замечательном итальянском языке она говорит – можно даже подумать, что это самая настоящая итальянка! Это женщина, которая ничего и никого не боится и имеет большую власть в Петербурге. Я знаю только ее дочь, остальных членов семьи я никогда не видел. Муж – персона малозначительная.
Баронесса Икскуль. Некогда ее муж был послом в Риме. Ее положение в Петербурге немного затруднительное, благодаря некоторым ребячествам в прошлом. Моя хорошая подруга. Очень умная. Очень одаренная. Возможно, она говорит по-итальянски. Подруга барона Уинспира. Красивая, еще молодая. Без лишних церемоний. Муж в Риме. Очень независима.
Если эти дамы спросят Вас, как Вы познакомились со мной, скажите как есть, что Вы встретили меня в свете в Венеции, что знаете мою жену, что Вы были у нас и что, хотя мы и встречались мало, но успели сблизиться. Скажите, что прошло три-четыре года, как мы не виделись.
Если они пожелают узнать от Вас сплетни обо мне, не обращайте на них внимания, потому что эти дамы по натуре немного любопытны. Хотя, можете сказать им, что я очень, очень восхищаюсь Вами, а люблю еще больше (что правда).
Я благодарен доброй, милой княгине Хатцфельдт. Она мой верный друг. Знала, что я буду счастлив получить Ваше письмо. Она знает меня лучше Вас, мой милый, добрый друг, мадам Дузе.
Буду очень рад, если смогу быть Вам полезным, потому, – Вы должны это знать, – что я никогда не изменяю своим друзьям. У меня только друзья и есть, так как совершенно игнорирую всех, кто мне безразличен. Я мог бы порекомендовать Вас и другим людям в Петербурге, но думаю, что Вам и этого будет достаточно, ведь зная этих троих, Вы при желании можете узнать и весь город.
Часто думаю о Вас, о прошлом. Среди всех этих воспоминаний о счастье минувших лет есть одно горькое воспоминание, которое гложет мое сердце. Той прекрасной, благородной, щедрой натуры, которую Вы знали в Венеции и которую Вы искренне нежно любили, больше нет![367]
Уверен, что Вы ощущаете, как и все те, кто имел счастье знать ее, пустоту в своем сердце. Одно из последних писем, которые она написала мне, было отправлено из Турина, где она пыталась увидеться с Вашей дочерью.
Теперь перейдем к делам практическим. Это письмо дойдет до Вас в любом случае до ю февраля. Я полагаю, что Вы получите его к 3-му числу. Телеграфируйте мне два слова, чтобы сообщить, получили ли Вы его, и точную дату Вашего отъезда. Адрес: Каир, Андре Биршэ, для Волкова, дата. Я так пойму. Не разоряйтесь на телеграммы, ведь они стоят очень дорого.
Дату проставьте цифрой, я пойму, что это в феврале.
Прошу Вас об этом, потому что имею слабую надежду увидеть Вас в Милане. Надеюсь уехать отсюда 11 февраля и быть в Венеции 16-го. Если бы Вы уехали только 20-го или 25-го числа, я бы поехал к Вам в Милан хоть на несколько минут.
В остальном, как прежде. Возможно, Вы не будете расположены меня видеть. Поверьте, однако, что если сегодня у меня есть большое желание увидеть Вас, то это не из эгоистического чувства, не для того, чтобы иметь счастье видеть Вас снова, нет, это только для того, чтобы быть Вам полезным. Есть тысяча вещей, о которых можно было бы сказать Вам при встрече и которые трудно написать – относительно Вашей поездки и т. п… но, в конце концов, пусть будет как есть.
Прощайте. Заботьтесь о своем здоровье. Будьте счастливы, удачи в Вашем предприятии и пишите мне, если я Вам понадоблюсь. Всегда адресуйте в: Германию, Дрезден, Мощински штрассе, 18. Ваше письмо будет переправлено мне при случае, если я буду в Англии, ибо я планирую поехать туда 1 апреля и остаться там до 1 июня. Целую Ваши руки с нежностью и уважением, моя милая, дорогая госпожа Дузе. А. Волков.
[P.S.] Пишите мне по-итальянски. У Вас большой прогресс во французском, но Вы более естественны, когда пишете по-итальянски.
Ваша фотография восхитительна. Такое нежное выражение лица! В нем отразился целый мир чувств, большей частью благородных, бескорыстных и поэтичных. Вот, что я вижу в Вашем образе.
Скажите княгине Хатцфельдт, чтобы она рекомендовала Вас своей дочери графине Волькенштейн[368], которая является женой австрийского посла в Петербурге.
До свидания.
[21.2.1891; Бриндизи – Рим, отель «Бристоль». Телеграмма. I]
БУДУ В РИМЕ ПРОЕЗДОМ НАДЕЮСЬ НА ВСТРЕЧУ С ВАМИ СРАЗУ ЖЕ ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ОТЕЛЬ БРИНДИЗИ ОРИЕНТ СООБЩИТЕ КОГДА УЕЗЖАЕТЕ В РОССИЮ И КАКОЙ ДОРОГОЙ. ВОЛКОВ
[21.2.1891; Бриндизи – Рим, отель «Бристоль». Телеграмма. II]
ПРИБЫТИЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ОКОЛО 3 ПОПРОБУЮ ОСТАНОВИТЬСЯ В ОТЕЛЕ БРИСТОЛЬ ОСТАВЬТЕ ПИСЬМО У ПОРТЬЕ УКАЖИТЕ КОГДА МОГУ ВАС УВИДЕТЬ. ВОЛКОВ
[26.2.1891; Венеция – Рим. I]
Венеция, Сан Грегорио, 351
Я только что приехал. Пишу Вам пару слов, чтобы поблагодарить, вот и всё.
