После этого Алекс подал еще одно обращение генералу Вашингтону: свою отставку из армии. Вашингтон похвалил его за храбрость и лидерские качества, проявленные в ту судьбоносную ночь, сказав Алексу, что теперь он может добавить «герой войны» к своему послужному списку, и с радостью (по крайней мере, не выразив недовольства) принял его отставку, ставшую итогом пяти лет на службе делу независимости в общем и генералу Вашингтону в частности. Он упомянул, что тоже хотел бы сложить с себя бремя власти и вернуться в Маунт-Вернон, на свою огромную плантацию, раскинувшуюся на берегах реки Потомак в Вирджинии. Он не спросил, чем Алекс собирается заняться на следующем этапе жизни, но тем не менее выразил надежду, что Алекс «не отвернется» от страны, которую, с присущими ему «храбростью и даровитостью», помог создать. Алекс заверил его, что не отвернется, в последний раз отдал честь и ушел.
В Олбани он отбыл сразу же, намереваясь забрать Элизу и отправиться с ней в их новый дом в Нью-Йорке, который по множеству причин весьма вероятно мог стать будущей столицей страны, а значит, единственным местом, подходящим такой амбициозной семье, как Гамильтоны.
Но, несмотря на то что Корнуоллис сдался и британские войска на континенте были обезврежены, армия короля Георга по-прежнему полностью контролировала Манхэттен с прилегающими островами, и, вопреки всем прогнозам, отказалась сдаваться или отступать. Красноспинных было слишком много для того, чтобы выгнать их без огромных людских потерь, включающих не только тех солдат, кто пошел бы в бой, но и почти десять тысяч тех, кто томился на британских военных кораблях в Ред-Хук, на Лонг-Айленде.
Американское командование опасалось, что массовое наступление на Манхэттен может подтолкнуть британцев потопить эти корабли или поджечь их. И лишь позже они узнали, что такая судьба была бы сродни милосердию для тысяч военнопленных, погибавших от болезней, холода и голода.
До самого конца британцы держались за мысль, что штату Нью-Йорк придется уступить Манхэттен, Статен-Айленд и Лонг-Айленд короне, и империя будет их использовать как перевалочный пункт между колониями в Канаде и обширными владениями в Вест-Индии. Это, конечно, была бессмысленная мечта – ни генерал Вашингтон, ни губернатор Клинтон не потерпели бы британцев между Флоридским проливом и рекой Святого Лаврентия. И все же передача власти, удовлетворившая обе стороны, заняла более двух лет.
Гамильтонам пришлось остаться в Олбани еще на некоторое время. Их встреча в «Угодьях» была столь же наполнена радостью, сколь было наполнено горечью и взаимным недовольством их расставание.
Алекс галопом въехал на холм, настолько сгорая от желания поскорее увидеть свою возлюбленную Элизу, что практически слетел с коня по прибытии, и Элиза почувствовала, как у нее сердце рвется из груди от радости и облегчения, потому что ее храбрец наконец-то вернулся домой.
В этот день с обеих сторон было пролито немало слез, и Алекс поклялся, что больше никогда не покинет жену. Элиза, счастливая, как малиновка, слушала его обещания, хоть и понимала, что если они хотят прожить в браке долгие счастливые годы, ей придется понимать и прощать нарушение обещаний, данных из самых лучших побуждений.
Алекс рассказал о битве один-единственный раз и больше никогда не говорил об этом в присутствии Элизы. Он закончил свой курс юриспруденции с головокружительной скоростью и сдал адвокатский экзамен в июле 1782 года. Обычно в штате Нью-Йорк адвокату нужно было отработать три года клерком у судьи, прежде чем получить разрешение выступать в суде, но это требование не касалось ветеранов войны, которые, по общему мнению, отдали своей стране достаточно времени. Однако ему пришлось принять присягу, поклявшись в отсутствии каких бы то ни было связей с королем Великобритании и в верности не только Соединенным Штатам Америки, но и «свободному и независимому штату» Нью-Йорк.
Поскольку Нью-Йорк все еще был в руках британцев, Алекс занялся частной практикой в Олбани, где оказался весьма востребованным: отчасти потому, что связи с семейством Скайлер служили пропуском в самое избранное общество; отчасти из-за того, что его статус героя войны, служившего у самого генерала Вашингтона, приводил к нему дюжины любопытствующих. Его услуги оказались весьма востребованными еще и по причине, которую и Алекс, и многие другие считали несправедливой и сомнительной: штат Нью-Йорк, по требованию губернатора Клинтона, издал закон, запрещающий всем лоялистам (гражданам, сохранившим верность Британской короне, вместо того чтобы встать на сторону Америки) выступать в судах штата.
