Но моя жизнь скоро ничего не будет стоить. Я не строю иллюзий.
Когда княгиня Волконская сообщает мне в письме, что она предана тебе на всю жизнь, надеюсь, что и я могу сказать то же самое. Но я достаточно узнал тебя, чтобы понять, что ты не нуждаешься в такой преданности. […]
[6.5.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
[…] Прошу Вас, будьте осторожны с мужчинами в Москве. Там полно грубиянов. Не принимайте их без рекомендации. Вы знаете, я не даю Вам плохих советов, и если что-то советую, то знаю, о чем говорю. Уверяю Вас, в этом чувстве мало ревности, а больше заботы о Вашей безопасности. Напишите мне подробно, как примут «Ромео и Джульетту». […]
[9.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
[…] Доброта и страстность — вот основа твоей натуры. Хочешь, чтобы я это сказал? – Это мой идеал. По-моему, существо, которое не понимает страсти, не является ни мужчиной, ни женщиной, какими они должны быть. […] Именно поэтому ты заставляешь плакать других, и поэтому ты можешь выражать страсти других. […]
Что касается необходимости для любящих друг друга людей постоянно жить вместе, тут я с тобой совершенно не согласен. Ты молода, поэтому так думаешь. Уверен, что разлука – один из самых необходимых элементов настоящей, большой любви. Это страдание, признаюсь, впрочем, – страдание прекрасное, – если оно не слишком продолжительно. Совместная жизнь, устроенная так, как устроено человеческое общество, создана для того, чтобы убить любовь. Все, что превращается в привычку, все, что подчиняет жизнь повседневным мелочам – всё это больше не является любовью как таковой.
Ты, к примеру, пишешь мне массу длинных писем, но я не знаю ни одной, ни одной подробности твоей жизни. Ну что ж – я даже не прошу об этом. Всё это кажется сущим пустяком по сравнению с мыслью, которую я пытаюсь развить: ты обо мне думаешь! […]
[…] Никогда еще я не испытывал такого чувства безмятежности в своей привязанности, как сейчас, и скажу тебе почему.
В прошлом, когда я имел счастье любить всеми силами своей души, была одна мысль, которая отравляла меня. Это была мысль о том, что я причиняю вред любимому человеку – препятствием, которое невольно ставлю на пути к браку, – если он свободен, или возможностью потерять свою репутацию (как говорят), если он не свободен. Это отравляет.
В любви к тебе у меня нет таких идей, потому что не думаю, что отравляю твое существование чем-либо. Ты всё знаешь, ты прошла через многое – и даже сила твоего таланта стерла то, что нужно стереть в глазах жестокого и лицемерного глупого человечества. В своем воображении я вижу тебя великой – возвышающейся над мелочной толпой. Там, где бы другие были сражены, ты совершила сальто-мортале. Я даже рад, что ты замужем – потому что, по крайней мере, этот вопрос снят. […]
Не знаю, говорил ли тебе, что М.[атильда] похитила меня с вечеринки на глазах у всех – она не могла больше терпеть своего ничтожного подлого мужа. А месяц спустя она сказала, что если бы она знала, что я хороший и порядочный, она никогда бы не отдалась мне. Она приняла меня за проходимца. […]
Другая любовь, супружеская любовь – создание этого несчастного человечества. Есть прекрасные натуры, которые приспосабливаются. Но это не для тебя – никогда. Твоя натура максимально чувствительна — ты никогда не смиришься с мелкими будничными заботами. Еще слово, чтобы поддразнить тебя.
Ты говоришь, что если заподозришь другую привязанность – мужчина для тебя сразу исчезает.
Леонор, ты забываешь! Я так к тебе привязан – помнишь Венецию, лицом к лицу в нашем доме? Я страдал за тебя! Поверь – я страдал, потому что видел, как ты страдаешь, и понял почему. Это продолжалось до тех пор, пока ты не смогла победить то чувство.
У тебя такая прекрасная натура! Уже тогда я подумал: вот почему его произведения такие бездарные! Как может человек, имеющий счастье быть любимым тобой, любить другую? Должно быть, он сам посредственность. Тогда я понял почему его музыка такова[410].
[11.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
[…] Проводите время в Москве в работе и дома. Месяц – это не так долго. Вы уже знакомы с недоброжелателями в Петербурге. Мнимая простота. Они обожают сплетни как нигде. […]
В Москве оставайтесь больше наедине с собой и держите планку высоко! Больше надменности со всем обществом, если Вы абсолютно не уверены в сердечности, чувствительности и благородстве человека. […]
[12.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
[…] Я предупреждал Вас о том, как вести себя в свете. Вы держите планку недостаточно высоко. Что же касается мужчин, которые «волочатся», за Вами, как Вы говорите, то они должны были бы вызывать у Вас отвращение, ибо само это «волокитство» является лишь результатом Вашего обращения с ними. Если Вы сами не получаете от этого большого удовольствия, именно Вам следовало бы дать им отпор. Я это говорю не из-за глупой ревности, а по причинам, которые сейчас долго объяснять. […]
[17.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
Простите за эту бумагу.
