– Но, Элен, – возразила Элиза, – на мужских плечах лежит обязанность покидать дом, чтобы зарабатывать на содержание их жен.
– И чья это вина? – не сдавалась Элен. – Исключительно их самих. К примеру, станете ли вы сочувствовать своему тюремщику, который жалуется на то, сколько времени он проводит, охраняя вашу тюрьму? Конечно, нет. Вы потребуете, чтобы он освободил вас, и тогда вы оба сможете спокойно спать ночами.
– Правильно! Правильно! – воскликнул Эрл, снова потянувшись к латуку. Элиза выхватила корзинку у него из-под носа и вернула на место отогнутый уголок покрывающего ее платка.
– Но вы, конечно, не станете полагать, что женщины могут выполнять ту же работу, что и мужчины?
– Полагать? – переспросила Элен. – Конечно, нет. Я считаю это непреложной истиной. А что, я не раз просматривала бухгалтерские книги Джона и находила ошибки и описки, которые он пропустил.
– Вообще-то, я тоже пару раз заглядывала в судебные бумаги Алекса, но, боюсь, на этом поприще помощи от меня немного.
– Но разве вы учились на адвоката? – спросила Элен. – Работали писцом в суде? Хотя бы в колледж ходили? Могу поспорить, что нет. Могу также предположить, что вы, Анжелика и Пегги получали образование так же, как и мы с сестрами: у юбки матери, на домашнем обучении. Но после того, как всех вас научили основам чтения, письма и счета, мальчики продолжили изучать науку, историю и философию, а вот вам достались иголка и наперсток, а может, лук и стрелы – но дамский, не тот, который можно использовать на войне или на охоте, – или, на худой конец, фортепиано.
– А что, во имя Господа, не так с игрой на фортепиано? – спросила Элиза.
– Ничего, – ответила Элен. – Но это умение не из тех, что помогут решить проблему содержания постоянной армии в отсутствие упорядоченной системы налогообложения или восстановить нарушение торгового баланса с Францией.
– Так-так! – со смехом воскликнула Анжелика. – Наша милая Элен, оказывается, одна из горячих сторонниц мистера Локка, настоящий рационалист-эмпирик, или как там их называют.
– Я не знаю даже, кто такой мистер Локк, не говоря уже о рациональных ктототамах. Мои заключения основаны на том, что я вижу собственными глазами. Кстати об этом, – прервала себя Элен. – Нам с Анжеликой, на самом деле, пора идти. Я обещала отвезти ее к своему портному, чтобы сшить несколько платьев для ее путешествия. Наряды Анжелики выглядят слишком по-американски для того, чтобы носить их в Европе.
– Представьте себе, если бы мужчины вынуждены были тратить на свою внешность хотя бы половину того времени, что тратим мы, – сказала Анжелика, следуя за Элен к гардеробу, в котором висели их пальто.
– Тогда они не объявили бы по меньшей мере половину войн, – пошутила Элиза.
– Нет-нет, – со смехом подхватила Элен. – Они бы объявляли их, но вот на поле битвы никто бы не появлялся, потому что они бы просто не успевали одеваться.
– И на этом, моя дорогая сестрица, позволь с тобой проститься, – сказала Анжелика. – Джон сказал, что он вряд ли успеет вернуться к обеду, но я постараюсь изо всех сил.
– А если мы все-таки опоздаем, я позабочусь о том, чтобы найти место, где ее напоят и накормят, – пообещала Элен.
Анжелика подождала, пока служанка принесет ей Филиппа из колыбельки наверху. Элиза предлагала присмотреть за ним, но Анжелика ответила, что если только Элиза не прячет где-нибудь кормилицу, ребенку лучше быть с ней. Поцеловав Элизу на прощание, они с Эленой вышли в солнечный мартовский день.
– Что ж, мистер Эрл, – сказала Элиза, отвернувшись от закрытой двери, – кажется, мы с вами остались вдвоем.
«Не считая графина», – добавила она мысленно, ведь, вернувшись из холла, увидела, что Эрл подобрался к столику с напитками и налил себе двойную порцию. Элиза заставила Алекса спрятать медовое вино перед уходом, оставив лишь крепкое красное вино, которое делал ее отец в «Угодьях». Генерал Скайлер, по собственному убеждению, был «несостоявшимся энологом»[13], но предосторожности ради добавлял в свое вино португальского бренди для крепости. Получавшийся напиток не отличался изысканным вкусом, и язык от него становился черным, как от черемухи, но со своей задачей он справлялся отлично.
– Хм-м-м, – протянул Эрл после первого глотка, которым опустошил половину бокала. – Медовое вино, кажется, слегка растеряло свою сладость.
– Увы, мы, судя по всему, выпили все медовое вино вчера вечером, – сказала Элиза. Себя она успокоила тем, что технически это было правдой, ведь за вчерашний вечер они действительно прикончили открытый бочонок, а оставшиеся хранились в погребе под кухней. – Итак, мистер Эрл, вы – свободный человек. Как бы вы хотели провести свой первый день на свободе?
Ральф, успевший долить себе вина, теперь растянулся на софе. Элиза поморщилась, опасаясь, что он прольет темно-бордовую жидкость на обивку из нежно-желтого шелка, но Эрл держал свой бокал с той же аккуратностью, что и кисти, и не пролил ни капли ни на себя, ни на софу.