Лоялисты составляли треть от всего населения, и, хотя многие, жившие на побережье, предпочли вернуться на родину или эмигрировать в Канаду, большая часть тех, кто жил дальше на континенте, считали себя американцами, вне зависимости от того, где находится их правительство. Алекс был не согласен с законом Клинтона, как и с другими постановлениями, ущемляющими в правах тех жителей бывших колоний, которые в прошедшей войне встали на сторону британцев. Они проиграли, и это само по себе стало достаточным наказанием; все остальное было больше похоже на месть, а страна нуждалась в этих людях, если хотела добиться процветания.
Алекс был выбран одним из пяти представителей штата Нью-Йорк в конгрессе Конфедерации, и эту честь он принял с немалой долей беспокойства. Конечно, отчасти его беспокойство было связано с тем фактом, что конгресс заседал – по крайней мере, на данный момент – в Филадельфии, а это значило, что ему снова придется оставить Элизу (нарушив данное ей обещание). Но главной причиной было его убеждение, что конгресс Конфедерации – бесполезная бюрократическая организация, не имеющая реальной власти ни над кем, кроме себя и Континентальной армии (и та была чисто номинальной, поскольку армии не платили годами – солдаты начинали бунтовать, а некоторые даже пошли к штаб-квартирам конгресса).
Все законы, изданные этим конгрессом, не имели реальной силы в тринадцати новорожденных штатах, в каждом из которых была своя власть. У него не было полномочий собирать налоги и подати или получать доход другими способами, потому-то он мог издавать какие угодно законы, не имея средств обеспечить их выполнение. Однако разочарование Алекса в конгрессе с лихвой перекрывалось отчаянием, которое он чувствовал, глядя на едва созданную страну. Он понимал, если не создать сильное централизованное правительство, которое объединит все тринадцать штатов в одну нацию, тогда так называемая конфедерация обречена на развал, стоит только штатам начать сражаться друг с другом за ресурсы и деньги, а не работать на общее благо. Шесть месяцев спустя он подал в отставку с поста в Конгрессе и снова вернулся в Олбани.
Элиза, со своей стороны, тоже была занята. То, как она исполняла обязанности хозяйки, пока мать была прикована к постели, произвело огромное впечатление на старшую женщину в семье, и она стала все больше и больше полагаться на Элизу, особенно во всем, что было связано с Китти. К тому же присутствие Элизы было необходимо Анжелике, когда пришло ее время, поэтому она была там и приветствовала появление племянника Филипппа Черча на свет. Однако потомки Скайлеров не были единственной ее заботой. Бедственное положение Энн Кэррингтон – несчастной воспитанницы миссис Бликер – так взволновало ее, что она посвящала все свое свободное время и силы поиску домов для тех детей Олбани, что остались сиротами из-за войны или других несчастий. Ей казалось, это наименьшее, что она может сделать, пока они с Алексом не завели собственных детей.
И в голландской реформистской, и в англиканской церквях были небольшие приюты для осиротевших детей. Элиза занималась сбором средств и вещей для обоих, хоть Скайлеры и были прихожанами реформистской церкви со времен Реформации, а среди паствы англиканской – позже епископальной – церкви было много лоялистов. Некоторые женщины, которых она активно агитировала помогать американской армии последние семь лет, теперь с подозрением смотрели на эту ее деятельность, но тут позиция Элизы была еще крепче, чем у Алекса. Прежде всего, многие лоялисты были друзьями семьи, включая тех, кто служил с генералом Скайлером в британской армии до того, как появилась американская. Но было кое-что более важное.
– Мы не можем винить ребенка, – утверждала Элиза, – в том, что его отец сражался за короля Георга, точно так же как и не приписываем ему заслуги, если отец был солдатом Континентальной армии. Дети не имеют отношения к миру политики. Они все невинны перед лицом Господа и заслуживают нашего сочувствия и помощи.
Элиза не только собирала деньги, продукты и одежду для детей-сирот – часто она настаивала, чтобы друзья и знакомые посещали приюты и дома, где могли приютить ребенка, оставшегося без попечения родителей.
– Видишь, Кейт, у тебя уже есть одиннадцатилетняя и шестилетняя дочери. Не вижу причины, по которой ты не могла бы взять к себе девятилетнюю Луизу. Она могла бы носить вещи, из которых выросла Генриетта, и присматривать за Наталией, пока старшая дочь на учебе. Получается, она практически поможет тебе сберечь деньги!
Так прошли два года, переходный период, чье окончание ознаменовалось двумя событиями в жизни молодой семьи, одним трагическим, другим счастливым. В конце лета 1782 года дорогой друг Алекса Джон Лоуренс пал в битве на реке Комбахи. Кроме Нью-Йорка, растерзанным остаткам британской армии удалось закрепиться еще в нескольких городах, включая Чарльстон в Южной Каролине, родном штате Лоуренса. Лоуренс вернулся туда, чтобы помочь очистить родину от британской заразы. Под командованием генерала Натаниэля Грина он совершил множество набегов на осажденных, но по-прежнему многочисленных красноспинных, пока 27 августа его не «подстрелили прямо в седле» во время одного из них.
Некоторые очевидцы утверждали, что отряд Лоуренса попал в засаду, другие придерживались мнения, чт