Однако где-то на третьей неделе, сразу после полудня (Алекс знал точно, потому что мгновение назад доставал часы из кармана, раздумывая, не пора ли заскочить в таверну на углу Стоун-стрит и Бродвея), во входную дверь конторы постучали.
В отсутствие ассистента Алексу пришлось встать из-за стола и пойти открывать самому. Если то, что кто-то постучал в дверь, его удивило, то он был просто потрясен, обнаружив по ту сторону двери женщину немногим старше его Элизы. И пальто, и капот женщины, отметил Алекс, были из отличной шерсти, но изрядно поношенные, и прямо говорили о том, что эта некогда состоятельная особа сейчас переживает тяжелые времена. Когда Алекс заметил траурную ленту из черного сатина, закрепленную на рукаве ее пальто, то сразу же все понял. Молодая женщина была вдовой, а ее муж, без сомнения, стал жертвой недавней войны.
– Добрый день, – сказал он, протягивая руку. – Могу я вам помочь?
– Добрый день, – ответила женщина уверенным тоном, но без всякого высокомерия. Ее пожатие тоже было весьма решительным. – Мне сказали, что это адвокатская контора мистера Александра Гамильтона.
Алекс почувствовал, как гордая улыбка скользнула по лицу. Он впервые слышал, как эти слова произнесли вслух.
– Действительно, так и есть, миссис…
– Чайлдресс, – представилась женщина. – Если он не слишком занят, нельзя ли мне с ним встретиться?
Алекс рассмеялся.
– Он вовсе не занят. Пожалуйста, проходите, – продолжил он, отступая и жестом приглашая ее в приемную. – Могу взять ваше пальто?
– Благодарю, – произнесла миссис Чайлдресс, снимая пальто. Алекс повесил его на вешалку, а затем проводил женщину в свой кабинет, где с ужасом понял, что у него только один стул. Как же он мог не заметить этого больше чем за две недели, что занимал его? Он оббежал стол, вытащил свой собственный стул и предложил его миссис Чайлдресс.
Если его новая клиентка – он надеялся, что она клиентка, а не ищет работу, – и заметила его метания, это никак не отразилось на ее спокойном, хоть и довольно напряженном лице. Она села и уставилась в пространство прямо перед собой, в то время как Алекс, взвесив все варианты, решил наполовину облокотиться, наполовину присесть на край стола так, чтобы не возвышаться над ней, заставляя задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо.
После нескольких секунд молчания миссис Чайлдресс сказала:
– Могу я попросить стакан воды?
Говоря это, она на него не смотрела.
– Да, конечно, – ответил Алекс немного нервно. По крайней мере, в комнате был кувшин, который он наполнил из уличного колодца, едва успел прийти утром. И чашка всего одна. Он незаметно протер ее начисто, налил воды и передал женщине. Она взяла ее затянутой в черную перчатку рукой, но пить не стала, а поставила на край его стола.
Еще после нескольких секунд молчания Алекс прочистил горло.
– Могу я спросить, что привело вас сюда?
– О, если вы не возражаете, – сказала миссис Чайлдресс слегка смущенным тоном, словно говорить ей было неловко, – я бы предпочла поговорить с мистером Гамильтоном напрямую.
Алекс почувствовал, как вспыхнули его щеки, и заметил, что следом покраснела и посетительница.
– Если не принимать в расчет вероятности того, что есть какой-то другой мистер Гамильтон, который использует эту контору в мое отсутствие, тогда я – это он и есть.
– О! – выдохнула она, тут же осознав свою ошибку. – Когда вы открыли дверь, я решила, что вы помощник!
Алекс сардонически улыбнулся.
– Пожалуйста, считайте меня вашим помощником, миссис Чайлдресс, которому еще только предстоит обзавестись секретарем, чтобы тот открывал двери и подавал воду.
– Дело не в этом, – сказала Чайлдресс. – Дело в том, что, ну… вы так молоды!
Алекс почувствовал, что его щеки покраснели еще сильнее.
– Революция меняет взгляд на разные аспекты жизни, – сказал он, но стоило этим словам слететь с его губ, его взгляд зацепился за темную деталь ее наряда, и он понял, что подобный комментарий мог показаться ей несерьезным.
Но она, похоже, отнеслась к его словам с пониманием. Проследив за его взглядом, она коснулась рукой ленты на рукаве.
– Поверьте, я это знаю, – раздался ее отстраненный голос. – Я ношу эту ленточку так долго, что иногда даже забываю о ней. Но ни дня не проходит, чтобы я не вспоминала своего дорогого Джонатана.
Алекс открыл было рот, чтобы пробормотать положенные соболезнования, еще до того, как она закончила, но при слове «Джонатан» слова застряли в его горле. «Ах, Лоуренс!» – подумал он. Хотел бы он сказать, что думает о друге каждый день, но правда была в том, что он постарался выкинуть из головы мысли о самом дорогом друге вскоре после его кончины, иначе он не справился бы с горем. Тот, кто сказал, что война – это слава, либо лгал, либо был идиотом.
– Я так сочувствую вашей потере, – произнес он, как только удалось взять себя в руки. – Правовой вопрос, который привел вас сюда, имеет отношение к смерти вашего мужа?
