Рядом возник Жима.
– Люди готовы, сэр.
– Отлично, майор. Я сам поведу их в атаку.
Жима удивленно моргнул, но больше на его лице ничего не отразилось.
– Как пожелаете, сэр.
Он отступил, и Алекс встал перед строем.
Он окинул взглядом целое море бледных лиц.
– Джентльмены! – воскликнул он. – Мы это делаем не ради славы, а ради Америки! – Затем вскинул ружье над головой, словно пронзая небо штыком. – В атаку!
11. Вторжение
Особняк Скайлеров
Олбани, штат Нью-Йорк
Сентябрь 1781 года
Все лето и начало осени мысли Элизы постоянно крутились вокруг ее мужа, его назначения и грядущей битвы, поэтому она уже привыкла жить в постоянной тревоге. Редкие письма с фронта помогали ей слегка успокоиться, но было сложно находить новые и новые утешения в мирном, почти пасторальном быте поместья, зная, что Алексу сейчас далеко до спокойствия и безопасности. Даже спустя много месяцев она продолжала ругать себя за их далекое от идеала прощание, и все письма Алекса, которым удалось добраться до нее, всегда носила при себе, в кармане, чтобы в любой момент напомнить себе о том, что он существует и любит ее.
– С ним все в порядке, – сказала Анжелика, словно отвечая на ее мысли. Сестра взяла ее под руку, в то время как остальные дамы совершали утренний моцион между цветочными клумбами, украшавшими обе стороны садовой дорожки.
Элиза благодарно пожала локоть сестры.
– Скажите-ка мне, матушка, – попросила Анжелика, пытаясь отвлечь сестру более будничными заботами. – Почему у «Угодий» нет портика?
– Портика? – переспросила миссис Скайлер, как будто это было слово из языка коренных американцев, которое она ни разу не слышала, вроде «сквош» или «сохатый». Она направилась к восьмиугольной крытой беседке, стоящей в центре декоративного сада к югу от особняка, и уселась там в низкое угловатое кресло, сделанное из спилов, чья кора за долгие годы стерлась до полированной гладкости.
– Да, портик, мама, – повторила Анжелика со смешком, устраиваясь рядом с матерью. Ее беременность стала намного заметнее за последние три месяца, прошедшие с тех пор, как она рассказала все семье, и ей пришлось немного ослабить бант на поясе платья, которое, даже будучи расшитым, все равно туго обтягивало ее талию.
– Малышке Китти тоже интересно, – поддержала Элиза, взглянув на туго спеленутую круглолицую кроху, которую держала на руках, следуя за матерью и сестрой в беседку. Ее самую младшую сестру только что покормили и перепеленали, завернув в тоненькую кружевную пеленку по причине нетипичной для октября жары, пусть и не удушающей, но заставившей Элизу пожалеть, что она, в отличие от малышки, упакована в нижние юбки.
Когда она устроилась, Мэри, горничная, споро начала разбирать корзину с провизией, приготовленную для пикника, пользуясь помощью Лью, который принес вторую корзину – с фарфором и столовым серебром.
– Аккуратнее, Лью, – отчитала парня Мэри. – Хоть он и зовется костяной фарфор, это не значит, что он крепок, как твои кости, которые я тебе переломаю, если ты разобьешь хоть одну тарелочку из сервиза хозяйкиной матери.
– Портик? – второй раз переспросила миссис Скайлер. Элиза, глядевшая на мать, не могла сообразить, дразнит ли она Анжелику или действительно не понимает, о чем идет речь.
– Портик, мама, – сказала Анжелика с наигранным раздражением. – Вы же знакомы с таким понятием? Пристройка к дому, с крышей, но без стен, благодаря наличию которой жители поместья могут наслаждаться чашечкой чая с мятой, не спускаясь с холма на четверть мили.
– Не забудьте про булочки! – вставил Лью, жадно пожирая глазами горку присыпанной сахарной пудрой выпечки, с которой Мэри только что сняла расшитое яркими цветами кухонное полотенце.
– Мэри, будь добра, дай этому мальцу булочку и отошли его, пока он не перебил всю посуду в корзине, – велела Кэтрин Скайлер. После того как Лью принял угощение, она продолжила: – С чего бы я вдруг стала распивать чай в портике, когда могу выпить его здесь, в приятной сельской атмосфере, среди ароматов цветов, пения птиц и самых прелестных пейзажей, куда ни посмотри?
На самом деле до них доносились лишь звуки очередной братской перепалки, затеянной Джонни, Филипппом и Ренном где-то вне поля их зрения. Судя по количеству криков, мальчики либо отлично проводили время, либо у одного из них за обедом под глазом будет синяк. Впрочем, скорее, и то и другое.
– Я полагаю, что тут все дело в пути, о котором упоминала Анжелика, – вставила Элиза. – От нашего дома к подножию холма ведут семьдесят восемь ступенек. И хотя пейзажи вокруг действительно прелестны, но возле дома ничуть не меньше цветов, включая те розы, которые посадил папа, когда Корнелия родилась, и птицы на вершине холма поют ничуть не хуже, чем внизу, и, смею заметить, вид, на самом деле, даже чуточку лучше благодаря более высокой точке обзора и отсутствию препятствий в виде кустарника.
