— Что, старуха, соскучилась? — сказал мужчина.
— Это кто? — сказал Саша.
На другом конце провода замолчали и, решив, что попали не туда, положили трубку.
— Кто–то хамит, — сказал Саша.
Маша бросила вязание, быстро подошла к нему.
— Выдерни из розетки, — сказала она.
— Зачем?
— Не надо, с ним бесполезно разговаривать.
— С кем с ним?
Звонок. Саша сорвал трубку. Услышал шепот:
— Сдохнете, сдохнете все, все сдохнете…
— Кто это? — сказал Саша. — Что за бред? Я сейчас пойду и засеку ваш телефон.
— Испоганили страну… — зловеще шептал человек в трубке. — От вас воняет, жидовская вонь…
Саша поднял глаза. Все, кто был в доме, окружили его. Ревекка Самойловна, Маша, Михал Михалыч и Ирина Евгеньевна. Ирина Евгеньевна нажала на рычаг:
— Саша, это звонит какой–то больной человек. Это уже давно, мы привыкли. Выключите телефон.
Саша долго смотрел на них и вдруг закричал:
— Выйдите отсюда! Все выйдите, ну что вы смотрите на меня? Идите!
Неожиданно они подчинились. Он задержал только Машу.
— Стой здесь.
Он уселся в кресло, на колени поставил телефон и впился в него глазами. Звонок.
— Ты думал, я тебя оставлю в покое? — сказал мужчина. — Сегодня мы придем. Пусть девочка раздвинет ножки.
— Ты подонок, подонок, понял?! — закричал в ярости Саша. — Сука, я тебя найду, сука!!!
Он прикрыл ладонью трубку и показал Маше на дверь:
— Иди к соседям, позвони на станцию, я буду с ним говорить…
— Я не знаю номер…
— Узнай!
Маша выбежала за дверь.
— Ну, что же ты не приезжаешь? — говорил Саша в трубку. — Ты ведь трус, трус, жалкое ничтожество, которое только по телефону может пугать… Ну, давай, приходи, я тебя жду, мы все тебя ждем. Что, пересрал, подонок? Где же ты?! — Саша истерически захохотал. В трубке замолчали.
— Ну что же ты не идешь?
— Ты кто? — спросил мужчина.
— Я — жид. Самый пархатый жид, и я орал на тебя, понял? — закричал Саша.
— Я хочу разговаривать со старухой, — сказал мужчина.
— Со мной не нравится? Ты хочешь, чтобы тебя боялись, а я тебя не боюсь, тварь ты такая!
В комнату вбежала Маша, кивнула утвердительно.
— И знаешь, что я тебе еще скажу? — Саша смеялся. — Мы поймали тебя, мы засекли твой номер, подонок, теперь все, ты обтрюхался, теперь я тебя повешу за яйца! Ты обтрюхался, гад!
— Я звоню из автомата, — сказал голос. — Ты засек автомат, дурак.
И засмеялся.
Михал Михалыч уходил. Он неловко поцеловал Ирине Евгеньевне руку.
— Ничего не могу, ждут… — бормотал он.
— Иди. — Она закрыла за ним дверь. Обернулась к растерянно стоящей в коридоре Ревекке Самойловне: — Мама, спать. Я говорю, иди спать.
— Боже, как молодой человек ругается… — сказала старуха и пошла в свою комнату…
— …Ты можешь объяснить, что ты хочешь? — уже другим тоном спрашивал Саша своего собеседника.
— Чтобы вы все сдохли.
— Понятно. Очень хорошо. Ты позвонил, а теперь все лягут и начнут дохнуть. Тебе не кажется это забавным? — Саша деланно засмеялся.
— Вы будете бояться, — сказал голос. — Вам будет страшно выходить из дома. Вы перестанете спать. А потом мы придем и перережем вам глотки. Или вы уберетесь из нашей страны.
— Они–то уберутся. А я останусь, — сказал Саша.
В трубке замолчали.
— Хочешь, встретимся? — неожиданно предложил мужчина.
— Когда?
— Сейчас.
— Где ты?
— Здесь, — в трубке хмыкнули.
— Где здесь?! — крикнул Саша.
— Подойди к окну.
Распутывая телефонный шнур, Саша подошел к окну. Маша шла за ним по пятам. Во дворе была ночь, ветер.
— Где ты? — Саша вглядывался в темноту, пытаясь что–либо разглядеть.
— Телефонный автомат, — сказал мужчина, — я там.
Автомат был совсем близко, в десятке метров от подъезда. В темноте белела его крыша, но разглядеть человека внутри было невозможно.
— Я сейчас приду, — сказал Саша.
— Я хочу, чтобы ты был один, — сказал мужчина.
— Хорошо.
Мужчина повесил трубку.
— Ты никуда не пойдешь, — сказала Маша.
— Пойду, — сказал он. — И не мешай мне. Я говорю, не трогай меня.
Он вышел в коридор. Здесь была Ирина Евгеньевна. Из комнаты выглядывала старуха.
— Дайте мне ключ, — сказал Саша. — Дверь закройте. Не открывайте никому.
Он прошел на кухню. Взял нож для хлеба с деревянной ручкой. Лезвие было тонким, с пятнами стертой ржавчины. Саша положил нож на место. Взял точильный камень и сунул его за пазуху. В коридоре старуха дала ему связку ключей. Маша плакала.
Он вышел на лестничную площадку. Вызвал лифт. Загорелась красная лампочка. Из двери квартиры на него смотрели три женщины.
— Никому не открывайте, — сказал он. — И закройте дверь!
