Именно на эту кровать он и положил ее, и Элиза чувствовала себя прожженной кокеткой, глядя на Алекса из-под полуприкрытых ресниц и в то же время не спеша, слой за слоем, избавляясь от одежды, наслаждаясь тем, как прерывисто он дышит, быстро избавляясь от своего костюма, чтобы нырнуть к ней под одеяло. Его голубые глаза блеснули в тусклом сумеречном свете, когда он накрыл ее тело своим.
– Два года назад, когда ты был в Вирджинии, я так тревожилась, – шепнула она, изогнувшись, чтобы поцеловать его в шею. – Часть меня непрерывно гадала, вернешься ли ты когда-нибудь домой. Не припомню, чтобы я говорила тебе об этом.
– Моя милая, храбрая девочка, – прошептал он, склонившись, чтобы поцеловать ее в чувствительное местечко за ухом. – Теперь я дома. Ты – мой дом.
– Да, – согласилась она, когда он накрыл ее губы своими и на примере показал, когда он чувствует себя дома.
А затем не осталось ни времени, ни желания для бесед, ведь даже самый красноречивый оратор Америки обнаружил, что нет слов, способных передать те чувства, что охватывали его, когда он был со своей возлюбленной.
Супруги провели первую пару дней, бродя по замерзшим улицам Нью-Йорка рука в руке, не обращая внимания на холод и восхищаясь при виде магазинчиков и домов, вчера еще стоящих пустыми, а сегодня заселенных новоиспеченными американцами, теми, что вернулись в город, который, как они думали, был навсегда для них потерян, и теми, что решили занять сотни пустующих домов и магазинов, чтобы приобрести недвижимость в главной метрополии страны по цене, подобной которой никогда не будет.
Вечером они ужинали за красивым ореховым столом, который все-таки прибыл из Олбани, покрытым роскошной муслиновой скатертью, чей нежный, голубой с золотом узор Элизина прабабушка Ренсселер вышила собственноручно более полувека назад, сервированным костяным фарфором из набора «Краун Дерби»[8], который они обнаружили в местном магазине, и столовым серебром, преподнесенным им Стефаном ван Ренсселером в качестве свадебного подарка и пролежавшим в бархатной коробке последние два года.
Первую пару дней они пили из ободранных оловянных кружек, которые Алекс привез домой из Йорктауна («Эта вмятина появилась от пули, летевшей мне в голову», – сказал он с горящими глазами), но на третий день в нью-йоркском доме Алекс вернулся домой с парой изысканных хрустальных бокалов. На том, что повыше, было потрясающе детальное изображение Зевса, спускающегося к Данае в виде золотого дождя, а на меньшем была изображена несчастная нимфа Эхо, наблюдающая за Нарциссом, слишком занятым своим отражением в воде, чтобы заметить ее. Это были самые лучшие бокалы из всех, что Элизе доводилось видеть, не говоря уже о том, чтобы держать в руках, – а ведь она не единожды обедала в роскошном особняке ван Ренсселеров – и, хоть Алекс понял, что она не хочет показаться неблагодарной, она не могла не спросить, сколько они стоили. Алекс покраснел, затем вытащил из кармана картофелину и сообщил:
– Просто знай, что в ближайшие несколько недель нам придется питаться в основном этим.
К счастью, в другом кармане у него оказалась бутылка вина, и вспыхнувшая было внутри Элизы тревога была успешно притушена.
На самом деле эти бокалы, как, впрочем, и все, что они покупали для дома, были крадеными. Но когда тебе предстоит меблировать шесть огромных комнат, да еще и покупать еду по ценам черного рынка, плюс прочие расходы – и никаких доходов! – начинают копиться долги. Портмоне Алекса было битком набито купчими и долговыми расписками и векселями к дюжине различных продавцов. К счастью, дела шли туго практически у всех жителей острова, поэтому большинство людей жили в кредит и тоже готовы были проявлять щедрость, пусть и на своих условиях. Но даже несмотря на это Алекс понимал, что ему нужно найти клиентов, иначе его первая попытка стать независимым провалится, не успеет он оглянуться.
Элиза решила не бранить мужа за его траты. Вскоре он заведет свою адвокатскую практику, и все захотят пользоваться его услугами. Ее вера в мужа не знала границ, а бережливая натура могла помочь им продержаться, пока он не встанет на ноги.
По заведенному обычаю, как-то утром на вторую неделю жизни в городе они вышли на прогулку рука в руке. Воздух был холодным, бодрящим, с приятными нотками древесного дыма и едва ощутимым запахом морской соли. Через несколько зданий от их нового дома они увидели намного большее здание, красивейший особняк в классическом стиле с портиком, украшенным четырьмя колоннами, на втором этаже. Улица была относительно тихой, и все движение сосредоточилось вокруг здания, в которое то и дело входили и выходили официального вида мужчины в сопровождении слуг, помощников или клерков. Простая вывеска, прикрепленная к фасаду здания из белого камня, объясняла причину такой суеты:
«Мэрия».
Элиза через улицу разглядывала здание, которое могло бы поспорить с особняком ван Ренсселеров своими размерами и величественностью. И все же, в отличие от сельского особняка, стоящего в окружении обширных газонов и ухоженных садов, это здание было до странности тесно окружено другими, начиная от часовни церкви Троицы с ее двухсотфутовым шпилем и заканчивая множеством элегантных городских особняков вроде того, в котором поселились они с мужем.
