Руки Анжелики замерли, словно ее поймали за чем-то весьма неподобающим. Повернувшись, Элиза заметила, как посерело лицо сестры и вместе с тем, огнем вспыхнули щеки. Она снова перевела взгляд на руки Анжелики и подумала, что они словно слегка зависли над коленями. Точнее, дело было не в этом. Нет, скорее в том, что колени Анжелики каким-то образом стали… толще. Задумавшись об этом, она поняла, что Анжелика в последнее время стала больше есть, прося добавочную порцию бекона за завтраком (что ж, за это трудно ее винить) и, что более странно, добавочную порцию побегов папоротника на ужин. Анжелика всегда ненавидела папоротник – утверждала, что он горчит, как испорченный уксус. А теперь взялась жадно поглощать его. Было похоже на то, что ею движет… нестерпимая тяга.
Странная мысль посетила Элизу. Она снова посмотрела на руки Анжелики, пляшущие над пополневшими коленями. И все же она не могла решиться произнести это слово, даже мысленно. Ведь Анжелика была ее сестрой. Пусть она и была теперь замужем, но не могла же она… Или могла?
Тяжелый вздох донесся с кровати.
– Ох, Элиза, моя милая, милая, наивная девочка. Ты еще не поняла, что скоро станешь тетушкой?
Элиза нервно засмеялась.
– Вы хотели сказать сестрой, матушка?
– Я рожаю, дорогая моя. Я не при смерти, я в здравом уме и твердой памяти. Я хотела сказать тетушкой.
– Тетушкой? – глуповато повторила Элиза.
– Ох, да ради бога! – воскликнула Дот с другого конца кровати. – Раскрой глаза, девочка. Твоя сестра беременна.
Элиза повернулась к Анжелике, которая смотрела на нее широко раскрытыми глазами со смесью страха и ликования на лице. Она кивнула в ответ на не заданный Элизой вопрос, а затем сестры радостно обнялись, и взрывы смеха заполнили и без того битком набитую комнату. Обнимая сестру и чувствуя, как мягкий животик Анжелики прижимается к ее собственному, она ощущала, как тают все аргументы против рождения детей, которые она приводила себе по дороге домой. Она поняла, что она тоже хочет стать матерью. Увеличить семью Гамильтонов вместе с Алексом. Теперь она надеялась, что и ее вскоре коснется это благословение.
Дот подняла глаза и встретилась взглядом с миссис Скайлер.
– Должна признаться, я побывала в разных родильных комнатах, в том числе и в весьма необычных. Но эта даст фору любой из них.
Миссис Скайлер лукаво улыбнулась своей повитухе.
– Ты же знаешь сестер Скайлер, – сказала она. – Нет настолько трогательного момента, в котором они бы не нашли, над чем посмеяться. Да что там, поспорить могу, что и новорожденная появится на свет с улыбкой!
10. В бой
Траншеи
Йорктаун, Вирджиния
Сентябрь 1781 года
Алекс не спеша шел мимо рядов солдат, кивая одному, пожимая руку другому. Солнце садилось за его спиной, золотя лица его людей последними лучами, но всякий раз, как он приближался к одному из них, его тень гасила золотое сияние, погружая очередного солдата в темноту. Алекс изо всех сил старался не думать, что это плохой знак.
– Вы хотели, чтобы было что рассказать сыновьям, Энрайт, – обратился он к одному. – Обещаю, сегодня вы получите огромный запас историй!
– Рядовой Карсон! Вы, что, едите суп в такое время? Будем надеяться, что он не вытечет через дырку от пули через пару часов!
– Нет, капрал Фромм, мы не будем сдирать с британцев скальпы в качестве военных трофеев. Но вы вполне можете разжиться парой новых сапог. Эти больше похожи на решето!
Люди – его люди – смотрели на него с ехидцей и вместе с тем с решимостью на лицах, с напускным оживлением солдат, притворяющихся, что не боятся смерти, которая, вполне вероятно, ждет их уже через час или два. Их лица были черны от грязи, которую Алекс в шутку не велел им смывать.
– Никогда не видел более белокожих ребят! Две недели под солнцем, а ваши щеки бледнее рыбьего брюха! Чуточка грязи поможет вам спрятать лица от британцев, когда взойдет луна!
Как и его солдаты, Алекс взял беззаботный, почти шутливый тон. Однако, в отличие от них, он ничуть не притворялся. Хоть он и знал, что ему предстоит провести исключительно опасное дело и что некоторые из его ребят, а возможно, и он сам, могут быть убиты, но не чувствовал страха. Он обещал Элизе, что вернется к ней, и собирался сдержать обещание. Как бы далеко от нее он ни был, она всегда царила в его мыслях и сердце.
Да, он действительно стремился командовать полком, потому что это укрепило бы его репутацию и поспособствовало дальнейшей карьере, особенно если он решил бы сделать политическую деятельность не просто увлечением или гимнастикой для ума. Но вот в чем он не готов был признаться даже самому себе, так это в том, что он грезил полем битвы, мечтал о шансе поставить жизнь на кон ради того, во что верил, и, да, забрать жизни тех, кто угрожал его вере.
