— Хорошо, давай прекратим визиты Риты к тебе. Ты хочешь сказать что-то еще? Вера, ну не затем же ты приехала, чтобы сообщить о неэффективности терапии.
Вера жестом заставила его замолчать.
— Она тебе не пара. Выслушай меня. Я пришла извиниться, — ее голос дрогнул лишь на какое-то мгновение, но она взяла себя в руки.
— За что?
— За то, что я сделала с нами три года назад или, может быть, раньше. Толя, я считала, что секс без любви — это не измена. Это плата за некоторые услуги. У меня не было денег на подарки и взятки, а просто так диссертации не защищаются, ты и сам знаешь. Мне нужен был рост. Я не думала, что ты так отреагируешь, это была сделка. Всего лишь сделка! К тому же, когда мы с тобой поженились, мы не любили друг друга. Да, была симпатия, но не больше. Ты знал, что и до тебя у меня были мужчины, а я прекрасно понимала, что не первая женщина в твоей жизни.
— К чему все это, Вера?
— Ты не понимаешь? Я состоявшийся человек, доктор медицинских наук, а вошла сюда и завидую этой девчонке, твоей любовнице, которая смотрит на тебя щенячьими глазами и раздвигает ноги по первому требованию. Не возражай! Не рассказывай мне сказки, что у тебя с ней ничего нет! У каждого хирурга есть своя медсестра. У тебя — эта. Я по глазам ее вижу. Я даже Рите твоей полоумной завидую, потому что у нее есть ты, потому что ты делишь с ней постель и кров. Потому что вы едите за одним столом. Потому что ты собираешься на ней жениться!
— Вера, тебе нужно обратиться к психологу… И с медсестрой у меня нет никаких отношений, она в дочери мне годится.
— Зачем мне к психологу?
— Лечиться от зависти, наверно.
— Чему мне завидовать? У меня есть все.
— Если бы у тебя было все, ты не сидела бы сейчас при полном параде напротив меня и не теребила бы нервно шарф. Хочешь меня соблазнить? Ты красива, только нет у тебя ни души, ни совести.
— Не простил? — произнесла она еле слышно.
— И не думал прощать. Вычеркнул из жизни и пошел дальше. Хорошо, что наш брак не был скреплен любовью, так хоть не так больно. И детей нет, что тоже просто замечательно в данном случае.
— Ты хотел детей? Толик, ты серьезно? Ты говоришь о детях как о компоненте семьи? Да если бы они были, об отце знали бы только по моим рассказам. Ты же всегда на работе, у тебя операции, тяжелые больные, наука, статистика, вскрытия, вечное чтение журналов, конференции, доклады, статьи, снова больные. — Она вновь стала прежней — уверенной в себе.
— Вера, я рад, что у нас нет детей. Семьи тоже не случилось. Моей женщине ты помочь не смогла, но пыталась. Спасибо тебе за это.
— Толь, я хочу, чтобы ты знал. Я скучаю по тебе. Не ценила, когда имела, а как ушел… Я на стены лезла. Любила я тебя, а может быть, и сейчас еще люблю.
— Ты же психолог, знаешь, что и как объяснить. Вот на своей шкуре прочувствовала. Это синдром отмены, не любовь.
— Ты жесток.
— Я жесток?! В чем?! Что не могу закрыть глаза на подлость? Вера, я ВСЕ помню, я не простил и не прощу никогда. А ты помнишь тот день?! Я рано пришел с работы, я уволился как раз, а тут вы в однозначной позе. Не я изменил тебе. Я верил и радовался твоим успехам. И да, я хотел детей. Чтобы семья как семья. Чтобы жизнь не коту под хвост.
— Толя, я же только ради нас, ради карьеры… Да не было у меня к нему чувств! Не измена это! А ты?! Как ты мог уволиться? И вообще так поступить. У меня в голове не укладывается: поставить крест на будущем перед самым финишем!
— Уходи, Вера. Лучше уходи.
— Толь, а ведь Рита твоя… Или как ее там? Ты даже этого не знаешь! И думаешь, что она лучше меня?! Думаешь, семью тебе даст? Нет, Толя. Нет! Ты шило на мыло меняешь. Она потребитель, пиявка. И чувств к тебе у нее нет. Ты для нее пустое место, средство к существованию. Жалость тебя погубит. Зачем ты пустил ее в свою жизнь? Уж лучше бы девочку эту, с которой ты на работе кувыркаешься. И не возражай. Я лучше знаю. С ней все можно — и расслабиться, и кайф словить. А эта малышка тебя, идиота, любит. Как она на меня глянула! Да она за тебя убить может! Или грудью от пули закроет. А ты… Мужчины… Все, ухожу! