— Мы заплатим, — пообещал адвокат. — Сколько?
— Сто тысяч, — сказала она с вызовом.
— Эдик, вынимай палку. И звук погромче.
— Удивительное и радостное событие произошло в родильном доме столицы, — вещал диктор. — Счастливая мама, тридцатилетняя Эльвира Бабекова, произвела на свет сразу четырех малышей, двух мальчиков и двух девочек. «Будет еще одна большая, дружная семья, — сказал нашему репортеру главврач больницы. — Все бы так. Тогда не было бы у страны демографических проблем».
Люба Кошкина слушала, зажмурившись, потому что ей вовсе не хотелось видеть, что проделывают с ее собакой и как выглядит черенок, извлеченный из внутренностей.
— Деньги вперед, — упрямо проговорила она, стараясь не стучать зубами.
Павел очнулся, завозился рядом, получил по голове и опять затих. Люба окончательно поняла, что никто ее не защитит, не спасет. Она была одна против двоих этих ужасных парней, которым было все равно, кого убивать, кого калечить.
— Деньги! — крикнула она. — Деньги!
— Какой сильный характер, — похвалил адвокат. — Молодец. Я дам тебе денег.
— Сколько?
— Торговаться будем, когда насадим тебя на треть. Или на четверть.
— Слышала? — с угрозой спросил Эдик, склонившись над Любой.
Она открыла глаза, посмотрела на заостренную палку и заплакала.
— Так не пойдет, — сказал адвокат. — У нас мало времени. Даю тебе минуту.
— Половину, — подал голос Эдик. — Время пошло.
Люба перестала плакать.
— Под скатеркой, — выговорила она с ненавистью.
— Отлично, — кивнул адвокат. — А скатерка где?
— В столовой.
— Я погляжу, — сказал Эдик.
Вернувшись, он протянул напарнику перламутровую карточку.
— Вот и все, — сказал адвокат Любе. — А вы боялись.
— Ты деньги обещал, — процедила она.
Он залез в карман, вытащил бумажник, бросил на пол несколько купюр разного достоинства. Потом обратился к спутнику:
— Засними здесь все, Эдик. Бутылку на столе захвати. Напились, взялись собаку разделывать на шашлыки и отрубились.
Любовь Викторовна Кошкина уронила голову на поднятые колени и разрыдалась. В ее жизни не осталось места мечте. Совсем.
Глава седьмая. Все пропало!
Наташа Пампурина хватилась банковской карты ранним утром. Вот уже третий день она отправлялась якобы на пробежку, а сама покупала в киоске длинную ароматную сигаретку, банку энергетического напитка и курила в укромном уголке.
Зависимость от никотина пришла столь стремительно, что нечего было даже пытаться противиться ей. Наташа была просто не в состоянии дождаться, когда отправится в институт, где можно будет покурить всласть, не запивая каждую сигарету порцией ароматизированной шипучки.
Но за все удовольствия приходится платить, а карманных денег давали Наташе в обрез. Понимая, что без табачного дыма ей со стрессом не справиться, она решилась на крайний шаг. На шестнадцатилетие родители подарили ей не слишком крупную, но кругленькую сумму, положив деньги на банковскую карточку. По идее, она была вольна распоряжаться ими, как заблагорассудится, но было ясно, что отец и мать будут весьма недовольны, если узнают, что дочка начала транжирить капиталец, да еще буквально пуская денежки на ветер.
Короче говоря, натянув спортивную одежду и сунув ноги в кроссовки, Наташа приготовилась покинуть квартиру в пятнадцать минут седьмого, но так и не переступила порог, растерянная и удрученная.
— Дождь моросит? — спросил отец, выходя из ванной комнаты.
— Нет, — ответила она, в сотый раз проверив все карманы куртки и сумки.
Наташа совершенно точно знала, что носила с собой карту постоянно. Наличие денег придавало девушке уверенности, которой ей так не хватало. Карточка всегда была при ней. Обычно она хранилась в том же кармане, что и мобильник. Вспомнив эту деталь, Наташа похолодела.
— Доброе утро, Наташенька, — поздоровалась мать, заглядывая в прихожую. — Уже побегала?
«Отбегалась», — подумала девушка. А вслух произнесла:
— Нет.
— Завидую тебе, — мать зевнула. — Мне бы твою решимость. Слушай, может и мне бегом заняться?
— А это идея, — подключился к разговору отец. — Будем бегать все вместе.
Он не подозревал, насколько он сам и его семья близки к воплощению этой идеи в жизнь. Губы Наташи горько скривились. Ничего не сказав, она отправилась в свою комнату и битый час рылась там в вещах, после чего опустилась в креслице, бессильно уронив руки.
— Завтракать, господа! — весело позвала мать из кухни.
— Сейчас! — так же весело откликнулся Пампурин, а сам заглянул в комнату дочери, и лицо его вовсе не выглядело жизнерадостным. — Что случилось?
— Ничего, — невыразительно произнесла Наташа.
— Потеряла что-то?
— Нет.
— Потеряла, — мрачно заключил Пампурин. — Так всегда бывает с… — он кашлянул. — На местах преступлений.
— Ты хотел сказать: так бывает с преступниками, — поправила Наташа.
— Завтракать! — снова позвала мать.
