– Джерсийцами, – поправил его Джон Резерфорд.
– …будь мы нью-йоркцами или нью-джерсийцами, мы все американцы, и это навсегда. У Вирджинии есть табак, у Каролины – хлопок, у Мериленда – крабы, у Массачусетса – ужасные зимы, – в ответ на это замечание последовал взрыв смеха, – но у всех нас есть еще и американский дух, дух свободы действия и непоколебимого благочестия. Мы судим нашего соседа не по его фамилии или происхождению, а по тому, что он достиг своим умом и своими руками.
– Молю, скажите мне, – вступила Элен, – по каким критериям вы будете судить о вашей соседке? По покрою платья или по фигуре под ним?
Джон покраснел, как и еще несколько мужчин, а вот женщины за столом обменялись понимающими взглядами.
– Вы, определенно, не станете утверждать, что женщине не идет на пользу красота? – спросил Джон, когда снова смог говорить.
– Я бы сказала, что зачастую она – помеха, – ответила Элен, – и столь же спорный критерий для оценки женской состоятельности, как и фамилия у мужчины.
Ответом на эти слова стали очередной взрыв смеха, на этот раз женского, и покрасневшие лица мужчин. Затем Алекс с удивлением услышал, как заговорила Элиза.
– Я думаю, что ни одна из сидящих за этим столом не станет с вами спорить, но также уверена, что говорить такое вслух смеет только очень красивая женщина.
Эти слова стали фразой вечера и вскоре обошли все вечеринки тем таинственным путем, которым распространяются новости, всегда повторяясь в любой гостиной или столовой, куда были приглашены Гамильтоны. Для Алекса было своего рода облегчением то, что теперь очередная седовласая матрона или полупьяный торговец в костюме военного покроя, никогда не нюхавший пороха, не спрашивали его: «Вы же тот самый Александр Гамильтон, который служил с генералом Вашингтоном?», а затем не заставляли рассказывать одну за другой истории о спасителе Америки. Теперь они спрашивали его жену: «О, так вы и есть та самая Элиза Гамильтон, которая затмила Элен Моррис на ее собственной вечеринке? Я так много о вас слышала».
Элиза, уверенная в себе, но в глубине души застенчивая, обнаружила, что оказалась в центре внимания общества, а не на его задворках, и хотя не утратила своей сдержанности, но охотно приняла новую роль «светской дамы», как она сама выразилась с легкой улыбкой, словно придуманное ею определение было не совсем подобающим.
– Раньше люди говорили, что я женился на тебе ради денег и фамилии, – шутливо ворчал однажды ночью Алекс, когда они, усталые, добирались до дома после очередной затянувшейся вечеринки. – А теперь говорят, что я женился из-за твоей красоты и очарования. И я могу лишь гадать, что, по их мнению, принес я в наш союз.
Элиза не могла не поддразнить его.
– Ты хорош в том, чтобы держать дверь или зонтик, и в крайнем случае вполне можешь зашнуровать корсет. Девушка справилась бы хуже.
За эту остроту Алекс заставил ее расплачиваться всю ночь напролет.
20. Слезы вдов
Пивная Растона
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Февраль 1784 года
Какой бы насыщенной ни была их общественная жизнь, несколько дней спустя Алекс шел отнюдь не на очередную вечеринку. Он направлялся к дому своей самой главной клиентки. Пивная Растона занимала первый этаж трехэтажного здания, также как и таверна Самюэля Франсеса «Голова королевы», расположенная в паре кварталов отсюда, на углу Жемчужной и Бродвея. Второй этаж был отведен под комнаты внаем, и в некоторых из них постояльцы жили месяцами, тогда как другие сдавались на ночь. Третий этаж просторного здания занимали апартаменты миссис Чайлдресс и двух ее детей. Алекс торопливо прошел сквозь шумный трактир. Теперь подавальщицы уже узнавали его, поэтому, попросив, чтобы наверх подали пинту темного – вечер выдался холодным, и ему нужно было чем-нибудь согреть внутренности, – Алекс быстро преодолел два лестничных пролета. Лестница была довольно узкой и примыкала к главной печной трубе здания, поэтому здесь было тепло, и к тому времени, как Алекс добрался до закрытой двери в апартаменты, его щеки разрумянились. Он потянул за цепочку и услышал звонок колокольчика в глубине апартаментов.
Спустя несколько мгновений миссис Чайлдресс сама открыла дверь. Она давно уже распустила домашнюю прислугу, а в пивной и в номерах держала лишь самых необходимых работников. Номера продолжали приносить ей неплохой доход, но проценты по займу, взятому, чтобы купить здание на Бакстер-стрит, которое отняли у нее вместе с перегонным оборудованием, съедали всю ее прибыль.
– Мистер Гамильтон, – воскликнула она, и ее лицо осветила улыбка, – я не ждала вас раньше завтрашнего дня! Прошу вас, входите.
Она отступила в сторону, и Алекс прошел в просторную прихожую. Здание Чалдрессов стояло на углу улицы, и ряды окон апартаментов выходили на обе его стороны, поэтому внутри было столько света, сколько мог обеспечить ранний февральский вечер.
