И я кладу орущую трубку.
Не успеваю лечь поудобнее, как телефон звонит опять. Я опять подскакиваю.
— Леонард? — спрашиваю я с отчаянием в голосе.
Это Барб.
— Знаю, мне не следовало звонить, — частит она, — тебе будет только хуже, но я должна убедиться, что ты цел и невредим. Прости, что не позвонила раньше, пока он не заявился. Но он глаз с меня не спускал. Если ты понимаешь, что я имею в виду. Не спрашивай меня, как он узнал, я понятия не имею. Наверное, следил за нами. Напрямую ведь не спросишь.
Пауза. А я уже и не чаял услышать ее голос еще раз. Хочу ей об этом сказать, но язык не повинуется. Молчание тянется и тянется.
— Он ушел? Ты один?
— Да.
— Я загляну к тебе на минутку. Посмотрю на тебя собственными глазами. Он в бешенстве. Но я ему все скажу. Возьму всю вину на себя. Его злость переключится на меня.
Прежде чем я успеваю что-то произнести, она добавляет:
— Мне нужно увидеться с тобой в последний раз.
И Барб отключается, не дожидаясь ответа.
Сижу с трубкой у уха и слушаю телефонные гудки. Слова «в последний раз» так и звенят у меня в голове. Будто я и без этого не знал, что все кончено. Будто еще минуту назад не был уверен, что нам и увидеться-то больше не доведется.
В последний раз.
Какая безнадежность звучит в этих словах.
Когда она появляется, я все так же сижу на диване. Дверь не заперта, и она входит. Мне бы хоть душ принять. Я ведь всю ночь на ногах. Волосы грязные, лицо небритое. Я очень устал, перемазался в собственной крови, и меня не покидает ощущение нечистоты. Как ужасно, что я запомнюсь ей таким.
— О, Митчелл, — выдыхает Барб. — Бедный, бедный Митчелл. На кого ты похож! Почему ты не подрался с ним? Ты бы хоть попробовал постоять за себя! Ты ведь чуть не вдвое его моложе! Поверить не могу, что ты не смог себя защитить!
Слов, чтобы ответить, у меня просто нет.
Сижу, закрыв глаза, и чувствую, как она легонько гладит меня по голове.
— У тебя кровь на волосах, — говорит Барб.
— Правда?
— Вот здесь. — Она опять касается моих волос. — Засохшая кровь.
— Надо же.
Как кровь могла попасть на волосы? Наверх ведь она не течет. Вероятно, натекла из носа, когда я лежал, запрокинув голову.
— Иди сюда, — зовет Барб.
— И чем займемся?
— Я вымою тебе голову.
Иду за ней на кухню и сажусь на стул у раковины. Она вручает мне посудное полотенце, чтобы закрыть лицо и не намочить нос. Только к чему все это?
На голову мне стекает горячая вода, пальцы Барб ерошат волосы. Только не думать об этом как о ласке.
— Все произошло так быстро. Я и опомниться не успел. — Чтобы сказать это, мне приходится отодвинуть полотенце ото рта.
Барб моет мне голову.
— И в этом все дело? Правда? Или тебе казалось, что ты не вправе отвечать ударом на удар?
— Трудный вопрос. Стоит мне об этом подумать, как начинает трещать голова. Давай не будем об этом. У меня и без того башка раскалывается.
— Видеть не могу, как ты страдаешь.
— Кто страдает, так это Гарри. — Сам удивляюсь собственным словам. — Я таки заставил его помучиться.
Барб опять замолкает. Она тщательно вытирает мне волосы, смачивает бумажное полотенце и вытирает кровь у меня с лица.
— Так-то лучше. Это было невыносимо: кровь у тебя в волосах.
— Значит, вот оно? То есть сейчас ты уйдешь — и все?
Вся ее теплота вдруг куда-то девается.
— У меня есть выбор?
— Есть, конечно. Либо туда, либо сюда. Лично мне так кажется.
— Только не начинай, Митчелл, — говорит она холодно.
Этим тоном она всегда меня осаживала. Но ведь не пройдет и минуты, как она уйдет навсегда. Зачем меня сейчас-то ставить на место?
Внезапно я осознаю, что любовью мы с ней теперь уже никогда не займемся. Какая несправедливость. Если бы я только знал заранее, что мы расстанемся именно сегодня! Ее ласки были бы куда слаще. Если бы я только знал…
— Тринадцать лет, — говорю. — Разве можно просто плюнуть и забыть?
— Я с ним прожила куда дольше тринадцати лет, — сухо, словно чужая, произносит Барб. — У нас двое детей. Разве можно плюнуть на это?
И она направляется к двери. Я сижу дурак дураком с полотенцем вокруг головы. Вскакиваю и иду за ней. Надо сказать ей что-то очень важное, найти нужные слова. Но времени нет.
— Ты любила меня?
Она так и застывает посреди гостиной. И все вокруг застывает.
— Что?
— Ты слышала. Я спросил, любила ли ты меня?
И что это я завел речь про любовь в прошедшем времени? Легче выговорилось? Не знаю. Наверняка не скажу.
Тут с ней происходит что-то странное. Она приближается ко мне, заходит сзади, снимает с моей головы полотенце и принимается вытирать кровь с пола. Пятно по краям подсохло и не поддается.
Барб злится, бросает полотенце и видит, что диван тоже в крови. Это для нее уже слишком.
Что-то в ней надламывается.