— Я сказал то, что хотел сказать, — буркнул Пампурин. — На моей памяти не было такого, чтобы кто-нибудь не обронил какую-то вещицу. Ключи, билет, украшение. Что в твоем случае?
— Банковская карта, — выговорила Наташа онемевшими губами.
— Ладно, потом поговорим. А сейчас сядем за стол и не будем пугать маму раньше времени. Может, еще найдется твоя карта.
— Ты же сам сказал…
— За стол, за стол.
Пампурин вышел, подавая пример. На завтрак были его любимые сырники, но он не ощущал их вкуса, поглощенный своими мыслями. И он, и Наташа едва дождались ухода матери на работу. Потом взялись за поиски вдвоем. На часах была половина девятого. До визита бандитов к Кошкиным оставалось каких-нибудь полтора часа.
— Сиди в машине и не высовывайся, — велел Пампурин.
Известие о бесследно пропавшей карточке состарило его лет на пять, если не больше. Под глазами его пролегли тени, которых там раньше не было. Он хорошо понимал, чем все это может кончиться. Если банковская карта окажется в распоряжении следствия, то ареста дочери ждать совсем недолго. Успокаивало немного только отсутствие слежки. По пути в прокуратуру Пампурин применил пару нехитрых трюков, позволивших убедиться в том, что «хвоста» за ним нет. Это означало, что банковская карта не была обнаружена или что дочь потеряла ее далеко от места преступления. Очень хотелось в это верить. Пампурин почти верил. Не может же быть все плохо, опять плохо, а потом хуже некуда. Говорят ведь, что любая черная полоса однажды заканчивается… забывая, что это касается лишь тех, кто двигается поперек, а не вдоль нее.
Заглянув в свой кабинет и покрутившись для виду в коридоре, Пампурин отправился к Чакурову. У них были сложные отношения, которые вполне можно было назвать неприязненными. Это осложняло задачу. Пампурин плохо представлял себе, какие доводы помогут убедить Чакурова рассказать, как продвигается следствие. С другой стороны, сделать это было совершенно необходимо.
— Привет, — сказал Пампурин с порога, постаравшись придать тону и выражению лица товарищескую симпатию, которой не испытывал. — Что с рукой? Ты, кажется, боксом занимаешься?
— Плаванием, — поправил Чакуров, искоса взглянув на загипсованную руку. — И еще немного качаюсь.
— На тренажере повредил?
— Да. На тренажере.
Чакуров насупился и принялся набирать левой рукой текст на клавиатуре. Это получалось у него плохо, потому что он постоянно шипел и матерился.
— Давай помогу, — вызвался Пампурин.
— Ну садись, — не стал спорить Чакуров и освободил крутящееся кресло.
— Постой… Ты заявление об уходе пишешь?
Не веря своим глазам, Пампурин приблизил лицо к экрану.
— Как видишь, — сказал Чакуров. — Знаешь, Валера, когда у тебя дело забрали и мне передали, я, дурак, обрадовался. А надо было бежать, как черту от ладана.
— Что-то случилось?
— Не будем об этом. Ты пиши.
Чакуров стал диктовать. Работа заняла две или три минуты. Закончив, Пампурин включил распечатку и повторил вопрос:
— Что случилось?
— Тебя это не касается, — проворчал Чакуров.
— Еще как касается.
— Каким боком, интересно знать?
— Если ты уволишься, Распопов дело мне вернет, — пояснил Пампурин. — Должен же я знать все подводные камни.
— Подводные камни тут такие, что с ходу расшибешься.
Чакуров сходил к двери и выглянул в коридор, проверяя, не подслушивают ли их. Этого времени ему хватило для того, чтобы, образно выражаясь, подобрать сопли и взять себя в руки. Конечно, хотелось поделиться с кем-нибудь своей бедой, но в данном случае это было не только бесполезно, но и опасно. Сотрудникам, даже бывшим, совсем не обязательно знать, как его, Чакурова, шантажируют бандиты. Обещания адвоката выеденного яйца не стоили. Он уже трижды звонил, требуя все новых и новых услуг, намекая, что может дать ход видео, на котором Чакуров якобы насилует незнакомку. Было ясно, что эта кабала — навсегда. Группировка Каравана уже никогда не отвяжется. Значит, рано или поздно о сотрудничестве Чакурова с бандитами станет известно, а там и сроки пойдут: за изнасилование, за разглашение служебных тайн, за участие в коррупционных схемах и так далее. Но Чакуров не собирался проводить остаток жизни за колючей проволокой. В Черногории у него жил брат, занимавшийся там строительным бизнесом. Если уволиться и осесть там, то ОПГ Каравана потеряет к нему всякий интерес. Не станут бандиты искать и преследовать следователя, лишь бы испортить ему жизнь. Так что главное сейчас — исчезнуть быстро и тихо, не привлекая к себе внимания.
— Ну? — поторопил Пампурин. — Что за подводные камни?
— Как везде и во всем, Валера. Ты думаешь, что у тебя все гладко идет, а тут вдруг начальство понесет по кочкам или сам под откос слетишь.
Такая образность не понравилась Пампурину. Ему нужны были конкретные факты, а не эпитеты и гиперболы.
— Распопов говорил, у тебя свидетельница появилась, — сказал он.