– Мне, выросшей в окружении акров и акров садов и полей, кажется странным, – заговорила она, – жить в доме, который находится не просто на одной улице, но еще и в одном квартале с административным зданием, не говоря уже о мэрии.
Их разговор был прерван визгом поросенка, несущегося по улице.
– Вот они, прелести местного административного центра, – со смехом заявил Алекс. – Он ничем не отличается от сельской местности, разве что здесь все меньше и располагается одно над другим.
Признаться честно, прожив всю жизнь на окраине такого скромного городка, как Олбани, Элиза изрядно нервничала из-за переезда в большой и современный Нью-Йорк. И потому была сильно удивлена, увидев здесь почти ту же картину, что в родном городке. Южная оконечность Манхэттена была рассечена несколькими дюжинами улиц, застроенных трех-четырехэтажными кирпичными особняками, и довольно сильно походила на людный прибрежный район Олбани. Вид, открывающийся из окон домов, не мог впечатлить того, кто вырос в особняке, стоящем на вершине холма в окружении садов с фруктовыми деревьями и цветами. Но сами по себе дома были прелестны и отлично спланированы, а через пару кварталов появлялись и привычные дома с черепичными крышами и фронтонами в голландском стиле, окруженные белым штакетником или грубыми бревенчатыми изгородями, с ухоженными огородиками, курятниками и крольчатниками (и, следует признать это, иногда даже свинарниками).
Где-то в миле от Бэттери эти крошечные, как лоскутки одеяла, наделы превращались в обширные фермы. Здесь, на вершине холма Баярд, маленький форт возвышался над спокойными водами извилистых бухт и притоков озера Коллект Понд, которое, как ей рассказывали, будет сплошь усеяно фигуристами, стоит только сорока шести акрам водной глади как следует промерзнуть. На западе протекала та же самая река Гудзон, что протекала по границе Олбани на 150 миль севернее. Здесь она была шире и коварнее из-за атлантических течений. На противоположной стороне Манхэттена протекала река Ист-Ривер (которая, как объяснил Алекс, была вовсе не рекой, а скорее перемычкой, каналом, связывающим две морские акватории, в данном случае пролив Лонг-Айленд и Нью-Йоркскую гавань). Но как бы она ни называлась, для Элизы это была просто река.
И, наконец, здесь был океан. Элиза не была на юге дальше Морристауна, штат Нью-Джерси (где Алекс сделал ей предложение), и не добралась до побережья, потому что там было слишком опасно из-за банд британских мародеров. (Она до сих пор содрогалась при одной только мысли о том, как близок был Алекс к смерти, когда отправился верхом на север, чтобы убедить ее родителей позволить ей выйти замуж за него, а не за печально известного Генри Ливингстона.)
А теперь они гуляли по Жемчужной улице, названной так из-за перламутровых раковин устриц, живущих в прибрежных водах Манхэттена. Элиза не заметила ни следа раковин, не говоря уже о жемчуге (хотя в сильном ветре, дующем с моря, чувствовался отчетливый рыбный душок). В действительности ее взор был обращен к необъятному водному пространству стального цвета, там и тут усеянному кораблями, стоящими на якоре, в основном торговыми судами, ждущими, когда наладится торговля и они смогут заполнить свои трюмы, прежде чем снова пересечь Атлантику на пути к торговым партнерам новой нации. Тут и там мелькали американские военные фрегаты, выслеживающие британские корабли, чьи капитаны не знали о заключенном мире, поскольку последние четыре недели пересекали Атлантику.
Элиза считала, что это обширное водное пространство одновременно очень успокаивает и тревожит. Только сейчас она задумалась, насколько велик мир на самом деле. Трудно было представить, что где-то, за всей этой водой, есть еще земля— и не один континент, а три – Европа, Азия и Африка, которые размерами, судя по картам, что она видела, намного превосходили и Северную, и Южную Америку. Она всю жизнь провела в одном городке с населением несколько тысяч душ, совершив всего пару путешествий не дальше нескольких сотен миль от дома, чтобы побольше узнать об окружающем мире. Одно из этих путешествий – путешествие в Морристаун в 1777 году – привело к ее свадьбе с Алексом, что только доказывало: не надо избегать новых впечатлений и бояться новизны окружающего мира. Наоборот, следует изучать его со всем старанием, ведь он может преподнести ищущему настоящее сокровище. Она несколько минут разглядывала волны в барашках белой пены, представляя путешествия, которые ждут ее впереди, некоторые в реальности, некоторые в воображении, а затем взяла Алекса за руку и сказала:
– Идем. У нас с тобой есть еще работа.
Сегодня дорога уводила их прочь от воды, но Элиза по-прежнему ощущала спиной порывы холодного ветра, влажность и вездесущий запах соли, который теперь у нее ассоциировался с их новым домом. Зимы на побережье бывали более суровыми, чем в континентальной части, но миссис Скайлер проследила, чтобы Элиза взяла с собой две стеганые нижние юбки и новое шерстяное пальто с собольим воротником, поэтому сейчас ей было довольно тепло.