Пегги демонстративно отступила в сторону, и Элизе пришлось войти в комнату, как принцессе в зал суда. Стефан и еще два джентльмена поднялись, а дама, должно быть, Элен, поудобнее устроилась в самом уютном кресле гостиной, огромном, с высокой спинкой и темно-синей обивкой, которое слегка поглотило ее. Несмотря на то что она сидела, было очевидно, что рост ее вряд ли больше пяти футов – и это подтвердилось, стоило ей подняться на ноги, сияя широкой, радостной улыбкой.
– О, моя дорогая миссис Гамильтон! Пегги говорила, что вы прелестны, но она не отдавала вам должного! – Она пересекла комнату и сжала руку Элизы в своих руках, лучезарно ей улыбаясь. Элиза была полностью очарована. Несмотря на то что Элен была на несколько лет моложе нее, она излучала невероятную – завидную – уверенность и каким-то образом заставила Элизу расслабиться, словно она сама была хозяйкой дома.
– Рада встрече, миссис Резерфорд. Я должна поблагодарить вас за ваше щедрое гостеприимство в отношении моей сестры и зятя, а также за то, что оказали мне честь, согласившись прийти ко мне на ужин без предварительной договоренности.
– Мы теперь, похоже, многое делаем без предварительной договоренности. Нью-Йорк еще не пришел в себя после недавних мучений.
– Несомненно, порядок скоро будет восстановлен.
– Не сомневаюсь. Но мне кажется, что мы успеем завести немало новых традиций. – С этими словами Элен отступила. – Пожалуйста, позвольте представить вам моего мужа, мистера Джона Резерфорда, и моего дядю, мистера Говернера Морриса.
Элиза сначала пожала руку Джону, а затем и Говернеру. Джон показался ей добродушным парнем, которого лишь заметная ямочка на подбородке спасала от простоватости. Как и говорила Пегги, Говернер, в отличие от него, был довольно молод, не более чем на пару лет старше нее, и являлся обладателем пронзительного взгляда и выдающегося носа. Его густые темные волосы были зачесаны назад и собраны в короткий хвостик, лишь придававший ему щегольства. Элиза сочла его абсолютно очаровательным, а его присутствие лишь подчеркнуло отсутствие Алекса, на которое ее сердце отзывалось глухой болью.
– Го-о-вер-не-ер, – медленно, по слогам произнесла она его имя. – Французские корни?
Говернер обезоруживающе улыбнулся.
– Да, со стороны матери. Когда-то это имя произносилось как «Гу-ве-нор», но мы, американцы, закрутили его по-своему.
– Очаровательно. Само собой, фамилия Моррисов тоже производит впечатление повсюду. Мы с мужем обручились в Морристауне, Нью-Джерси, который, как я полагаю, был назван в честь вашего… деда, не так ли? – спросила она.
– Льюиса Морриса, да. Не путать с отцом Элен, моим старшим братом, которого тоже зовут Льюис.
– Простите мне мои слова, но вы больше похожи на брата миссис Резерфорд, чем на дядю, – сказала Элиза с улыбкой.
Он добродушно усмехнулся в ответ, и стало понятно, что этот гость полностью покорен живостью хозяйки дома.
– Первая жена моего отца умерла, и лишь спустя довольно продолжительное время он женился на моей матери и снова завел детей. Отец Элен, мой сводный брат, на двадцать шесть лет старше меня.
– Ах, все понятно. Мне также следует поблагодарить вас от лица солдат Континентальной армии. Муж говорил, что благодаря вашим реформам условия службы наших ребят значительно улучшились.
Говернер скромно улыбнулся.
– Мы все внесли свой вклад. Я слышал, что ваши благотворительные сборы одели больше солдат, чем все портные и галантерейщики Нью-Йорка и Нью-Джерси вместе взятые, так что позвольте мне, в свою очередь, поблагодарить вас, – сказал он с поклоном.
– О, Стефан, – продолжила Элиза, повернувшись к зятю, – позвольте мне поблагодарить вас за то, что привезли Пегги в город. Так приятно видеть родное лицо в этом потрясающем, но пока чужом мне городе.
В девятнадцать Стефан стал больше походить на мужчину. Тело его утратило юношескую худосочность и окрепло, а бакенбарды на щеках и щетина на подбородке хоть и не походили на настоящую бороду, но делали лицо более зрелым.
– Я? Привез куда-то Пегги? – Он хмыкнул. – Уверяю вас, я всего лишь следовал за вашей великолепной сестрой и старался сделать путешествие комфортным, насколько это возможно.
Сколько бы ему ни исполнилось, Стефан, как обычно, изъяснялся в излюбленной манере пожилого мэтра. Возможно, на него оказывала влияние мысль, что он станет во главе рода, как только достигнет зрелого возраста. Сейчас это казалось милым, но Элизе стало интересно, будет ли это таковым, когда ему стукнет сорок.
– Мне сказали, что вас следует благодарить и за наш аперитив, – продолжила Элиза.
– Позвольте мне, – сказал Стефан, потянувшись за графином с золотистой жидкостью, стоящим на буфете. Но не успел он взять графин, как маленькая фигурка метнулась из тени и схватила его первой. Саймон снова был в голубой бархатной курточке лакея, но теперь в дополнение к ней на нем появились еще и бриджи.
– Аперитив, мисс Элиза? – спросил он голосом скорее громким, нежели официальным.