— Надо попробовать содовой, — лепечет она.
Вот стыд. Она вмиг постарела. Только от этого мне ничуть не легче. Для меня она всегда будет красавицей. Наверное, не только для меня. Не в этом дело. Нашла о чем поговорить в такой момент. О содовой.
Барб медленно распрямляется.
— Мои дела говорят сами за себя, — безжизненно произносит она. — Догадайся сам. Без подсказок.
— Так сразу и не догадаешься. Лучше скажи прямо.
— Мне трудно об этом говорить.
— Я понимаю.
— Мне очень жаль, что все так обернулось, Митчелл. Честное слово. Я знаю, тебе тяжело. Но я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Ничего страшного. Не бери в голову. Спасибо, что зашла на огонек.
Она бредет к двери. Я вижу ее в последний раз.
Все было кончено еще вчера. Я просто не знал.
А на дворе уже сегодня.
Заглатываю пять таблеток аспирина. Запиваю стаканом воды.
Смотрю на себя в зеркало. Дело хуже, чем я думал. Кровь на рубашке, на шее, на руках. Даже глаза налиты кровью.
Сажусь обратно на диван и начинаю жалеть себя. А не следовало бы. Мыслями о том, что я на самом дне и хуже быть уже не может, я искушаю судьбу. На какую-то долю секунды я даже забываю про Леонарда.
В дверь стучат.
Хочу просто заорать: «Входите», но передумываю.
Поднимаюсь и неуверенными шагами направляюсь к двери. Надеюсь, это не костолом-профессионал.
На пороге Джейк.
У меня стынет кровь в жилах, коченеет мозг, свинцом наливается тело. Когда сбываются твои худшие предположения, для тебя это все равно неожиданный удар.
— Митч, — говорит Джейк. Вид у него перепуганный. — Что такое с тобой стряслось?
— Джейк. Где Леонард?
— Обнаружили дельтаплан. Его выбросило на берег.
— А…
Отвечай же!
— Мы не знаем. Рядом с дельтапланом его не было.
ЛЕОНАРД, 18 летЛюбовь и Океан
На мой четвертый день рождения Перл отвезла меня в Санта-Монику на пирс. Я побываю в городке аттракционов и впервые в жизни увижу океан, все сразу, сказала она. Перл очень серьезно относилась к дням рождения.
Весь этот день, от рассвета до колыбельной (Перл всегда пела мне перед сном), принадлежал мне одному. Обычный подарок распакуешь, и он почти сразу теряет весь свой блеск. Перл нравились подарки долгосрочного пользования.
— На что похож океан? — спросил я у нее в автобусе.
— Он вроде озера, — говорит. — Только гораздо больше.
— А на что похоже озеро?
— Типа нашего Сильвер-Лейк, только красивее. Без бетонных блоков и забора.
— Значит, Сильвер-Лейк — не настоящее озеро?
— Нет.
— Это просто ризивуар.
— Типа того.
— А почему люди не падают в океан?
— Падают? — Перл смотрит в окно. Наверное, думает о чем-то своем.
— Ну, раз там нет забора, как вокруг Сильвер-Лейк. Раз — и плюхнешься.
— У океана низкие берега, не свалишься. В воду просто входят.
— Люди входят в океан?
— Конечно. Постоянно.
— А я смогу войти?
— Конечно.
— Класс.
И я вошел в воду. Наверное, я завизжал. Наверняка завизжал. Ведь вода в океане такая прохладная и замечательная.
Я попросил Перл взять меня на руки и приподнять повыше, чтобы увидеть, где океан кончается. Но конца-края ему было не видать. Передо мной простиралась сама безбрежность. Это слово я тогда, конечно, не знал. Но когда узнал, мной завладело чувство, однажды уже испытанное.
Если бы Перл взяла меня за руку и вошла в безбрежный океан вместе со мной — навсегда, безвозвратно, — я бы не стал вырываться. У меня бы даже полегчало на душе. Ведь во мне всегда жило ужасное предчувствие, что однажды Перл отпустит мою руку и уйдет в безбрежность без меня.
Так оно и вышло.
Неужели я знал? Или, может быть, у всех детей так? Может, этот страх живет в душе каждого ребенка, а мне просто не повезло, раз сбылись мои худшие предчувствия?
Но в любом случае, тот день выдался на славу.
Нечасто нам выпадало провести весь день вместе, в блаженном безделье, заполненном любовью, взаимным обожанием матери и сына. В этот особенный день все было только для меня. И я находился на вершине счастья.
Мы пили оранжад, ели корн-доги и конфеты. Сквозь щели в настиле я видел, как плещется океан. Далеко-далеко внизу. Даже голова кружилась.
Я обдирал корку с моего корн-дога и бросал с пирса чайкам. Куски по большей части шлепались в воду, и чайки их потом вылавливали. Но пару раз птицы поймали угощение на лету. Я глазам своим не мог поверить.
Ну как? Разве мало впечатлений для мальчика четырех лет?
Еще мы катались на машинках и играли в кегли. Я лично метал шары. У меня получилось. Я и сам не ожидал. И был очень доволен собой. А Перл даже что-то выиграла. Помню, замигала надпись «Ты выиграл» и квиток с цифрами вылез из автомата.
Наверное, тогда-то она и выиграла жирафа.
Все нам улыбались и старались угодить. Незнакомый парень даже отвез нас на своей машине домой в Сильвер-Лейк. Так что на обратном пути автобус нам не понадобился.