– Ваши братья тоже служили в армии? – спросил Берр так, словно впервые об этом слышал.
– Да, сэр. Пьер погиб, защищая Манхэттен от британского вторжения, Луи погиб под Монмутом, как и отец. И только Жану удалось вернуться, хоть он и оставил одну ногу под Йорктауном.
Алекс снова поморщился. Его связь с семьей свидетельницы была слишком ощутима, чтобы отмахнуться от нее.
Девушка повернулась к судье Смитсону.
– Он приехал бы сюда, ваша честь, но ему еще предстоит учиться передвигаться на своих костылях. И потом, такие расходы нам были не по карману.
Судья Смитсон сочувственно кивнул. Если прежде он не скрывал скуки, то рассказ Антуанетты, казалось, захватил его полностью.
– Предлагали ли британцы вам компенсацию за вашу оставленную собственность?
– Компенсацию? По их словам, нам повезло, что нас не посадили в тюрьму за пособничество врагу! Мы с сестрами не раз опасались за свою добродетель. То, что нам удалось избежать поругания, это единственное светлое пятно в этой печальной истории.
– И как же вы жили с тех пор, как покинули Нью-Йорк?
– Перебивались с хлеба на воду, как, наверное, заметно по моему платью. Все наши доходы зависели от здания на Бакстер-стрит. Мой отец держал очень успешный галантерейный магазин на первом этаже. Практически все наши товары, как и большая часть мебели, были отобраны у нас вместе со зданием. А поскольку все наши мужчины отсутствовали, нам, девушкам, оставалось лишь зарабатывать на жизнь шитьем или идти в услужение. Когда-то у меня была мечта удачно выйти замуж и жить в хорошем доме недалеко от родителей. Теперь я мечтаю устроиться на работу горничной, чтобы хотя бы жить в теплом доме, пусть он и не будет моим. Если, конечно, – тут она впервые посмотрела на миссис Чайлдресс с тех пор, как вошла в зал заседаний, – я не смогу вернуть то, что принадлежит моей семье по праву.
Кэролайн снова вздрогнула.
Алекс снова попытался ее успокоить.
– Помните, – прошептал он, – вы не отнимали у нее дом, и он теперь вам даже не принадлежит. Вы ничем не ущемили прав этой девушки.
Однако все в зале смотрели на Кэролайн с таким выражением, словно она выгнала бедняжку из дома поганой метлой.
– У меня больше нет вопросов, Ваша честь, – объявил Берр.
– Мистер Гамильтон? – поторопил судья Смитсон.
– Ваша честь, защита хотела бы поблагодарить мисс Ле Бо за то, что она приехала на сегодняшнее слушание. У нас к ней нет вопросов.
Мисс Ле Бо отпустили, проводив из зала заседаний. Берр дождался, пока она выйдет. Затем, самодовольно посмотрев на Алекса, объявил:
– У штата все, Ваша честь.
Судья Смитсон снова повернулся к Алексу.
– Вы готовы пригласить вашего первого свидетеля, мистер Гамильтон?
Алекс посмотрел на лежащий перед ним список свидетелей, череду имен людей, которые станут восхвалять Кэролайн Чайлдресс точно так же, как свидетели Берра поносили. Но они не скажут судье Смитсону ничего из того, что не было бы ему известно: что Кэролайн пережила оккупацию, как и тысячи других жителей Нью-Йорка, делая все, что могла. К тому же он не мог перестать думать о вечеринке Анжелики, которая на самом деле была, конечно же, вечеринкой Элизы. Она была назначена на сегодняшний вечер. Гости начнут собираться через каких-то несколько часов. Он не сможет выйти к ним в черной адвокатской мантии, похожей на наряд средневековой плакальщицы.
– Мистер Гамильтон, – повторил судья Смитсон.
Алекс посмотрел на него.
– Ваша честь, защита закончила.
Судья Смитсон, похоже, удивился. Он моргнул раз, другой, третий, так яростно, что качнулся его второй подбородок. Наконец он кивнул.
– Очень хорошо. Суд уходит на получасовой перерыв, а затем соберется вновь, в пять часов, для заключительных прений.
– Но, Ваша честь, – ошеломленно возразил Алекс, – учитывая то, который сейчас час, не лучше ли нам будет подождать до утра?
– Нет, молодой человек. Вы, кажется, хотите поскорее разобраться со всем этим. Так давайте разберемся.
Не сказав больше ни слова, судья стукнул молотком один раз, а затем покинул зал суда, протиснувшись через заднюю дверь.
Направившись к главному выходу, Алекс заметил, что губернатор Клинтон все еще сидит на скамье, хотя все остальные покинули зал. Лицо губернатора было спокойнее, чем прежде, а следовательно, гнев перешел в обычное пренебрежение.
– Я не знаю, что вы затеяли, мистер Гамильтон, но смею заверить, что вам не найти судьи более цепкого, чем Льюис Смитсон.
– Цепкого? – повторил Алекс. – Я не заметил, чтобы он хоть за что-то зацепился.
И с этими словами вышел из зала.
27. Королева Манхэттена
Городской дом Гамильтонов
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Апрель 1784 года
Все было идеально.
Серебро, отполированное до зеркального блеска, отражало огоньки десятков свечей в канделябрах, закрепленных на обитых шелком стенах и придающих парадной и средней гостиной вид подводных пещер. Скатерти и салфетки сияли снежной белизной и похрустывали от крахмала. Красивейшие тюльпаны, лилии и розы из шелка, столь же нежные, как настоящие, но в десятки раз более яркие, разместились в шести вазах делфтского фарфора, которые яркостью рисунка могли поспорить с цветами.[15] Но завершающим штрихом стал портрет Элизы, написанный Ральфом Эрлом, который висел над камином в парадной гостиной и вызывал пораженный вздох у каждого вошедшего гостя.
Элиза отправила в парадную гостиную Анжелику, чтобы не казалось, что она напрашивается на комплименты, но и в средней гостиной, и в столовой она слышала восторженные ахи и вздохи. К счастью, сегодня она нанесла официальный макияж, и ее лицо было царственно безмятежным под слоем серебристо-белой пудры, дополнением к которой были лишь алая помада и темная тушь. Однако под этой маской ее лицо пламенело.
Но люди не ходят на вечеринки, чтобы посмотреть на убранство комнат. Все приходят ради угощения. И тут Ровена не посрамила Элизу. Она использовала все свои связи, чтобы достать самые свежие и сочные куски говядины, свинины, баранины, индейки и утки. На столе мяса было больше, чем в парижской мясной лавке: колбаски и шницели, ребра и стейки, мясо тушеное и заливное, и, помимо всего этого, огромный кусок копченой медвежатины – да, медвежатины! – висящий на вертеле, с которого лакей срезал полупрозрачные ломтики огромным, как меч, ножом. Само мясо, по мнению Ровены, было слегка безвкусным (Элиза его пробовать отказалась), но фактор новизны сработал на все сто процентов. Полдюжины соусов и желе были поданы к мясу, от коричневого лукового соуса, такого густого, что его хотелось есть как суп, до сливочного соуса с хреном, такого острого, что на глаза наворачивались слезы. Прошлогодние тыквы и картофель по-прежнему оставались единственными доступными овощами – жареные ломтики тыквы, от светло-желтых до ярко-оранжевых, и картофель в специях подавались с яблочным соусом, сдобренным корицей и мускатным орехом. И все же Элизе пришлось признаться, пусть всего лишь самой себе, что главным блюдом на столе стал латук Джейн Бикман. В какой-то момент она своими глазами увидела, как Джон Ван Шейк восьмидесяти четырех лет оттолкнул Ральфа Эрла, чтобы ухватить с тарелки последние несколько листиков.
– Я старик, юноша, – произнес он, но лишь отчасти в шутку. – Если я не съем этот, до следующего могу не дожить.
– Не беспокойтесь, – сказала Элиза. – В кухне еще двенадцать голов. Латука, – добавила она, когда ван Шейк непонимающе посмотрел на нее. – Голов. Этого. Латука.
Присутствие серого кардинала вроде Джона ван Шейка – человека, чей дом на острове Кохос когда-то был столицей штата Нью-Йорк, – не говоря уже о четырех дюжинах других гостей, стало свидетельством успешной работы Саймона, а также растущего интереса к хозяину и хозяйке дома. Сын Ровены сменил (с радостью) ливрею лакея на одежду попроще, оседлал наемную лошадь и проскакал добрые две сотни миль за последнюю неделю, доставляя приглашения во все концы Манхэттена и за его пределы. Он добрался до Моррисании и поместья Кортландов она севере, по пути заглянув в Инкленберг, чтобы пригласить семейство Мюррей, и в Маунт Плезант, передав приглашение Бикманам.
Благодарение небесам, Резерфорды все еще были в городе – на то, чтобы пересечь Гудзон и добраться до западной границы Нью-Джерси, потребовалось бы не менее трех дней. Но все, кто хоть что-то из себя представлял, приглашение приняли и не преминули прийти. От Джона и Элен Резерфордов до Джеймса и Джейн Бикман, от Линдли Мюррея и Говернера Морриса до Джона и Сары Джей, от Уильяма и Элизабет Баярд до Пьера ван Кортланда, а с ними и Дуэйны, Риды, Веси, Бревурты, Пеки, Уикоффы, ван Дьюзены и, конечно, ван Ренсселеры и Ливингстоны, которых, как всегда, было с избытком.
Даже старый Петер Стёйвесант соизволил явиться. Он использовал свою трость, чтобы расчистить путь к большой желтой софе, стуча деревянной ногой с такой силой, что чуть не трескался паркет, и уселся строго посередине, заявив одному из двух нанятых лакеев, что тот должен прислуживать исключительно ему. В течение первого часа все слишком робели, чтобы садиться рядом с ним, пока, наконец, Анжелика не устроилась рядом, почти задушив старика своими юбками, а затем, к ужасу (и удовольствию) Элизы, сунув ему на руки крошку Филиппа – и оставив его там.
– Ты! Просто! Ужасна! – шепнула Элиза, когда Анжелика подбежала к ней.
– Просто подожди, – ответила Анжелика. – Филли может растопить даже сердце самого злобного, самого спесивого голландца во всех Старых и Новых Нидерландах. Через пять минут старый Пит Деревянная Нога будет качать его на колене.
– На целом колене, я надеюсь, – вставила Элиза. – Иначе у бедняжки Филли появятся синяки на попке!
Да, все шло идеально. За исключением отсутствия Алекса.
Перенос даты заседания по делу миссис Чайлдресс стал жестокой шуткой судьбы, но даже так суд почти всегда заканчивал работу к пяти часам и никогда не заседал после шести. Однако на часах было полседьмого, а от него все еще ни слуху ни духу. Элиза даже послала Саймона к зданию суда в семь, чтобы узнать, что происходит, но он вернулся с докладом, что здание заперто, и там нет ни следа Алекса.