– Более того, я ужинал с ним в одной компании дважды на этой неделе, первый раз в доме Джона и Сары Джей, а второй – в его собственном. Он весьма любезный парень, по-своему очаровательный, но строго между нами, большую часть дел он выигрывает именно при помощи своего очарования, а не знания законов.
– Как по мне, так это неважно, выиграет ли он честным путем или нечестным. Для меня это все равно обернется поражением.
– Ну что вы, миссис Чайлдресс! – воскликнул он, лишь отчасти притворяясь оскорбленным. – Вы говорите так, словно полагаете, что в Нью-Йорке есть адвокат лучше меня!
Кэролайн, похоже, не поняла, что Алекс шутит, чтобы немного успокоить ее. Напротив, она, казалось, была потрясена тем, что он мог расценить ее слова как сомнения в нем.
– О, мистер Гамильтон, я никогда бы не стала сомневаться в вас! Вы – моя последняя… моя единственная надежда! Моя жизнь и жизни моих детей в ваших руках! – выпалила она, сминая нервными пальцами подол поношенного платья.
К его изумлению и ужасу, Кэролайн внезапно вскочила с кресла и упала перед ним на колени.
– Я сделаю все… все, что вам нужно! – воскликнула она. – Все, что пожелаете, я – ваша. Просто скажите! – На мгновение она прекратила истерику и внезапно кинула на него хитрый взгляд. – Все.
Было более чем понятно, что она подразумевает под этим «всем».
Алекс неловко поерзал на своем месте. Ему нужно ясно дать ей понять, что такие заявления с ее стороны не только не нужны, но и, что намного важнее, крайне нежелательны. Пусть он всегда с удовольствием флиртовал на вечеринках с замужними и незамужними дамами, для него существовала лишь одна женщина навсегда. Неважно, какие искушения ждали его на нынешнем пути или в будущем, даже если он не оправдает ее надежд, он никогда не сможет предать свою Элизу. Он ощутил укол вины при мысли, что в последние дни больше времени проводил с миссис Чайлдресс, чем с миссис Гамильтон, и поклялся себе изменить эту ситуацию, как только сможет – как только выиграет дело, само собой. У мужчины есть определенные обязанности, и не на последнем месте среди них обязанность укреплять свое положение и обеспечивать оплату счетов.
– Мистер Гамильтон? – окликнула Кэролайн, по-прежнему стоя перед ним на коленях и глядя из-под полуопущенных ресниц.
– Ну что вы, нет причин для подобной ажитации. Пожалуйста, вернитесь в свое кресло, миссис Чайлдресс, вот так. Не бойтесь и не сомневайтесь во мне. Для меня победа в этом деле почти столь же важна, как и для вас. Я не подведу нас обоих.
Его клиентка снова заняла место напротив него и сделала вид, что ничего не произошло. Алекс с радостью последовал ее примеру. Он понял, что нужно заканчивать этот разговор и возвращаться к своей терпеливой жене, причем как можно скорее.
– Но никто не может предсказать, какой стороной повернется закон, – сказала Кэролайн. – И люди так настроены против нас! Разве они не понимают, что мы все – американцы, и не имеет значения, как мы ими стали?
– Они поймут это, когда я выиграю ваше дело, – ответил Алекс. – Не важно, придется мне убеждать их два часа, четыре или целый день напролет. Я добьюсь справедливости для вас. Я, – сказал он тверже, – добьюсь победы.
Тут в дверь постучали, и Кэролайн торопливо устроилась в своем кресле, когда вошла Салли с накрытым подносом, который она поставила на стол рядом с пивными стаканами, а затем сняла крышку, продемонстрировав большую тарелку с йоркширским пудингом и жаркое в подливке, а также пару покрытых сахарной глазурью булочек.
– Вам еще что-нибудь нужно, миссис Чайлдресс?
Кэролайн еще не до конца пришла в себя, чтобы ответить обычным голосом, поэтому Алекс поблагодарил служанку и отослал ее. Он настоял, чтобы она съела часть принесенного для него ужина, и собрался уходить.
– Я надеюсь, вы простите меня за мой порыв, – сказала Кэролайн, провожая его до двери. – Последние полгода были для меня крайне тяжелыми.
– Мне не за что вас прощать, – заверил Алекс, надевая шляпу. – Слушания нашего дела начнутся через четыре недели, но, я уверен, мы с вами еще не раз встретимся до этого, чтобы пройтись по всем важным моментам еще раз и пересмотреть ваши показания.
Она скрестила руки на груди.
– Знаете, мистер Гамильтон, если не считать моих детей, встречи с вами – это единственное, что скрашивает мои дни.
Алекс оставил эти слова без внимания.
– Доброй ночи, миссис Чайлдресс, – заявил он официальным тоном. – Не нужно меня провожать.
Кэролайн внезапно кое-что вспомнила.
– Вы никогда не говорили мне, кто будет представлять обвинение?
– Неужели? – спросил Алекс. – Он тоже бывший полковник и немного знаком мне со времени службы в армии. Его зовут Аарон Берр.