– Ага, вот тут вы не правы, маленькая мисс. – Кэтрин Скайлер сидела с торжествующим видом человека, поймавшего собеседника на грубейшей ошибке. – В портике, – она опять произнесла это слово так, словно это загадочный иностранный термин, хотя теперь было совершенно ясно, что она просто развлекается, – можно смотреть лишь в одну сторону, в то время как здесь открывается вид на все четыре.
– И все же есть кое-что, чего отсюда не видно, – добавил запыхавшийся голос. Это была Пегги, спешившая вниз по ступенькам с кучей вееров в руках. – Дорога, – закончила она, раздавая веера трем сидящим в беседке женщинам.
Элиза огляделась и поняла, что Пегги права. Кусты сирени, теперь уже отцветшие, но все еще в плотных зеленых листьях в форме сердца, закрывали вид на дорогу.
– А если мы не можем видеть дорогу, – продолжила Пегги, едва успев устроиться, распахнуть веер и начать энергично обмахивать им лицо, – следовательно, проходящие по дороге не могут видеть нас, и в этом, конечно, все дело. Мама – образцовая скромная прихожанка голландской реформистской церкви. Она спит в комнате в задней части дома, а ее личная гостиная выходит окнами на запад, а не на восток, как у прочих. Она полагает, что члены семьи не должны демонстрировать посторонним, чем они занимаются. По ее мнению, это неподобающе.
– О, я бы не сказала «неподобающе», – возразила миссис Скайлер. – Неподобающе – это то, как ты обмахиваешь лицо, словно кухарка, пытающаяся спасти заварной крем. А портик – это всего лишь… банально.
Пегги покраснела и тут же стала обмахиваться медленнее. Элиза, почти столь же яростно обмахивающая сразу и себя, и Китти, тоже замедлилась, но все равно рассмеялась поддразниванию матери.
За три месяца, прошедшие со дня рождения Китти, атмосфера в семье заметно изменилась. Миссис Скайлер, которая, похоже, была уверена, что это ее последний ребенок, расслабилась и стала удивительно добродушной, в отношении к своему восьмому ребенку напоминая слегка беспечную бабушку, играющую с любимым питомцем, которому потакают при всяком удобном случае. Смягчилась она и по отношению к своим старшим детям. Она не перестала быть строгой матерью семейства, что было заметно из отповеди, которую получила Пегги, но теперь ее поучения высказывались более мягким тоном, а иногда и в шутливой форме. Миссис Скайлер больше не вела себя так, словно малейшее несоблюдение этикета – к примеру, подача вилок для омаров к рыбе или платье цвета чуть ярче, чем темно-синий, в воскресенье, – это катастрофа, которая нанесет непоправимый удар репутации семьи.
Элиза с нежностью подумала об Алексе и о том, как ему придется по душе такая перемена в теще. Ее муж все еще отчасти боялся, отчасти благоговел перед ней.
– Сказать по правде, дело в том, что ваш отец не хотел портик, – продолжала между тем Кэтрин. – Выражусь чуть точнее. Ваш отец хотел отстроить нечто грандиозное в духе греческих храмов с колоннами и фронтоном, украшенным фризом, можете себе представить? Я сказала ему, что скандально одно только наличие у нас этих натуральных изображений, – под натуральными миссис Скайлер подразумевала обнаженных, – в доме, на тех самых обоях, которыми все так восхищаются, и что я, определенно, не допущу… чтобы какие-то ухмыляющиеся, разоблаченные… херувимы встречали и провожали моих гостей. А поскольку ваш отец не из тех, кто идет на компромисс, кончилось тем, что мы остались без портика.
– Что ж, мне, к примеру, нравится устраивать пикники внизу, – заявила Пегги. – Так они превращаются в событие. Может быть, рядом с домом их устраивать было бы проще, но они не были бы чем-то особенным.
– Все потому, что не ты носишь ребенка, – заметила Элиза. – Мне кажется, что Китти становится больше день ото дня.
– Но ведь так и должно быть, правда? – шутливо заметила Анжелика. – Представь себе, что вышло бы, если бы она уменьшалась? Это было бы очень странно. И могу добавить, что и ты не носишь ребенка, ты просто держишь его на руках и можешь передать няне в любой момент. А я ношу и, признаться честно, с каждым днем начинаю все больше и больше восхищаться нашей мамой, которая делала это так часто, что трудно сосчитать, и при том никогда не показывала, насколько это неудобно. По ощущениям, словно Дот затянула меня в самый узкий корсет, а теперь пытается втиснуть дыню между ним и моими ребрами.
– В мое время, – сказала миссис Скайлер, – женщина не говорила о своем состоянии. Это было…
– Неподобающе? – поддразнила ее Пегги. – Или всего лишь банально?
– Вульгарно, скажем так, – продолжила миссис Скайлер серьезным тоном – настолько серьезным, что, по мнению Элизы, все это больше походило на представление. – Но что я могу знать? Я всего лишь старуха шести с четырьмя десятками лет.
– Вот если вы не перестанете говорить «шести и четырех десятков», словно явились прямиком с бала у королевы Елизаветы, люди действительно решат, что вы – старуха.