Пегги сочувственно кивнула.
– Но мы со Стефаном будем частенько приезжать в город, и мы сможем видеться чаще, чем тебе бы хотелось, – заметила она с проказливой улыбкой. Но она так и не выпустила руки сестры из своих, словно пытаясь заверить ту, что, даже если ей сейчас одиноко в Нью-Йорке, она не одинока в этом мире.
– Как тебе жизнь в особняке Ренсселервик? – спросила Элиза у Пегги, которая прожила там уже больше полугода.
По словам Пегги, дом был вполовину меньше, чем «Угодья», но, по меркам Скайлеров, в нем практически никого не было. Отец Стефана, Стефан II, умер в возрасте двадцати семи, когда Стефан был еще мальчишкой, оставив, помимо старшего сына, еще двоих детей: Филипппа на два года младше и Элизабет. Имена детей натолкнули Элизу на мысль, что во всем северном округе штата Нью-Йорк не наберется больше полудюжины имен: Джон, Стефан, Филиппп, Кэтрин (имя матери Стефана, как и их собственной), Элизабет, Маргарет и по паре Корнелиусов с Гертрудами для разнообразия.
Элизабет ван Ренсселер была на десять лет младше Пегги, «живая, веселая девчонка», хотя «и вполовину не такая умная, как моя Элиза», но особенно Пегги скучала по смеху и крикам играющих малышей. При этих словах Элизе пришлось смахнуть непрошеные слезы. Она тоже скучала по голосам детей, по их играм и проделкам.
Миссис Стефан ван Ренсселер II не было еще и пятидесяти, но выглядела она как женщина «в два раза старше», и хотя ее мужа не стало почти два десятка лет назад, она даже дома носила только черное, а когда выходила, надевала вуаль.
– Когда я упомянула, что именно папа первым привез из Европы в Соединенные Штаты обои «Руины Рима», – со смехом рассказывала Пегги, – я думала, миссис Стефан II – она настаивает, чтобы я обращалась к ней именно так, – раздавит чайную чашку! У нее даже костяшки побелели! Тебе так повезло, Элиза! – продолжила она. – Дом, в котором живем мы с мужем, никогда не будет только нашим. Он всегда будет домом главы усадьбы, и пока жива миссис Стефан – а она слишком упряма, чтобы умереть раньше девяноста, – она всегда будет в нем хозяйкой.
Пока они болтали, Пегги взялась неторопливо расставлять серебро в посудном шкафу. К радости Элизы, сестра расставила все точно так же, как сделала это она сама, окружив сотейник канделябрами и поставив чеканный поднос между блюдом для торта и супницей.
– Такие милые вещицы, и так здорово, когда они имеют какое-то значение именно для тебя, а не для череды тех, кого давно уже нет в этом мире!
Элиза покраснела и ничего не ответила, радуясь, что ей не хватило времени заменить все серебро фарфором, как она планировала.
Спустя примерно полчаса после ухода Саймона вернулась Ровена. Лицо экономки посерело, когда она услышала о планах на ужин, но затем она взяла себя в руки и пробормотала: «Предоставьте это мне, миссис Гамильтон», прежде чем скрыться на кухне.
Около часа спустя появилась крепко сбитая женщина, одетая в коричневое платье унылейшего вида. Невероятно, но звали ее Виолетта. Она была новой горничной Пегги, служившей в доме еще во времена юности Стефана, и при этом выглядела так, словно привыкла скорее стричь овец, чем заниматься дамским платьем. («Но ты не представляешь, во что она может превратить обычный парик всего лишь с гребнем и смальцем в руках! – восторженно рассказывала Пегги. – Ее творения – это, определенно, искусство!») Виолетта привела с собой двух лакеев от Резерфордов, и после недолгого обсуждения с Элизой («Я справлюсь с тем, что есть, миссис Гамильтон»), начала распоряжаться парнями, двигающими мебель, как заправский генерал, расставляющий деревянных солдат на раскрашенной карте, отправив Элизу с Пегги на второй этаж.
Лишь когда они взобрались на второй этаж и Элиза поймала в зеркале свое отражение в одном из платьев двухлетней давности, которые она обычно носила дома, она поняла, что придется еще придумать, что ей надеть. Пегги, само собой, выглядела исключительно. Невозможно было сказать, что она недавно провела три дня в дороге. На ней было платье цвета весенней зелени с нежной бледно-желтой вышивкой и крошечными, но заметными розовыми и голубыми цветами. Она была без парика, но в случае с Пегги это было неважно. Ее локоны цвета воронова крыла, казалось, стали еще более блестящими, а уложенные короной косы, призванные, видимо, олицетворять практичность и удобство в путешествии, придавали ей царственность античной статуи.
Элиза, напротив, впервые в жизни оказалась без помощи горничной и вот уже почти месяц укладывала свои волосы самостоятельно. Она просто скручивала их в простейший пучок, оставляя пару локонов обрамлять лицо. Алекс, никогда не чуравшийся вычурности и роскоши на публике, заявил, что такой она ему нравится намного больше, и ласково звал ее своей «милой селяночкой». Но она понимала, что домашний вид не годится для того, чтобы принимать таких гостей, как Резерфорды и Моррисы, которые, хоть и не были столь же состоятельными, как Скайлеры или ван Ренсселеры, тем не менее представляли сливки местного общества.