21. Смена декораций
Долговая тюрьма
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Март 1784 года
Пусть время, проведенное Элизой в стенах долговой тюрьмы, доставляло ей определенные неудобства, были некоторые моменты, говорящие в его пользу. Идти было недалеко, погода становилась все лучше, а само позирование отнимало не больше часа. И все же со временем Элиза поняла, что подготовительные сеансы с зарисовками углем нужны были не для того, чтобы Эрл мог «разобраться, как пишется ее лицо», как он заявил в их первую встречу, а для того, чтобы он успел выпить около половины фляжки, которую она приносила с собой, и тем самым унять дрожь в руках.
Несмотря на то что Пегги, Анжелика, да и она сама, любили повеселиться на вечеринках, в целом в семье Скайлеров проповедовали умеренность, и Элиза прежде ни разу не встречала человека, которого алкоголь не столько радует, сколько превращает в раба. Она всегда думала, что мать слегка перегибает палку с нравоучениями, когда та предупреждала их об «опасностях пития без меры», но теперь всякий раз, когда она вкладывала фляжку Алекса в трясущиеся пальцы мистера Эрла, в голове ее звучал ворчливый голос матери.
Его влажные, слегка кривящиеся губы и почти обвиняющий взгляд прищуренных глаз заставляли ее нервничать. И все же наброски, которые он отвергал один за другим, были чудесными, а когда он начал писать сам портрет, это было потрясающе! К примеру, то, как он выписал прозрачность кружева на ее корсаже, при этом умудрившись оставить намек на кожу под ним. А розовый цвет ленты, опоясывающей ее талию, перекликался с нежным румянцем на ее щеках. Казалось, что она позирует не в крошечной тюремной камере без окон, освещенной единственным канделябром, а в лучшей из гостиных, с люстрой на сотню свечей над головой. Но больше всего ее потрясли глаза: темные, с серьезным, даже пытливым взглядом. Это были те самые глаза, что Элиза видела, глядя в зеркало, и иногда, глядя на портрет, она почти ждала, что они вот-вот моргнут или подмигнут ей. Ни про одного человека, способного так писать после стакана виски, нельзя было сказать, что у него проблемы с алкоголем. Не так ли?
Во время их сеансов Эрл допытывался у Элизы, какие сплетни и слухи нынче ходят в высшем обществе, а та отвечала ему, как могла, честно. На самом деле, в их кругу люди вели себя более чем достойно, и Эрл постоянно поддразнивал ее, утверждая, что такими унылыми историями не развеять тоску заключенного. Однако она заметила, что стоит ей заговорить об Алексе, он тут же менял тему разговора.
– Прошу прощения, если вам это кажется неподобающим, дорогая миссис Гамильтон, но ни один холостяк не захочет обсуждать с красивой женщиной ее мужа. Неужели вы не можете найти мне ни одной богатой вдовы, по которой я мог бы вздыхать, или, если первое невозможно, хотя бы какую-нибудь несчастную в браке леди, которую я мог бы утешить?
Элизе иногда почти казалось, что он говорит о ней, но в его голосе не было слышно ни намека на это.
Но вот после месяца посещений раз или два в неделю портрет был почти закончен. На самом деле, Элизе казалось, что работа над портретом была завершена еще неделю назад, и у нее сложилось впечатление, что Эрл растягивает процесс ради компании… или ради виски.
Она, со своей стороны, хоть и осуждала его пристрастие к выпивке, все равно наслаждалась их беседами и тем, что ему интересно выслушать ее воспоминания о детстве, мысли на различные злободневные темы и мнение об изменениях, происходящих в городе. Элизе сильно не хватало общения – Алекс работал так много, что почти не бывал дома, и ее огорчало, что Эрл знал больше – и больше спрашивал – о том, чем живет Элиза изо дня в день. И хотя пару недель назад Алекс вдруг стал приходить домой чуть раньше и проявлял к ней почти столько же внимания, как во времена их романа, по мере того, как приближалось слушание, он снова вернулся к привычным поздним возвращениям. Иногда она боялась, что они так и не найдут времени на то, чтобы завести ребенка, ведь как им это удастся, если они почти не бывают вдвоем, а когда бывают, один из них непременно спит?
Эрл что-то говорил насчет «прорисовки деталей» и «последнего штриха», и она снова обратила свое внимание на портрет. Стоило присмотреться поближе, и ей действительно начинало казаться, что с каждым разом картина приобретает все большую глубину и яркость, но это могла быть и сила самовнушения.
Был ветреный день начала марта, когда Элиза отправилась в тюрьму на, как она предполагала, последний сеанс позирования. Сырой ветер с моря был довольно промозглым, но в нем уже чувствовался намек на свежесть, обещание весны, которая пусть и через несколько недель, но все же придет в город. Элиза быстро миновала парк и вошла через главный вход в здание долговой тюрьмы, где ее встретил недоуменным взглядом старый знакомый О’Рейли.
– О, миссис Гамильтон! Не ожидал снова увидеть вас!
Элиза подумала, что это прозвучало довольно странно, но не стала отвечать на его слова.
– Добрый день, мистер О’Рейли. Мистер Эрл готов меня принять?
О’Рейли, казалось, был не на шутку озадачен.
– Не могу знать, м’дам. Его здесь не было, когда я утром заступил на дежурство.