Я сама не знала, до какой степени болезненно носить чувства в сердце, открытом для толпы, этой толпы, к которой я уже принадлежу, зараженная театром, и от которой мне никуда не спрятаться. Это было уже не просто подозрение (кто не подозревает?), нет, это была твердая уверенность. Когда страсть наиболее сильна, женщина проходит через всё и подавляет в глубине сердца чувство стыдливости.
Но когда это время проходит, становится невыносимо и это должен понять каждый деликатный мужчина. Как Вы этого не понимаете? Как Вы не понимаете, что одним своим присутствием Вы убиваете всё хорошее, что осталось для Вас в моем сердце?
Вы уже не ребенок, и я тоже. Я больна, слаба, мне нужно работать. Ваши настоятельные просьбы причиняют мне боль, не возвышая Вас в моих глазах – наоборот.
Вы должны понять, что заставляете меня страдать без необходимости – и что в данный момент я обращаюсь к Вашим чистым и простым чувствам достоинства, к Вашим чувствам "джентльмена”, как говорят англичане.
Я считаю, что достаточно самой элементарной чувствительности, чтобы понять, в чем заключается мой долг в данный момент. Мой долг – избегать Вас, насколько это возможно, по двум причинам: 1) чтобы заставить меня забыть этот давний секрет полишинеля, который давит и заставляет меня страдать; 2) чтобы сохранить в моем сердце добрые чувства дружбы, которой Вы желаете. Разве для Вас не является долгом подчиняться этим желаниям? Вам судить об этом. Подождите, время сделает свое дело, но теперь имейте достоинство не причинять мне боли без причин».
Вот мое письмо. Прочти его и переведи[458], приблизительно.
Только бы на твоем сердце было спокойнее – поскольку я обитаю в твоем сердце и понимаю его.
Никогда ты не писала мне письма лучше, чем в субботу и никогда еще не делала меня счастливее!
Я уеду в среду и приеду в отель в девять вечера в пятницу.
Телеграфирую тебе о своем номере […] и буду ждать. Если увидишь невозможность прийти – не приходи – я уеду, не увидев тебя… Думаю, будет безопаснее, если придешь ты, чем, если я приду к тебе, посмотрим. Всё зависит от освещения лестниц, людей и так далее. Но если ты увидишь кого-нибудь в коридоре, можешь пройти мимо моей двери; если я увижу, – уже находясь возле твоей двери, – это будет сложнее и подозрительнее. Только если дело во втором, – что тогда делать? В конце концов, я буду ждать, а ты будь совершенно спокойна. Быть рядом с тобой для меня уже будет очень много. Я легко перенесу это после твоего письма, которое облегчило мне душу. Тайна любой ценой.
Напиши ему то, что я тебе написал.
Не затягивай, ты же знаешь, как это опасно во многих отношениях и унизительно для всех с сознавшимся любовником. Нет, прежде всего, прекрати на какое-то время все отношения. Если он джентльмен, он поймет, если он проходимец (я немного боюсь этого), будь тверда. Итак, всё сказано. Тебе больше не нужно ни телеграфировать, ни писать, но, увы, ты, возможно, уже сделала это.
Я приеду в пятницу…
P.S. Можешь написать пару слов на имя Огюста Дюпюи – на почту Милана, до востребования, если захочешь предупредить меня о чем-либо. Только четко напиши имя и слегка измени почерк.
[30.10.1891; в поезде Брешия-Милан]
Дорогая Мадам Дузе,
Естественно, что после тех печалей, о которых Вы мне рассказали и которые касаются в основном Вашей профессии, а также журналистов, публики, я думаю о Вас. Я пишу в вагоне. Если Вы не сможете это прочитать – невелика беда.
Я хотел придать Вам смелости, поговорив с Вами начистоту.
Несомненно, что все, что называется искусством, идеализацией, художественной целью и т. д. и т. д., всё это по-прежнему возможно только для создателя, но никогда для исполнителя. Актер – исполнитель по преимуществу. Актер дает свое – это правда, – но всегда придерживается только той линии, которую ему указали.
Следовательно, из всех искусств, наименее всего искусство актера подходит для удовлетворения возвышенной натуры. Оно может удовлетворить ее только при первых выступлениях, но, конечно, когда приходится сто раз изображать «Даму с камелиями», тысячу раз быть Горнозаводчиком[459] и т. д. – для артиста это больше не вопрос художественного наслаждения. Только глупые и лицемерные актеры поддержат это: первые – по глупости, вторые – чтобы обмануть публику.
Вы прошли через всё это. Вы знаете, что это такое. Что ж… я считаю, что Ваши моральные страдания достигли своего апогея,
и от них необходимо избавиться, разработав практический план и довольствуясь малым.
Ваша жизнь, Ваше здоровье дороже, чем вся эта театральная чепуха, если только можно как-то обойтись без этого.
Если многого сделать нельзя, нужно довольствоваться малым, вот и все, но, прежде всего, больше не рисковать ни одним су. Вы знаете, как жить экономно, я в этом уверен.