Пришел лифт. Саша взялся за ручку, но раздумал и пошел по лестнице. Громко раздавались его шаги. Он спускался все ниже и ниже, пока не оказался рядом с почтовыми ящиками на стенах. Лампочка не горела. Саша на ощупь добрался до двери, мгновение постоял, с силой распахнул ее и вышел на улицу.
Впереди, в нескольких шагах, видна была телефонная будка… Три женщины смотрели на него из окна… Медленными шагами он приближался к телефонной будке. Он достал из–за пазухи точильный камень и сжал его в руке. В трех метрах он остановился. В будке было темно.
— Я здесь, — сказал Саша.
Тишина.
Света не было. Саша сделал еще шаг. Еще. Взялся за ручку и распахнул дверь будки. Здесь никого не было.
— Где ты?! — закричал он в темноту. Тишина. Саша бросил камень и побежал к подъезду. Он хотел вызвать лифт, но кнопочка горела, и Саша, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх. Он звонил в дверь, пока не сообразил, что есть ключи. Их было несколько, и Саша дрожащими руками пробовал один за другим.
Дверь открылась. Три женщины, бледные, как полотно, смотрели на него. В руках у Ревекки Самойловны была табуретка.
— Там… никого нет… — задыхаясь, сказал Саша. — Он обманул.
Ревекка Самойловна поставила табурет на пол. Села на него. Опустила руки на колени.
— Слава богу, — сказала она, — вейз мир…
Маша бросилась ему на шею и замерла.
— Я всегда говорила, эти люди хотят нас напугать! — Ирина Евгеньевна резко развернулась и пошла на кухню. — Я поставлю чайник. И не смейте больше брать телефонную трубку!
Зазвонил телефон.
Маша выдернула шнур из розетки.
— Дети, мне надоело, — сказала Ревекка Самойловна. — Пусть звонят, приходят… я старая женщина и хочу спать. — Старуха поднялась со стула. — Всем спокойной ночи. Поздно не сидите…
Ревекка Самойловна кокетливо помахала всем рукой и ушла в свою комнату.
Ночью втроем пили чай на кухне.
— Эй, лав стори, очнитесь! — сказала Ирина Евгеньевна. — Как пломба? Пока я жива, она будет стоять. А если выпадет, знайте, Саша, со мной что–то случилось. — Она заметила, что ее не слышат. — Эй, я тоже здесь, хоть и мешаю вечной любви.
Саша и Маша находились где–то далеко. Они смотрели на Ирину Евгеньевну и улыбались.
— Маш… — Ирина Евгеньевна засмеялась. — Может быть, тебе не стоит с нами уезжать? Подожди, не перебивай. Ну будут у тебя заграничная мама и бабка и… Будет, кому шмотки присылать. Буду слать вам посылки. Маша, что ты молчишь? Почему ты молчишь, Маша?
Голос у Ирины Евгеньевны сорвался.
— Вы… это серьезно? — сказал Саша.
— Мне бы не хотелось быть разрушителем вечной любви. А вдруг она на самом деле вечная? Маша мне этого не простит. Маша, я тебя не слышу! Что ты молчишь?
В дверь позвонили.
Они все, как по команде, посмотрели на часы. Было три часа ночи. В дверь позвонили еще раз.
— Я открою, — сказал Саша.
— Не надо, — Ирина Евгеньевна взяла его за руку.
Он встал и вышел в коридор. Подошел к двери, прислушался. Кто–то топтался на лестнице. Саша открыл замок и распахнул дверь.
Перед ним стоял Вадим.
— У вас то занято, то трубку никто не берет, — сказал Вадим. — Я тебя искал. Я не вовремя, наверное… Меня из дома выгнали…
Вадим неловко поглядывал по сторонам.
— Вадик… — Саша вдруг обнял его, встряхнул. — Ты молодец…
Растерянный Вадим улыбался, не понимая столь бурной радости.
— Ну раздевайся же… Что ты стоишь? Вадим снимал плащ, когда в глубине квартиры раздался крик:
— Бабушка! Бабушка! Бабушка!
На столе, покрытом белой крахмальной скатертью, стояла керамическая урна. На урне было написано: Волькенштейн Р. С. 1915–1988 гг.
Молча вокруг стола стояли люди. Окна были распахнуты настежь, и душная московская жара волнами наплывала с улицы.
— Я возьму ее в ручную кладь, — сказала Ирина Евгеньевна. — Говорят, они бьются, только надо запаковать хорошенько. Рая так плакала, когда узнала.
Все сразу разбрелись по квартире, негромко переговариваясь:
— Боже, какой дом, жалко оставлять…
— Я вас уверяю, уже кто–нибудь нацелился!
— Да, такое добро долго не стоит…
Люди подходили к Ирине Евгеньевне, целовали ее в щеку, шептали что–то и протягивали свертки и пакеты. Ирина Евгеньевна в который раз раздраженно говорила:
— Я же просила, никаких передач, мы задыхаемся от этих вещей!.. — Но пакеты брала.
Маша попросила его: — Запакуй, пожалуйста. Не так же везти…
Она стояла у окна, заполненного солнцем, откуда был виден зоопарк и лебеди на темных застывших прудах. Саша вынул из кучи картонную коробку, поставил на стол и осторожно, двумя руками, положил в коробку урну. Пучком соломы он обложил урну со всех сторон. Коробку тщательно завязал шпагатом.
Из комнаты послышалось рыдание Ирины Евгеньевны.
— Только бы они не захотели на таможне вскрыть… это.
— Ну что ты? — Саша поморщился. — Зачем?
— Они все могут.
— Маша!
— Могут.
Он опустился на табурет. Она села напротив. Они молчали. Между ними стояла коробка.
— Тебе не стоит ехать в аэропорт, — сказала Маша. — Это очень рано.
— Я приеду.