После полутора лет печали, когда мне необходимо было убить все чувства, все воспоминания, я впервые ощущаю, что возвращаюсь к жизни. Возможно, это лишь видимость возвращения, но, в любом случае, я знаю, что провел счастливые часы в Риме.
Благословляю Вас за эти часы, мой милый, дорогой друг, госпожа Дузе.
Помимо восхищения Вами, которое всегда испытывал, я увидел, что Вы обладаете большим, благородным сердцем, и я думаю о Вас. Между тем, долгое время я ни о чем не думал. Я нисколько не сожалею обо всем, что сказал Вам.
Вы единственный настоящий друг, который имел право знать больше, чем другие, и, увы, Вы знали меньше, потому что, к сожалению, мои и ее[369] письма находятся в руках не очень надежных людей.
У меня есть только один священный долг – уничтожить все следы и подозрения. Не забывайте, что есть люди, которые подозревают, которые могут Вас расспрашивать, и, расспрашивая, делать вид, что знают многое.
Не верьте им и не поддавайтесь. Признавайтесь в дружбе и никогда не признавайтесь ни в чем другом.
От себя прошу Вас об этом. Напишите мне пару слов, если у Вас есть время. Напишите их мне в Венецию по адресу, указанному выше.
Но пишите только в том случае, если Вам этого хочется. Ничего не заставляйте себя делать ради меня, потому что я недостоин этого. Я всего лишь мертвец, которому Вы подарили проблеск надежды. Но никогда не поздно!
Я и сам этого не знаю. Всё, что я знаю, это то, что я хочу служить Вам, и что всегда и везде можете рассчитывать на меня без каких-либо оговорок, без каких-либо скрытых мотивов. Я всегда пойму Вас. Я не знаю почему, но мне мучительно не видеть Вас, не слышать Вас.
Поэтому я постараюсь больше не думать об этом, пока Вы не приедете в Дрезден. Думать об этом мне больно.
Однако знайте, что ничто больше не удивляет меня в этой жизни и что, если Вы вдруг передумаете, и вместо радости от новой встречи со мной, Вы скажете мне: «На этом хватит, меня занимает другое!», я тоже это пойму, но не изменюсь по отношению к Вам.
Увы, я не способен меняться, и я никогда не забуду того счастья, которое у меня было. От всего сердца и от всей души. АВ
[P.S.] Если бы Вы знали, как мне одиноко без Вас! Сюда Вы можете написать мне всё, что придет Вам в голову. Когда будете писать в Дрезден, пишите с осторожностью.
[26.2.1891; Венеция – Рим. II]
Еще одно письмо, скажете Вы!
Да, но это Вы заставляете меня писать Вам. Я возвращаюсь с почты, где нахожу Ваше длинное, дорогое, прекрасное письмо. Я был бы удивлен, если бы за это время не узнал Вас лучше.
Теперь меня это не удивляет, но я продолжаю восхищаться Вами.
Я даже восхищаюсь французским, которым Вы так хорошо овладели, чтобы выражать свои мысли. Все, что Вы говорите по отношению к ней, справедливо. Природа, которая понимает все, для которой нет ничего невозможного, нет ничего неприличного. Именно природа прощает, потому что понимать — значит прощать. Но по-настоящему, искренне простить – значит любить, сочувствовать. […]
Только не забывайте одну вещь: понять можно только то, что поддается анализу, разбору, без потери при этом общей связи. В красивой симфонии созвучные или диссонирующие музыкальные фразы должны иметь связь друг с другом. Мы должны иметь возможность следовать этой связи и найти причину существования каждой фразы. Без этого симфония была бы лишь путаницей бессвязных впечатлений. Мы бы ничего не поняли, даже если бы отдельные фразы были понятны.
Ваши диссонансы прекрасны, потому что имеют связь с созвучиями. Ваши качества имеют недостатки. Именно поэтому она смогла понять и полюбить Вас. Вот почему я понял ее и тоже полюбил. Однако в ней были (если быть до конца правдивым, это справедливо и жестко) некоторые небольшие диссонансы, причину существования которых следует искать в крови ее матери, а не в ее воспитании или развитии.
Эти маленькие, жалкие диссонансы были моими смертельными врагами. Я давно их узнал – они убили ее – я считаю, что у каждого из нас есть такие диссонансы, которые не имеют ничего общего с гармонией, с симфонией природы. Я также считаю, что единственный способ парализовать их – это иметь серьезную работу. В этом Ваше счастье. Такого счастья у нее не было. Я не смог создать его для нее. Поверьте мне, если я скажу Вам, что моей единственной мыслью было организовать, найти ей такую работу даже за свой счет. Потому что, когда я люблю, я люблю гораздо больше, чем люблю самого себя. Вот что самое ужасное! Богатые, умные натуры подвергаются большему риску, чем мелкие натуры. Потому что работа легче дается мелким натурам. Последние довольствуются малым и находят удовольствие в работе.
Богатая натура, чтобы найти это удовольствие, должна обладать