Я нахожусь в мастерской и хочу немедленно ответить Вам, бумага грязная, другой у меня нет. Я очень рад, что некоторым людям приходит в голову мысль, что я не должен ничего скрывать от своей жены! Но я это делаю ради нее самой, не для себя! Во имя неба! И Вы обратили внимание на подобную чушь!
Знайте, что даже про М.[атильду] она узнала пять лет спустя – и это потому, что М.[атильда] заставила меня сказать ей – по серьезным причинам.
В конце концов, я даже не хочу об этом говорить – это слишком глупо. […]
Я знаю, что в свете об этом знают, и понимаю, откуда […].
Вы знаете, что десять лет мы умели скрывать […] Неосторожность М.[атильды] оставившей все мои письма в руках матери, которая всем рассказывает об этом, вынудила меня больше не скрывать: «аминь». Ваши письма, я всегда держу при себе.
Но знаете ли Вы, что одна только мысль о том, что безразличные мне люди подозревают меня или подозревают дорогого мне человека, убивает меня. Обмануть этих негодяев – вот моя единственная цель. […]
Всего один Ваш маленький недостаток убивает Ваши великие качества. В этом мире нет больше М.[атильды], чтобы понять это. Она была уникальной и полностью понимала Вас.
У Вас нет самообладания, которое дается с образованием. Матильде тоже его не хватало, она знала это. Ее смерть – лишь результат этого недостатка.
Ее глупости всегда были вызваны одной и той же причиной.
Выбирайте людей, узнавайте их лучше, и только тогда Вы можете не сдерживать себя. Без этого всегда, всегда будьте начеку.
Этот недостаток сдержанности некоторые даже называют вульгарным. Представьте, мне сказали так о М.[атильде]! […]
Сколько раз я предупреждал Вас – я знал, что Вас ждет разочарование. Об этих вопросах я бы хотел поговорить с Вами, когда освобожусь. Вы должны это хорошо понимать, потому что в этом Ваша слабость. Вы думаете, что у вас нет гордости. Ошибка! Она у Вас есть. И эта гордость страдает, часто страдает. И это скрытое страдание лишает Вас мужества, лишает спокойствия, заставляет не любить одиночество.
Вы ничего не делаете. Вы не читаете серьезных книг, есть мир вещей, о которых Вы не знаете. Вы не развили интересы – и т. д. и т. д. Всё потому, что Вы говорите себе: «это того не стоит» и говорите потому, что в глубине души Ваша гордость задета, и Вы не видите в серьезном занятии способа залечить эту рану.
Именно это заставляет Вас всегда бросаться в крайности и никогда не придерживаться, как Вы говорите, золотой середины. Говорить с Вами об этом серьезно будет моим величайшим счастьем. У Вас есть превосходный выход из этого положения, но его слишком долго описывать, а Ваше письмо лишило меня душевного спокойствия. Вы не имеете к этому никакого отношения, нет, но в Вашем сердце был момент сомнения, а я так далеко, так далеко — в конце концов, Вы знаете, что я хочу работать, чтобы больше не думать об этом, и поверьте, я думаю о сохранении тайны только тогда, когда мое сердце отдано. Это становится моей второй жизнью и страданием, потому что я дрожу из-за каждой прямой или косвенной неосторожности. Если Вам сказали то, что сказали, это лучшее доказательство того, как мне всегда удавалось обманывать любопытных негодяев. Это единственная ложь, которую я признаю и практикую. Я думаю только об этом, поэтому вот уже два месяца прошу Вас сообщить мне Ваш маршрут, чтобы всё уладить. Это не для моей жены, нет, для общества. Давайте больше не будем об этом говорить, [без подписи]
[18.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург. Телеграмма в Гранд-Отель «Европа»]
НЕДОСТОЕН ХОРОШИХ ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫХ ПИСЕМ СТЫДНО ЗА МОИ НЕДОСТОИН. МИР. НАКОНЕЦ ВСЁ ПОНЯЛ = КАЮСЬ
[20.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
Твои письма и телеграммы сделали меня счастливым, чрезвычайно счастливым. Не будь слишком добра. Мне приходится так долго поддерживать свои силы, что я слабею. Напишу тебе завтра, сегодня только два слова. Я читаю твои телеграммы по десять раз в день, когда отдыхаю.
В Москве – я знаю только гостиницу «Славянский базар»[411], она большая. Ты сможешь найти все, что нужно, но, пожалуйста, заранее договорись о ценах на все «дополнительные услуги».
Точный день моего отъезда сообщу телеграммой, потому что еще не знаю, 10-го или несколькими днями позже. Это зависит от ответа, который я жду из Парижа.