У Вас будет свободная жизнь, и Вы сможете поселиться там, где Вам будет лучше. В Каире, если хотите, – да везде! Так что наберитесь смелости и не тратьте впустую ни одного сердцебиения, которое подтачивает Вас – потому что это простое дело, – дело, которое нужно просчитать.
Я надеюсь, что Вы достигнете многого в России в этом году, но говорю, что даже со ста тысячами франков можно жить спокойнее и лучше, чем вести ту жизнь, которую Вам придется поддерживать, тратя на отели в десять раз больше. Более чем вероятно, что Вы заработаете сто тысяч франков.
Прошу Вас сообщить мне точно, если сможете, состояние Ваших дел, за исключением суммы в Германии. Я также прошу Вас всегда беречь свои силы для Петербурга и России. Не исключено, что за один тур Вы заработаете сто тысяч франков. У Матильды было четыре с половиной тысячи в год – если у вас есть семь тысяч, Вы уже можете жить – не забывайте об этом.
Не берите больше никаких новых долгов, никаких новых пьес: это того не стоит, особенно если Вы хотите уйти со сцены. Я, например, нахожу поездки в Америку слишком рискованными! Подумайте, если, изучая другую серьезную роль, Вы заболеете![460] Такая поездка, конечно, хороша – но для Вас одной, без ответственности за целую труппу. Вы можете потерять то немногое, что заработали, и почти всегда так заканчивают художники! Если только это не такие беспринципные здоровяки, как Росси или Сальвини[461].
Живите скромно, но свободно – потому что Ваше сердце слишком утомлено борьбой, Ваша гордая, благородная, тонкая натура слишком изранена отвратительными условиями, и Вы ощущаете всё это больше, чем простые смертные.
Если Вы чувствуете, что Ваша физическая молодость уходит – не переживайте и не пугайтесь, потому что в свои сорок лет Вы всё равно сможете сыграть и «Даму с камелиями», и десять тысяч других пьес, которые не требуют фигуры молодой девушки.
Наконец, нет несчастья, которое могло бы коснуться Вас, и которое нельзя было бы исправить, переделать, и Вы должны смело и даже с disprezzo[462] смотреть на трудности, какими бы они ни были. Деньги, которые Вы заработаете в России, вложите в российские ценные бумаги – я расскажу Вам об этом. Вы получите прибыль почти 6 % — то, что Вы бы отдали, если бы вложили сто тысяч франков в то, что у Вас уже есть […].
Итак, поскольку я верю, что в России всё пойдет хорошо, возможно, уже через три месяца Вы сможете быть спокойнее и подумать о способе рассчитаться с труппой в конце года. Если Вы не сможете легко сыграть Джульетту – в этом нет ничего плохого – у Вас есть в запасе что-то еще.
Дай Бог, чтобы всё получилось, но для того, чтобы это сработало, не нужно разрушать и терзать себя.
В России Вас примут с распростертыми объятиями, и это доставит Вам удовольствие. Заботьтесь о здоровье и не принимайте вещи слишком близко к сердцу.
Человеческая природа – любопытная вещь!
Какое противоречие: благородство, великодушие, величие – а потом мелочность и трусость!
Мы всегда хотим и ожидаем слишком многого от натуры, от этой бедной натуры, которая в нашем случае содержит в себе всё благородство и всю трусость наших предков вместе взятых и которая, когда ей становится худо, страдает – до такой степени, что подумывает о самоубийстве! Ну нет, и тогда она мелочна и труслива, потому что связала себя с другими натурами по обоюдному согласию и разрывает эту связь, не спрашивая своих товарищей.
Я понимаю влюбленных, которые кончают жизнь самоубийством по обоюдному согласию. В ужасно трудные минуты своей жизни Матильда с невероятным стоицизмом пережила несколько ужасно трудных периодов в своей жизни – но сдалась из-за пустяка. Ну довольно всего этого.
Простите это замешательство, дорогая мадам Дузе, дорогой друг, дайте мне свою руку и будьте уверены, что никакая жертва, никакое решение не являются для меня невозможными, когда дело касается помощи Вам. Искренне Ваш, А. Волков.
[31.10.1891; Милан – Милан]
Дорогая Мадам Дузе,
Будьте любезны передать прилагаемое письмо мадмуазель Труатре – мне не к кому больше обратиться. Думаю, она всё еще находится в Милане. Простите меня! У Вас такое доброе сердце! Всего хорошего Вам! Целую Ваши руки.
Письмо для мадмуазель Труатре.
Почти не могу писать – смертельно устал.
Я покидаю тебя, Труатре, в тот момент, когда так о многом хотел и должен был с тобой поговорить. Ты пишешь о темных мыслях, которые предрасполагают тебя к самоубийству, и что ты пошла бы на это, если бы я прямо и косвенно не удерживал тебя. То, что ты сейчас говоришь, ужасно, потому что никто не в состоянии сдерживать из-за привязанности то, что рвется наружу от печали. Мне определенно нужно поговорить с тобой, это мой