Перед отъездом я напишу Вам.
Думаю уехать через день или два и отправиться в Австрию, чтобы найти ее мать[374] – устроить с ней сцену и, если возможно, вернуть письма. У меня сердце болит при одной мысли об этой экспедиции. Снова видеть эту женщину, говорить с ней – это совсем другое страдание, нежели видеть улицы, дома, каналы, через которые буду проезжать, даже не глядя на них. Я привык подавлять свои воспоминания и уничтожать их полностью. Но разговор с матерью, признаюсь, будет для меня более болезненным. Во всем этом Ваше прекрасное лицо, Ваше большое и такое женское сердце принесут мне настоящее облегчение.
Мне есть о чем подумать сегодня. Я потерял эту привычку.
Когда я буду уезжать отсюда, пошлю Вам телеграмму.
Пишите в Дрезден до востребования на инициалы A.N.R.[375]Не забудьте. Так гораздо проще. Я прошу это ради Вас, а не ради себя. Теперь прощаюсь с Вами. Если бы я мог рассказать, что чувствую, когда думаю о Вас, Вы бы не поверили. Каждый миг, проведенный с Вами, присутствует в моей памяти. И мысли об этом так сильны, что, кажется, схожу с ума. Я не смею ни о чем просить Вас, но надеюсь, Вы будете вспоминать меня со снисхождением. Когда я думаю, что после Берлина – бог знает, когда и где я смогу снова увидеть Вас – я страдаю. Но даже в Берлине! Это еще так долго, что я не смею об этом думать. Болезни, непредвиденные обстоятельства…
Благословляю Вас от всего сердца. До свидания, [без подписи]
[8.3.91; Венеция – Рим]
Пишу Вам пару слов, чтобы сообщить, что только завтра уезжаю в Вену, где намерен пробыть всего день или два, не больше. Я задержался в Венеции. Я больше не хотел видеть Др.[ексель]. Она дура, как и ее муж. Не могу простить им историю с деньгами, которые они без всякого права удержали на похороны[376] и т. д. Я рассказал об этом Хатцфельдт, которая пришла в ужас. Я уверен, что именно из-за этого мать больше не отвечает на просьбы о письмах[377]. У меня болит сердце от того, что мне придется говорить с ней.
Как бы я хотел быть рядом с Вами, мой добрый, милый друг! Вы – мое единственное утешение. Надеюсь, Вы будете рады снова увидеть меня – или нет? Всё так быстро меняется в этом мире! Даже если изменитесь Вы — от всего сердца благодарю за то добро, которое Вы мне сделали.
Думаю о сердце, а это уже много! Раньше я не думал ни о чем. Я хочу помогать Вам – всегда, когда Вы будете нуждаться во мне. Только что получил ответ от графини Левашовой, которая сообщает мне, что в Петербурге всё сделают в соответствии с моим письмом. Я написал еще раз, чтобы мы могли подготовить для Вас жилье, как Вы меня просили.
Это не точно, но знайте, что по прибытии в отель «Европа» Вы должны спросить, приготовлено ли что-нибудь для Вас. Говорите по-французски – Вас поймут.
Я говорю Вам об этом, потому что теперь боюсь всего. Я даже не уверен, что увижу Вас снова, хотя осталось всего семь дней! Болезнь, случайность – тысяча вещей… При условии, что я знаю, что в глубине души Вы думаете обо мне.
Я получил Вашу телеграмму и телеграфирую из Вены. Целую Ваши руки с глубочайшей преданностью, мой дорогой, милый друг. АВ
[10.3.1891; Вена – Рим]
Всего два слова. Я хочу прояснить ситуацию. Согласно всем полученным мною сведениям, Дрексель не виновен ни в какой бестактности, поскольку он был уполномочен бар.[онессой] Габ. [аленц] удержать деньги на расходы за похороны. Я еще не смог получить письма, так как мать больна, но надеюсь, что скоро получу их. Сегодня я еду в Дрезден, где надеюсь найти Ваши письма или хотя бы одно! На инициалы A.N.R., если Вы не забыли. 16-го утром я буду на Берлинском вокзале. Могу думать только об одном: снова увидеть Ваше милое, доброе лицо и быть Вам полезным. Пишу Вам эти слова из кафе, находясь в окружении людей.
Целую Ваши руки, и Вы знаете, с каким чувством благодарности и привязанности! Алекс
[16.3.1891; Берлин – Берлин. Записка[378]]
1 рубль = 3 франка. (Жизнь в Петербуге = 15 рублей. Машина = 100 или 150 рублей…
[5.3.1891; Берлин – Санкт-Петербург[379]]
Прилагаю квитанцию о получении телеграммы, отправленной сегодня, и то, что я написал. Я говорю: «приятного путешествия». Разве это слишком? Я возвращаюсь к работе, грустной работе. Мой единственный луч света: Вы.
Это воспоминание я сохраню. Я не сделаю ничего, чтобы стереть его из своей памяти, как мы стираем печали.
Это придаст мне сил и даже радости — мощное подспорье в работе. Не пишите мне, если нет необходимости. Знайте, что Вы приносите огромную пользу человеческому сердцу – сердцу, которое не смеет требовать от Вас большего и никогда не попросит об этом. Я не хочу и не могу больше писать, потому что вступлю в сентиментальность, которая Вам противна. Вне сентиментов, я хочу знать, как Вы обустроились в Петербурге и хорошо ли идет Ваша работа. Но не отвечайте и на это без необходимости. [без подписи]
[6.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург. Телеграмма в Гранд-Отель «Европа»]
ВАША ТЕЛЕГРАММА БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ В МОЕЙ УЖАСНОЙ ПЕЧАЛИ = ВОЛКОВ
[6.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]
Это было похоже на сон – мало-помалу всё вернулось ко мне. Каждая минута, каждое движение, каждое молчание – как целая жизнь за два дня. Неужели Вы верите, что человек, увидевший Вас, понявший Вас так, как понимаю я, сможет вновь обрести покой после того, как потеряет Вас? Это было бы глупостью, недостойной Вас. У меня ужасное желание написать Вам – это то, что мне остается. Я уже представляю, как, читая это, Вы говорите: «Che seccatura!»[380] Ну да, занудство – мое единственное и последнее. Обещаю держать при себе то, что чувствую. Сегодня позвольте мне сказать Вам всего несколько слов. Вам не нужно отвечать. Прочтите, порвите письмо. Я не прошу ничего другого. Я хочу сказать, что люблю Вас и говорю это в полном осознании, потому что не забываю ни слова из того, что Вы сказали. Знаю, что если бы я не убил в себе это чувство, я бы только страдал. Знаю, что такая долгая разлука не даст мне покоя. Знаю, что Вы сказали мне, что не можете любить меня. Знаю, что если бы я был на Вашем месте, я бы сделал то же самое. Знаю, что во мне нет ничего, что Вы могли бы полюбить или что было бы достойно Вашей любви. Всё это я знаю – но что мне от того? Я говорю о себе, я ничего не прошу, ни на что не надеюсь. Говорю, что люблю Вас, и все, обещаю больше не говорить Вам этого и в Ваших словах найду силы, необходимые, чтобы перестать об этом думать. Ваш образ всегда присутствует в моей памяти. Я всегда восхищался Вами, Вы знаете это, и сегодня, когда я знаю Вас больше, я люблю Вас полностью со всеми лучшими качествами и особенно с недостатками. Вы для меня идеальная женщина и я прощу Вам всё […] Нет, не хочу больше Вас беспокоить, хочу поговорить с Вами просто как с другом. Я знаю свое место. Это место Вы мне предоставляете?
Я хочу попросить Вас написать мне как можно скорее, благополучно ли Вы добрались в Петербург и довольны ли жильем. Это сложно? Пообещайте мне, что не будете ничего покупать в России во время Вашего пребывания. Это сложно? Не обещать писать мне – это легко! Пишите мне только тогда, когда Вам захочется или когда я Вам понадоблюсь. Не прошу Вас ни о чем другом. Нет – всё это глупо.
Все… в этот момент пришла Ваша телеграмма! Вот это и есть счастье. Не знаю, как Вас благодарить. Засну спокойным и счастливым. Нельзя иметь всё.
Вы говорите: «Спасибо за всё». Это я говорю Вам спасибо, моя дорогая, моя милая, моя хорошая подруга.
Если бы я мог еще раз, только один раз обнять тебя[381], прижать к своему сердцу, ты бы увидела, что я чувствую к тебе. Ты заставила меня возродиться, потому что я был как мертвец, уверяю тебя.
Наконец ты потеряла меня, но это ошибка, я это знаю. Со мной не очень легко, в этом был мой большой недостаток. Особенно для художника – легкость, это то, что нужно. А пока ты могла бы написать мне: «Ты этого хотел, Жорж Данден!»[382].
Да благословит Вас Бог, моя милая подруга, и больше не будем об этом. Я достаточно страдал, чтобы знать, что это такое, и больше не боюсь страданий. Готов всю свою жизнь страдать, чтобы провести с Вами еще два дня – простите меня за всё это и не вините меня, потому что я всего лишь несчастный, недостойный поцеловать и подошвы Ваших туфель. Еще раз спасибо за телеграмму. Алекс
[7.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург][383]
Дорогая мадам Дузе,
прошу Вас написать мне несколько слов сразу после Вашего первого выступления. Вы не поверите, как сильно я заинтересован вопросом Вашего дебюта. Если бы Вы мне телеграфировали двумя словами, было бы еще лучше.
Я надеюсь, что у Вас не возникло трудностей при пересечении границы и что Вы довольны своим петербургским жильем. Скажите мне, дождалось ли оно Вас или Вам пришлось искать новое? Представляю, какие трудности возникнут по приезде в Петербург!
Как Вам удалось добиться того, чтобы Вас понимали? Еще одна просьба, и очень серьезная. Не забудьте, дорогая подруга, проявить относительно полную неосведомленность в отношении нескромных вопросов,