– Ты должен называть свою госпожу «миссис Гамильтон», – раздался голос Виолетты из столовой, где она накрывала стол к ужину.
– Аперитив, миссис Гамильтон? – прогудел Саймон, успев налить медового вина от Стефана в бокал.
Элиза взяла бокал и отослала мальчика на место, надеясь, что никто не заметит, насколько их так называемый лакей юн и неопытен.
Следующие два часа пролетели за приятной беседой, хотя Элиза едва следила за ней. Пока семь часов вечера сменялись восемью, а восемь уступали место девяти, она не сводила взгляд с часов на каминной полке, гадая, когда же Алекс придет домой, и получил ли он записку, доставленную Саймоном, и не застрял ли в одном из богатых поместий на севере, не имея возможности безопасно добраться домой по темноте, или, напротив, не отправился ли он домой и не потерял ли дорогу, а может, свалился в ров и поранился, или на него напали бандиты, вернувшиеся на Манхэттен следом за благонадежными жителями.
Она старалась отогнать эти ужасные мысли, напоминая себе, что Алекс не возвращался домой раньше десяти с тех пор, как взялся за дело Чайлдресс, а чаще всего приходил уже значительно позже того времени, когда жена засыпала, а ведь она частенько засиживалась за полночь с вышивкой или книгой. Может быть, он и задерживался, но не было причин воображать себе его ужасную кончину.
Но что, если он просто не получил записку? Возможно, он прямо сейчас сидит у себя в конторе, корпя над старыми сводами законов в поисках прецедентов, на которые он мог бы сослаться в деле Чайлдресс, в то время как первая реальная возможность влиться в высшее общество Нью-Йорка проходит мимо него. Может быть, стоит послать Саймона снова?
Пока все эти мысли крутились у нее в голове, мужчины обсуждали сравнительные выгоды и недостатки землевладения в верхнем и нижнем Нью-Йорке и в Нью-Джерси, урожаи зерновых, надои и качество коровьего молока, размер и форму куриных яиц, а также брать ли с арендаторов высокую плату, заставляя утаивать часть урожая, или быть снисходительными, завоевывая уважение и преданность, но недополучая денег. Элиза никогда не обращала особого внимания, когда генерал Скайлер начинал рассуждать о землевладении, а теперь и вовсе не могла сосредоточиться, но беседа Пегги с Элен казалась ей не менее странной.
Они делились трудностями и тонкостями управления огромным поместьем – слуги, сестры и братья, родственники, сколько приемов нужно устраивать в месяц, как часто менять фарфор, обивку мебели и обои. Все эти вопросы были ужасно далеки от Элизы, и, что немаловажно, она не имела ни малейшего желания к ним приближаться. Возможно, ее жизнь могла бы показаться однообразной, по сравнению с жизнями Пегги и Элен, но прямо сейчас она хотела лишь видеть Алекса каждый день, пока над миром светит солнце. Делить с ним чашку утреннего кофе и ужинать вместе по вечерам, разговаривать с ним о чем-нибудь более интересном, нежели «Будешь ли ты дома к ужину сегодня?» и «Как прошел твой день?» И если такова самостоятельная жизнь, то кому она нужна.
Если Алекс собирается с головой уйти в работу и не планирует выделять время на что-то еще, значит, ей нужно найти себе не менее важное занятие, решила Элиза. Возможно, есть благотворительность или какое-нибудь другое дело, к которому она могла бы приложить усилия – все что угодно, лишь бы приносить пользу, а не просто красоваться в роли ангела милосердия. Она займется этим вопросом как можно скорее и больше никогда не станет тратить время на жалость к себе.
А тем временем Виолетта продолжала метаться между кухней и гостиной со все более кислым выражением лица. Сначала она ждала распоряжений от Элизы, но когда беседа растянулась на второй час, а компания не сделала ни единого движения в сторону стола, она обратила взгляд на Пегги. Та отмахнулась от нее, но к половине десятого тоже начала беспокойно поглядывать на Элизу и в один момент, прикрывшись желанием налить себе немного вина (раз уж их лакей задремал в кресле в столовой), склонилась к сестре и шепнула:
– Боюсь, что вино ударит мужчинам в голову, если мы не приступим к трапезе в самое ближайшее время.
Элиза кивнула и позвонила в колокольчик. После двух часов безделья Виолетта прилетела как на крыльях.
– Да, миссис Гамильтон?
– Виолетта, я думаю, можно подавать первое блюдо, и… – Голос Элизы стих, стоило ей кинуть взгляд на сверкающую серебряную посуду в посудном шкафу в столовой. Она внезапно поняла, что большую часть блюд придется подавать именно на этой посуде. В «Угодьях», когда они брали блюдо из посудного шкафа для сервировки праздничного стола, его всегда заменяли другим, чтобы полки не пустовали. Так же, как будет пустовать место Алекса во главе стола.
Она ощутила на себе взгляды Виолетты, Пегги и остальных четверых людей в гостиной.
– Миссис Гамильтон? – снова повторила Виолетта.
– Да, – сказала Элиза, обращаясь не к служанке, а к остальным людям в комнате. – Я подумала, не отступить ли нам немного от традиций и не подать ли первую перемену блюд в римском стиле. Прямо здесь. Алекс любил разглагольствовать о древней истории, особенно о военных кампаниях Германика во время ужина – конечно, когда успевал к ужину домой.