это всего лишь штурвал, который направляет разум в его стремлении к изысканному – и вкус хорош, когда его руководящий принцип – устранять лишнее и подчиняться законам природы. Только тогда человек прогрессирует в «причинах бытия» – а не в неясности или пустоте. Я уверен, что пьеса Джак[озы]… полна лишнего. Ты говоришь: «Есть идеи, идеи, идеи, но нет великой – твердой, непоколебимой – абсолютной линии красоты: именно абсолют в искусстве имеет единственный смысл существования…»
Нет абсолюта, Леонор, ни в искусстве, нигде. Всё относительно, но это заведет нас слишком далеко… на сегодня хватит об этом, потому что мне еще нужно с тобой поговорить.
Так что нет смысла тратить свои силы и деньги на небезопасные вещи в качестве премьеры. […]
Твой муж.
Скажи мне одну вещь. Есть ли какой-нибудь способ с твоей стороны добиться разрыва отношений? Годы разлуки, дочь, о которой он не заботился и т. д. и т. д… этого ведь достаточно, чтобы потребовать разрыва?
Или же всего этого недостаточно, и его нужно купить или купить хотя бы его согласие.
В первом случае я больше ничего не спрашиваю – всё сказано, это дело адвоката. Я только не понимаю, почему мы теряем всё это время. Это непростительно – если это выполнимо, а мы этого не делаем. Во втором случае – может быть только две возможности. Он будет довольствоваться малым – или слишком большим. Если он довольствуется малым – всё кончено, basta.
Но если его условия велики, что ты будешь делать? Откажись. Да, категорически откажись. Любой ценой – даже с риском того, что придется прятать от него каждый пенни, даже с риском не заработать ни цента – если он всё еще сможет их взять.
Именно этот момент тебе абсолютно необходимо прояснить.
Ты должна знать, какой практический способ может использовать муж, чтобы получать деньги, которые зарабатывает его жена.
Может ли он, например, контролировать заработки, может ли он войти к тебе в комнату и взломать замки. Может ли он повсюду следовать за тобой и поручить полиции преследовать тебя, или же он может сделать всё это только после того, как подаст иск, в котором докажет, что ты спрятала или что ты прячешь те или иные деньги, на которые у него есть права.
Имеет ли он, например, право забрать у тебя деньги, если ты докажешь, что у тебя есть долги, которые нужно оплатить?
Если он не имеет на это права, то, по-моему, всё просто.
Ты можешь написать расписку кому-нибудь очень надежному, например, своему другу Гуальдо, или Дрексель, или княгине Волконской, что ты должна им юо или 200 тысяч франков… Все, что я тебе говорю, может быть глупо – я не знаю ваших законов…
Еще одна вещь, которая в любом случае кажется мне очень серьезной: всегда забирать деньги у Буффи и пересылать их кому захочешь. […] Идешь к крупному банкиру, просишь выписать тебе чек на указанную сумму на имя Гуальдо, графа Дрекселя или княгини Волконской. Берешь этот чек, вкладываешь его в письмо и отправляешь заказным письмом куда хочешь, написав в письме примерно следующее:
«Прилагаю Вам чек на сумму… франков. Прошу Вас вывести деньги из банка» (здесь ты должна указать название банка, который будет указан на чеке, в зависимости от того, куда ты хочешь отправить. Банкир скажет тебе, с каким банком он связан. В Петербурге, например, это «Credit Lyonnais», в Мюнхене, возможно, другой. […]
На твоем месте я бы постоянно снимал средства. Каждую неделю – хотя бы по две, три, пять тысяч франков, без разницы – за несколько раз отправить их Дрексель, Оппенгейм, Волконской, Гуальдо, как бы то ни было, тебе не нужно больше пятнадцати минут, чтобы сделать это. Напиши письмо заранее, положи его в конверт, затем поезжай к банкиру на машине – возьми чек, сядь в машину, поезжай на почту и отправь заказное письмо. […]
Можно даже выписать чек, например, на Берлинский банк, и ты отправишь этот чек в Мюнхен для Дрекселя, и он получит свои деньги так же, как и там, в Берлине. Расскажи об этом только Гуальдо. Я надеюсь, что он немного разбирается в делах. Так что в любом случае прятать, прятать деньги.
Доблестно трудиться, не расходуя ни силы, ни средства… и, наконец, немного любить своего бедного друга, который не хочет жаловаться и который остается здесь десять дней без движения или вернется через десять дней только для того, чтобы навестить свой дом в Венеции. […]
Моя семья вернется через шесть дней. Не пиши слишком часто или, по крайней мере, не посылай письма чаще, чем раз в два дня – особенно если письма заказные. Даже, может быть, лучше писать только в ответ на мои письма, а я на твои. […]
Еще. Абсолютно избегай встреч с мужем. Это абсолютно бесполезно. У тебя есть друзья, у тебя есть г.[уальдо], у тебя есть адвокат. Он для тебя больше не должен существовать, потому что он может только унизить тебя. Каждый день спрашивай себя: абсолютно ли необходимо увидеться с ним? И если тебе скажут: абсолютно нет, но только желательно, скажи им, что они дураки. Это было бы сделано только для того, чтобы напечатать газетную статью или развлечь твоего адвоката.