Когда он сражался под командованием генерала Вашингтона под Монмутом, то ринулся в битву, как простой солдат, вместо того чтобы, как настоящий офицер, отдавать приказы, стоя в отдалении. Тем самым он последовал примеру Вашингтона, но, в отличие от генерала, продолжал сражаться, даже когда враг стал отступать. Рискуя жизнью снова и снова, он догонял бегущих солдат, пока, в конце концов, его лошадь не подстрелили, и он едва не оказался погребенным под тушей мертвого животного.
И вот он чувствовал, как знакомая жажда битвы растет в нем сейчас. Пару часов назад они с отрядом закончили копать передовую траншею позиций американцев – каторжная работа, которая заняла у четырех с лишним сотен солдат целый день. Отряд Алекса состоял из людей, имеющих инженерные навыки, необходимые в подготовке к сражению: подрывников, которые могли быстро расчистить путь через лес и кустарник, рудокопов, умевших копать отличные траншеи.
Немыслимо было узнать, что затевают британцы за забором двадцати футов в вышину, но пока пушечные ядра над заостренными бревнами не летали. Алекс схватил лопату и присоединился к своим людям, отчасти для укрепления «духа товарищества» (он не мог произносить это слово, не скривившись при воспоминании о попытке Лафайета отнять у него командование отрядом), отчасти потому что терпеть не мог бездеятельное ожидание.
Работа была изматывающей, но она не мешала мыслям хаотично мелькать в голове, и, как только траншея была закончена, он провел своих людей в издевательском танце вне пределов досягаемости британских ружей, чтобы подразнить врага. Барабанщики стучали по натянутым шкурам, трубачи дули в трубы, а измотанные солдаты, танцуя, прокладывали путь назад, в лагерь и прочь от усталости.
Ему нужно было отвлечь их от того, что надвигалось, отвлечь от ожидания смерти. Около десяти минут они скакали, как на сельских танцах, смеясь, стуча сапогами, гикая, как сумасшедшие, сбежавшие из лечебницы, и пусть сейчас они казались самыми недисциплинированными солдатами из всех, что когда-либо носили форму, теперь в их душах на смену тревоге пришло спокойствие. Они расселись кучками по три-четыре человека, жуя вяленое мясо или грызя сухари и с братским согласием передавая фляжки. И хотя они казались расслабленными, в глазах их была настороженность. Они, похоже, были готовы кинуться в атаку в любое мгновение.
Когда Алекс вернулся в траншею, он увидел, что его уже поджидает хмурый Лоуренс. Присутствие Лоуренса не стало сюрпризом. Алекс сам просил, чтобы друга приписали к его полку как одного из трех командиров батальона. Однако Лоуренс где-то задержался, и сейчас Алекс увидел его в первый раз за целый день.
– Лоуренс! – воскликнул он. Он протянул другу руку, но тот ее проигнорировал.
– Ты совсем ума лишился? – резко спросил Лоуренс.
Алекс замер. Затем выпрямился и, как мог, разгладил незастегнутый мундир на плечах.
– Прошу прощения, полковник Лоуренс? – произнес он самым высокомерным тоном, который смог изобразить в своем запыхавшемся состоянии. – Вы хотели о чем-то меня спросить?
– Вы совсем ума лишились? – повторил Лоуренс, прежде чем бросить насмешливое «сэр».
Лоуренс кинул злобный взгляд на солдат, спрыгивающих в траншею после издевательского танца, и Алекс понял, что тот имел в виду.
– Так ты об этой вакханалии?
– Именно так. Скачете, как койоты с подпаленными хвостами, прямо на виду у врагов.
– Уверяю тебя, что мои люди были далеко вне пределов досягаемости британцев, и если бы они начали палить из пушек, мы бы…
– К черту британцев! – перебил его Лоуренс. – Ты хочешь лишиться командования прежде, чем успеешь хоть раз повести солдат в бой?
Алекс удивленно распахнул глаза. Только теперь он понял, как глупо, должно быть, его действия выглядели со стороны. Но он также понимал, что это был правильный поступок. Его люди устали и, хоть ни за что бы в этом не признались, были напуганы. Штурмовать палисад высотой двадцать футов всего лишь со штыками, топорами и лестницами было затеей рискованной, как сама война, и кому-то из них, определенно, предстояло погибнуть.
Лоуренс склонился ближе. Его лицо смягчилось, словно он прочитал мысли Алекса, пронесшиеся сейчас в голове.
– Послушай меня, сэр, – заговорил он. – Я служил в пехоте и тоже вел ее в атаку. Я знаю, какие чувства переполняют сейчас твоих ребят. Это судьбоносная ночь. Если мы победим сейчас, то однозначно подарим свободу и независимость всем тринадцати штатам – не колониям, а штатам – и нации, которую они составляют. Но чтобы достичь этого, твоим людям понадобится выдающийся и сдержанный лейтенант-полковник Александр Гамильтон, а не горячий, бесстрашный, смею заметить, порой до безрассудства, парень, который с юношества сам пробивал себе дорогу в этом мире.
Одна часть Алекса признавала, что друг говорит мудрые вещи, но вот другая все еще злилась на публичную отповедь – к тому же за правильный поступок, как бы это ни выглядело со стороны.
– Не могу не отметить, что этот парень неплохо справлялся, – ответил Алекс, но уже намного мягче.
– Бесспорно, это так: он смог направить энергию своего гнева в русло зрелых действий и оставил детские фантазии позади. – Лоуренс понизил голос, но теперь он звучал еще напряженнее. – В вас нуждаются не только эти люди, полковник, и не только ваша страна. Теперь у вас е