцене, — что этот маленький мальчик грубит, говорит гадкие слова и настроен враждебно.
Лицо у Митча слегка обалделое. Впечатление, что его внезапно спихнули в воду.
— Леонард?
— Вот этот мальчик, — четко произносит воспитательница. — Этот самый. К тому же он достаточно большой, так что пора бы избавиться от воображаемого партнера для игр. Верно?
Митч так и остается с разинутым ртом. А воспитательница уплывает обратно в группу.
Мы выходим на улицу, держась за руки.
— Завтра мне опять идти сюда, Митч? — спрашиваю я, как только за нами захлопывается дверь.
— Да, к сожалению. Что случилось-то, Леонард?
— Это все ерунда, — говорю. — Полная мура. А она не права. Во всем не права.
— Ладно. — Мы стоим у перехода через улицу. Светофор сегодня почему-то не работает. — Вот тебе стратегия на завтра.
— Что такое стратегия?
— План. Что бы ты ей ни сказал, она в собственных глазах всегда будет права. Всегда. Чем больше ты будешь стараться ее убедить, тем тяжелее тебе придется. Так что сознавай ее неправоту про себя и помалкивай. Попробуй хотя бы.
— Хорошо, — говорю. — Я попробую. А чего это она так на нас смотрела?
— Наверное, пыталась понять, как это меня угораздило стать твоим папой.
— А что в этом такого?
— Просто у тебя азиатские черты, и не только азиатские. А я на тебя совсем не похож.
— Чепуха. Ты запросто можешь быть моим папой. Если мы оба захотим.
— Согласен, — говорит Митч. — А ты привыкай. Что еще за воображаемый партнер для игр?
— Я просто сказал что-то насчет Перл, вот и все.
— Ой.
— Не стоило, да?
— Пожалуй, не стоило. Попробуй вести себя по моему плану. Если она опять не будет давать тебе жизни, скажи мне. Тогда уж я от души ей всыплю.
— Спасибо, Митч. Ты настоящий друг.
ЛЕОНАРД, 18 летКесарю — кесарево
В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось. Я впервые узнал чувство, обратное любви. Может, то, что я увидел у Митча на кухне, и не было вечной любовью, уж очень оно далеко отстояло от вечного. Но в тот первый день в детском саду я столкнулся с прямой противоположностью всякой любви вообще. И я как бы раздвоился. Мне пришлось привыкать жить в мире, частью которого я не был. Как говорится, Богу — Богово, кесарю — кесарево.
Когда тот мальчик уже отплакал свое в гардеробе, я поднял глаза на воспитательницу и почувствовал смесь ненависти и жалости. Как-то они у меня совместились. Перед глазами у меня встало лицо Перл, полное радостной, всепроникающей любви. Ну а эта дамочка, моя воспитательница, не способна была на такую любовь. И почувствовать ее она тоже не могла.
И что прикажете делать, если человек не в силах дать детям то, что принадлежит им по праву рождения, и вместо этого мучает их? Какие чувства может вызывать такой человек? Ненависть? Жалость? Наверное, и то и другое. Вот когда я впервые ощутил, как во мне борются два начала. Вот когда я понял, что не всю жизнь играть мне в компьютерные игры и кормить птичек — земных воплощений Перл. Жизнь полна самых разных штук, и она далека от совершенства. Настолько далека, что я и представить себе не мог.