Ничего этого не надо, пожалуйста. […]
Я поеду в Венецию по делам.
Думаю, если ты захочешь почаще писать мне, не стоит посылать заказные письма — это было бы слишком накладно.
Вот почему я хотел оставить инициалы, потому что утерянное письмо, адресованное инициалам, не имеет никакой ценности, если оно не подписано.
Теперь с инициалами трудно, потому что все сотрудники знают, что я получаю письма из Турина, и поймут, что это от одного и того же человека.
Не подписывай письмо своим именем, а, к примеру, так, если хочешь: «твоя маленькая Труатре»[448].
И избегай называть людей и вещи по именам. Я всегда пойму.
Думаю, что лучше писать так, как было до сих пор, то есть оставлять сообщения до востребования, а заказные только в том случае, если нам нужно сказать друг другу что-то серьезное.
Без этого мы не могли бы часто писать.
Я буду отправлять тебе заказные письма, но редко, потому что мои письма более опасны. […]
Излишне повторять – не хочу, чтобы на Миланской почте видели, кому ты часто пишешь. Называй в своих письмах своего мужа: «негодяй», твоего друга Гуаль.[до]: «друг», твоего Б.[ойто]: «он», как хочешь – я пойму.
По поводу последнего, – о чем ты сказала мне откровенно, – что ты ходила на свидание, – я это понял, так как понимаю тебя. Это одна из причин, по которой этот Б.[ойто] не причиняет мне никакого беспокойства. Потому что, по моему мнению, он просто чрезвычайно вульгарный человек, который не будет предпринимать необходимых действий, чтобы скрыть свои отношения с женщиной, которую он любит. Если он действительно любит, он должен страдать от мысли, что унижает женщину в глазах толпы. Дело в том, что он любит по-другому и эта манера, видишь ли, оскорбительная и презренная. В Венеции, в [палаццо] Барбариго, я пытался дать тебе понять это. Ты тогда слишком мало знала о жизни и плохо меня понимала.
Итак, только простое почтовое письмо до востребования. Твой абсолютно, [без подписи]
[P.S.] Если сегодня на свете и есть один счастливый человек, то это твой друг Гуальдо. Иногда я его боюсь, но в большинстве случаев, он мне нравится. Не сердись из-за того, что письмо такое длинное, Леонор, прости меня, и не забывай совсем. […]
Можешь писать мне на имя «Огюста Дюпюи», как я тебе уже предлагал. […] Необходима сама большая осторожность, пока тянутся переговоры с негодяеем.
Я рад, что надежный друг находится рядом с тобой и пока не ревную. Но… должен ли я быть абсолютно искренним?… думаю, это опасно. Аминь, как ты говоришь.
[19.10.1891; Дрезден – Милан. I]
[…] Я надеялся снова увидеть Венецию с Вами. Здесь было так красиво, так тепло, луна такая прекрасная… всё время в пути я видел эту луну и думал о счастье снова увидеть Венецию – вечером, ночью, вместе… […] Потом будет холодно, плохо – Венеция ужасно печальная, когда холодно, – как смерть. […]
Снова видел графиню Л.[евашову] и ее дом в деревне по дороге за границу. Мы говорили о Вас, и я считаю, что дал несколько приемлемых объяснений.
Они были чрезвычайно любезны. Я сказал им, что после Волочиска я потерял Вас из виду, но благодаря тому короткому пребыванию с Вами в Москве и Одессе, я еще больше восхитился Вами, потому что узнал лучше, и что горжусь Вашей дружбой, которую считаю искренней. Я объяснил им, что у Вас есть черты, которые необходимо понять и которые кажутся противоречивыми, но они являются лишь результатом Вашей удивительной и впечатлительной натуры, так что мы не должны судить Вас так, как судят всех остальных, потому что Вы – не все.
Маленькая глухая девочка расспрашивала меня об одном шведе (кажется, докторе) с острова Капри[449] – я сказал, что впервые слышу об этом джентльмене, что правда, и ничего об этом не знаю. Она слышала, что Вы потеряли из-за него свое сердце. – Сплетни маленьких девочек – но рассказанные скорее с сочувствием, чем с чем-то еще.
Надеюсь, я не сделал Вам больно, говоря о Вашей дочери в прошлом письме. Если я кого-то люблю, то предпочитаю говорить чистую правду. Я люблю эту малышку, как если бы она была моей дочерью.
Думаю, этот пансион сгодится еще на какое-то время. Но через один-два года нужно будет подыскать что-то более изысканное. Старуха слишком неприятна (физически), и я чувствую, что у ребенка есть определенное отвращение к тому, что та обнимает и целует ее… она думает в эту минуту о Вас и слегка вжимает в себя плечи. Она часто вжимает плечи с несдержанностью, которая может даже обидеть.
Со мной она вела себя очень хорошо. Я не называл ей свое имя, это не обязательно.