Но не успела она придумать выход из сложившегося тревожного положения, как Пегги усадила ее на простой плетеный табурет, который служил Элизе пуфом перед туалетным столиком. Она схватила щетку и гребень с по-спартански пустого столика, вытащила шпильки, на которых держалась прическа Элизы, и встретилась взглядом с отражением сестры в зеркале перед ними.
– Ты представить себе не можешь, как долго я ждала возможности сделать это.
Элиза заметно побледнела.
– Ты ни разу в жизни не укладывала свои волосы сама!
– Глупышка, я и не собираюсь делать это сама, – заявила Пегги, когда в комнату вошла Виолетта со щипцами для завивки и пудрой.
16. Ужин подан
Городской особняк Гамильтонов
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Январь 1784 года
Чуть более часа спустя Элиза с трудом смогла узнать себя. Виолетта сделала из ее гривы высокий начес, который водопадом локонов спускался на плечи и подчеркивал изящные линии хрупкой шеи. Лицо обрамляли все те же прядки, что и раньше, но они каким-то образом выглядели длиннее и элегантнее, к тому же все это было обильно припудрено, отчего казалось, будто волосы усыпаны алмазной крошкой.
Лицо и декольте Элизы тоже изрядно напудрили, и теперь ее кожа почти сливалась с серебряным платьем, которое Пегги выбрала для нее. Сначала Элиза возражала, заявляя, что серебряный шелк с бронзовым кантом для нее слишком. Но стоило ей посмотреть в зеркало, она поняла, что глаз у Пегги наметан и что в «милой селяночке» Алекса есть изысканность и очарование, о которых она прежде и не подозревала. Теперь она не знала, радоваться ей или пугаться.
Виолетта, однако, казалась не столь озадаченной.
– Боже мой! – выдохнула она, вернувшись в комнату после проверки ситуации внизу. – Вы неплохо почистили перышки. – Затем, осознав, что была недостаточно почтительна, она быстро вернулась к прежней, профессиональной манере поведения. – Прибыл мистер ван Ренсселер, и с ним мистер, и миссис Резерфорд, и мистер Говернер Моррис. Я взяла на себя смелось поручить Саймону обязанности лакея. Он подает гостям аперитив.
– Аперитив? – Элиза знала, что ничего достаточно изысканного, чтобы сойти за аперитив, в их с Алексом доме не было. В действительности они располагали всего лишь несколькими бочонками забористого, но далекого от изысканности эля миссис Чайлдресс. Она повернулась к Пегги. – Твои очередные проделки?
Пегги кивнула.
– Один из арендаторов Стефана ставит замечательное медовое вино. Сладкое и на удивление мягкое. Однако весьма коварное – пей не спеша.
Элиза рассмеялась и повернулась к Виолетте.
– Спасибо, Виолетта. Пожалуйста, передайте гостям, что я уже спускаюсь. От мистера Гамильтона что-нибудь есть?
Виолетта покачала головой.
– Саймон сказал, клерк из соседней конторы пустил его в приемную мистера Гамильтона, и он оставил там записку. Но самого мистера Гамильтона он там не застал.
Образ пивной Растона возник перед глазами Элизы, а над ней ряд окон на третьем этаже, на которые Алекс как-то раз указал как на апартаменты миссис Чайлдресс. Когда Элиза спросила у него, откуда он это знает, он сказал, что ему частенько приходится забегать к ней, чтобы подписать те или иные документы.
– Квартира у нее очаровательная, по размерам почти как сельский особняк, и миссис Чайлдресс – весьма гостеприимная хозяйка.
Элиза отогнала мысль о лице и доме миссис Чайлдресс, и о ее лице в этом доме, и о лице Алекса…
Она покачала головой, разгоняя непослушные мысли.
– Что ж, думаю, к этому времени он уже закончил со своими делами и вернулся в контору, а оттуда до дома совсем недалеко. Я уверена, он скоро будет.
Но внутри у нее такой уверенности не было. Что, если его задержали в доме потенциального клиента? Если Элиза что и знала о богачах, которых Алексу приходилось улещивать ради дела, так это то, что они наслаждаются самим звуком своего голоса, а Алекс не в том положении, чтобы прерывать их словоизлияния. Его могут держать в плену бог знает сколько времени. Ей хотелось, чтобы муж понял, что жизнь зачастую – это не только работа. Она пыталась не сердиться на него, потому что понимала: он делает все возможное, чтобы наладить свою практику и тем самым обеспечить их будущее.
Но какой толк в обеспеченном будущем, если нет времени насладиться настоящим?
– Идем, сестрица, – сказала Пегги, положив свою руку на Элизину и утешающе похлопав по ней. – Ты же видела, как мама справлялась с целым домом гостей в отсутствие папы, без следа волнения. И, насколько я помню, ты безупречно организовала прощальную вечеринку для Алекса и папы несколько лет назад.
Они отправили Виолетту вперед – в конце концов, никто бы не захотел, чтобы горничная возвышалась над ними на ступенях, – а затем направились к лестнице. Пегги шла впереди. У двери, ведущей в гостиную, она замерла, перекрыв Элизе путь и спрятав ее из виду.
– Господа и дама, – воскликнула она тоном завзятого конферансье, – представляю вам миссис Александр Гамильтон, хозяйку этого чудного дома!