– Правовой? – ошеломленно переспросила Чайлдресс. – Что ж, полагаю, это на самом деле правовой вопрос, хотя, по моему мнению, это проявление откровенного вероломства. – Она сделала глубокий вдох. – Мой умерший муж, мистер Джонатан Чайлдресс, прибыл в эту страну из Ливерпуля еще подростком. Он пошел в услужение к мистеру Филиппу Растону, который управлял процветающей пивной на Уотер-стрит, и по истечении семилетнего договора успел так сдружиться с хозяином, что остался у него в должности пивовара, со временем став партнером. Когда в 1769 году мистер Растон готовился отойти в мир иной, не оставив кровных наследников, он объявил о передаче своего дела моему мужу, и так тот стал хозяином пивной. Мой муж был известен как талантливый пивовар настолько, что, вдобавок ко всему лагеру, элю и стауту, что варил для своего заведения, которое по-прежнему носило имя Растона из уважения к благодетелю, он поставлял пиво еще восьми городским пивным. Он постепенно становился довольно богатым человеком, но тут была провозглашена независимость и…
Чайлдресс смолкла, но не только чтобы перевести дух, но и чтобы немного успокоиться. Алекс указал на чашку на столе, и она сделала крошечный глоток.
– Мой муж любил этот город и эту страну. Он считал их своим домом. Он женился на мне, рожденной здесь, в Вестпорте, Коннектикут, и ждал нашего сына и дочь с мыслью, что, как более скромная версия Ливингстонов в штате Нью-Йорк и Картеров в Вирджинии, имя Чайлдрессов будет ассоциироваться с высшим обществом Америки. И все же для Джонатана Америка всегда была продолжением Англии, которая сделала его таким и, по его мнению, сделала такой и эту страну. Когда король призвал его защищать объединение его родины с ее отдаленными колониями, он охотно отправился в бой, и когда умирал на поле боя, уверена, ни секунды не жалел о своем выборе. Хотя я не сомневаюсь, что он с грустью вспоминал о семье, от которой был оторван.
Признаюсь, что мои верноподданнические чувства что к одной, что к другой стороне никогда не носили столь выраженный характер, как у мужа. Мне хотелось мира намного больше, чем быть британской или американской подданной. Все это время я управляла делом мужа, если уместно будет так говорить, с определенной долей мастерства. Несмотря на начало британской оккупации и проблемы с работниками мужского пола, сперва не желавшими подчиняться хозяину в юбке, мне удалось увеличить количество заведений, в которые мы поставляли пиво, с восьми до двенадцати за последние семь лет.
Конечно, поток посетителей поредел, ведь многим американским патриотам пришлось покинуть город, но оставшихся, в том числе и британских оккупантов, терзала такая жажда, что я решилась приобрести здание на Бакстер-стрит и превратить его в пивоварню. Я оборудовала его новейшими чанами и перегонными кубами, чтобы удовлетворить высокий спрос и сохранить качество нашей продукции на должном уровне, и так в этом преуспела, что эль Растона стал известен как один из лучших не только в городе, но и в колонии.
– Вы имели в виду в штате, не так ли? – мягко поправил ее Алекс.
Миссис Чайлдресс грустно улыбнулась, и эта улыбка, пусть и печальная, осветила ее лицо.
– Полагаю, что так.
Алекс прочистил горло.
– На первый взгляд может показаться, что вы пережили войну с меньшими потерями, чем многие другие, – заметил он, но стоило ему заговорить, как взгляд его снова упал на обтрепанные полы когда-то хорошего траурного наряда, странно дополнявшие тревожные линии у глаз и рта. Судя по ее словам, она была далеко не бедной, скорее, состоятельной женщиной, но ее платье и лицо не соответствовали рассказанной истории.
Чайлдресс посмотрела на Алекса невидящим взглядом.
– Деньги не могут вернуть мужа и отца, – произнесла она наконец.
Алекс постарался сохранить на лице бесстрастное выражение.
– Не могут, – согласился он. – Но скажите мне, ваше дело ко мне как-то связано с собственностью вашего почившего мужа?
У Чайлдресс вырвался короткий смешок.
– Дело? Да, именно так и есть, точно. – Она вздохнула, словно не веря, что решится заговорить о своем деле вслух. – Вот только дело это почти никак не связано с моим мужем, зато напрямую связано со мной. Оказалось, что здание на Бакстер-стрит, которое я приобрела, принадлежало американскому патриоту по фамилии Ле Бо, который был на войне, когда генерал Хоу прогнал генерала Вашингтона с Манхэттена в 1777-м, хотя его имя я узнала намного позже. Опасаясь репрессий, остатки семейства Ле Бо покинули город. Они отсутствовали свыше трех лет на тот момент, когда я купила здание, и как я уже говорила, мне о них ничего не было известно. Сделку провел британский полковник по фамилии Льюистон, а документы на передачу собственности были рассмотрены и заверены военным судом. У меня не было никаких причин полагать, что это хоть в какой-то мере необычно и уж тем более незаконно.
Тем не менее, когда британцы покинули город, а американцы вошли, Континентальная армия отняла у меня мое здание, сразу же разграбив его, опустошив и уничтожив каждую бочку в цеху, вывезя все перегонное оборудование в неизвестном направлении. Само здание возвратили наследникам мистера Ле Бо, который, как и мой муж, встретил свой конец на поле боя. Я сказала «возвратили», но это не совсем точно, ведь семья мистера Ле Бо перебралась в маленькую деревушку в Пенсильвании под названием Харрисбург и не проявила ни малейшего желания вернуться в Нью-Йорк.