– В компании красивой женщины, – заявил он так прямо, что Элиза почувствовала, как краснеет.
– Мистер Эрл! У вас есть возлюбленная, о которой вы забыли упомянуть? – Но едва эти слова слетели с ее губ, она поняла, что он говорил о ней.
– Вы слишком скромны, миссис Гамильтон. И слишком строги со мной в последнее время. Кажется, мы были ближе, когда нас разделяли прутья решетки.
Элиза напряглась. Она внезапно осознала, что они остались вдвоем в одной комнате. Она еще ни разу не оставалась наедине ни с одним мужчиной, за исключением Алекса, с тех пор как покинула Олбани.
– Я вовсе не хочу, чтобы вы чувствовали себя нежеланным гостем, но должна признаться, ваше вчерашнее появление в одно время с моей сестрой несколько выбило меня из колеи.
– Надеюсь, что не стану доставлять вам неудобства дольше, чем это необходимо, миссис Гамильтон.
Элиза не могла не отметить, что он так и не сказал, сколько времени ему потребуется на то, чтобы обзавестись собственным жильем.
– Ваша с мистером Гамильтоном невероятная щедрость в час моей нужды значит для меня больше, чем я могу выразить словами, – продолжил Эрл, – как и отплатить другим способом, собственно говоря. Я нарисовал не менее семнадцати портретов за то время, что провел в тюрьме, и всех клиентов, за исключением двух, привел ко мне ваш муж. Именно благодаря ему я смог расплатиться с долгами и вернуть свою свободу – или правильнее будет сказать, – он обвел рукой гостиную, – перебрался в более роскошную камеру.
Элиза воспользовалась возможностью оглядеть комнату. Теперь она могла признаться себе, что за четыре месяца, проведенные в Нью-Йорке, они с Алексом создали прекрасный дом. Стены, имевшие приятный, но мрачноватый оттенок вечернего неба, когда они въехали в этот дом, теперь были обтянуты мятно-зелеными обоями с тонким узором цвета, который, как с удовольствием узнали Алекс с Элизой, назывался «Зелень Хукера»[14]. Более темным цветом был изображен украшенный семью арками кирпичный особняк в пасторальном пейзаже, имеющий более чем мимолетное сходство с особняком Скайлеров в Олбани.
Резная софа из ореха, достаточно длинная, чтобы вместить трех человек, была обтянута прекрасным солнечно-желтым жаккардом. С обеих ее сторон расположилась пара кресел, которые, не являясь частью гарнитура, тоже имели обивку из желтого жаккарда и поэтому довольно неплохо сочетались с софой. Низкий овальный столик, покрытый светло-золотистым лаком, объединял софу и кресла в одну композицию, в то время как вторая, меньшая, софа с такой же желтой обивкой, два плетеных стула по обе стороны от нее и старинное резное кресло завершали обстановку комнаты. Резное кресло походило на фамильную ценность (коей и являлось), так же как и пара небольших столиков с расписными столешницами, и добавляло комнате необходимую нотку домашнего уюта, без чего она казалась бы безликой в своей новизне. На каминной полке стояли часы из мрамора и серебра в окружении пары канделябров, ранее занимавших место в посудном шкафу в столовой.
Да, комната, определенно, была «роскошной», как выразился мистер Эрл. Они с Алексом заботливо подбирали каждый предмет обстановки, и в такие моменты Элиза думала, что они обставляют дом, в котором будут жить вместе, в котором станут растить детей. Но выходило так, что обычно в то время, когда они одновременно оказывались в этой комнате, там помимо них находилось еще с полдюжины гостей. Но чаще она становилась для Элизы роскошно обставленной клеткой.
Она предпочла не делиться подобными мыслями, вместо этого заметив:
– Семнадцать картин. Сколько же времени вы провели в тюрьме?
– Чуть больше восьми месяцев. – Ральф произнес это почти с тоской, словно побывал в одном из южных штатов во время зимы и теперь вспоминал, как наслаждался солнцем и теплом. И действительно, он продолжил: – Должен, однако, признать, что тюрьма пошла мне на пользу в некотором смысле. Я никогда не был особо общительным, предпочитая компанию одного или двух достойных людей целой толпе знакомых. И за всю свою жизнь у меня никогда не было такого продуктивного периода.
– Да, я пытаюсь уложить это в своей голове. Вы работали над моим портретом почти месяц, и он был все еще «не вполне закончен», когда вас вчера выпустили. Так как, объясните, вам удалось написать шестнадцать – шестнадцать, я права? – за предыдущие семь месяцев?
Эрл пытался изобразить невозмутимость, но у него не вышло. По его лицу скользнула усмешка, быстро превратившаяся в широченную улыбку, а мгновение спустя он уже заливался хохотом. Его сотрясали настолько сильные раскаты смеха, что ему даже пришлось поставить бокал с вином на лакированный столик (к счастью, не пролив на него ни капли). Элиза изо всех сил пыталась поддержать его веселье, но никак не могла понять, чем оно вызвано.
– Боюсь, вы меня раскусили, – заявил он, как только снова смог говорить, то есть после того, как промочил горло добрым глотком вина и снова наполнил бокал. – Я тянул время.