Миссис Чайлдресс пригласила его в гостиную, огромную комнату с тремя высокими окнами в обрамлении тяжелых штор из голубого дамаска с бронзовым отливом. Она указала ему на обтянутую велюром софу, а сама устроилась в элегантном, хоть и далеко не новом, резном деревянном кресле. Сегодня на ней был не один из ее обычных траурных нарядов, а платье цвета полуночного неба с черной лентой, которая так изящно смотрелась на рукаве, что ее вполне можно было принять за украшение.
– Простите за беспокойство, миссис Чайлдресс, – сказал Алекс. – Я не знал, что вы сегодня не принимаете посетителей.
– О, ваши визиты никогда не доставляют мне ни малейшего беспокойства, мистер Гамильтон.
Алекс не мог сказать с уверенностью, но ему показалось, что на щеках миссис Чайлдресс появился легкий румянец. Время перевалило за четыре часа, и солнце садилось, а в комнате горела всего одна лампа.
Раздался стук в дверь, которая тут же открылась, впуская подавальщицу с кувшином в одной руке и двумя стаканами – в другой.
– Темное пиво для мистера Гамильтона, – сказала она, ставя принесенное на стол. – Я взяла на себя смелость принести два стакана.
– Спасибо, Салли. Не хотите ли чего-нибудь перекусить, мистер Гамильтон? Кухарка сегодня приготовила йоркширский пудинг, который согреет в самую холодную погоду.
– Что ж… – Алекс собирался поужинать дома, с Элизой, но среди блюд Ровены не было йоркширского пудинга.
– Пожалуйста, принеси мистеру Гамильтону тарелку, – велела Кэролайн подавальщице. – И захвати несколько булочек.
– Да, мадам.
Служанка поспешно ушла.
– Позвольте? – Алекс указал на кувшин с пивом.
Она кивнула, глядя на него полными скрытой тоски глазами. Выглядело это так, словно единственным, что она могла предложить, было ее гостеприимство, и она отчаянно старалась проявить его.
«Полагаю, она считает меня своим последним шансом, – подумал Алекс про себя. – Что ж, очевидно, я и есть ее последний шанс».
– На самом деле, я пришел поговорить насчет слушания дела.
– Правда? – Миссис Чайлдресс сделала глоток пива так аккуратно, словно это был чай. – Есть какие-то подвижки? – Последнее слово прозвучало весьма неуверенно. Его она услышала от Алекса.
– Можно и так сказать. Был выбран судья и назначена дата начала слушаний.
– Ох. Что ж, это ведь хорошие новости, правда?
Суды Нью-Йорка пребывали в состоянии хаоса с того времени, как закончилась оккупация. Почти две трети заседающих в судах судей и приблизительно такое же количество адвокатов были лоялистами, и теперь, согласно новым законам губернатора Клинтона, всех их отстранили от работы. На их место быстро приходили другие – слишком быстро, по мнению Алекса. Адвокаты, чей опыт работы в коллегии адвокатов был лишь на пару лет больше его собственного, назначались судьями, последней инстанцией в вопросах закона, которые они не до конца понимали.
– Мистер Гамильтон? – Тень омрачила красивое лицо Кэролайн. – Не сочтите мои слова неуместными, но вы не выглядите особо радостным.
Алекс закусил губу.
– Я не хочу вас тревожить, миссис Чайлдресс. Просто судья, Льюис Смитсон, которого назначили рассматривать наше дело, недавний ставленник губернатора Клинтона.
Одно только упоминание имени Клинтона заставило Кэролайн нахмуриться.
– Понятно, – сказала она так, словно уже знала, о чем собирается говорить Алекс.
– Судья Смитсон не особо хорошо известен в городе, но известно, что он… не самый сочувствующий лоялистам человек.
Алекс собирался было использовать слово «жестокий», но решил, что это звучит слишком уж пессимистично.
– Понятно, – повторила Кэролайн.
– Я не хочу, чтобы вы теряли надежду, – продолжила Алекс самым бодрым тоном, на который был способен. – Нет оснований предполагать, что личные предпочтения судьи Смитсона станут причиной предвзятого отношения к трактовке закона или к представленным доказательствам. Он неопытен, да, но люди, знакомые с ним, утверждают, что он достойный человек. Я убежден, что обоснованные аргументы, не говоря уже о здравом смысле, помогут нам достичь успеха.
«Неопытный» было не вполне подходящим словом: Смитсон, разменявший пятый десяток, пробыл членом коллегии адвокатов еще меньше, чем Алекс. Насколько Алекс знал, до этого он был фермером.
Кэролайн пыталась сохранять спокойствие, но ее руки дрожали, когда она подносила стакан ко рту, чтобы сделать, один за другим, два долгих глотка.
– Значит, по сути, дело сводится к тому, окажетесь ли вы лучшим адвокатом, чем, как вы это называете, сторона обвинения?
Алекс не смог сдержать улыбку.
– Простите мне мою нескромность, но у меня нет никаких сомнений в собственных способностях оратора, идет ли речь о выступлении перед публикой или о написании обращений.
– Я уверена, что ваш противник – мой противник, смею заметить, – наверняка думает точно так же о себе.
Алекс кивнул почти застенчиво.
– Представителю обвинения самоуверенности не занимать.
– Вы так говорите, словно знакомы с ним.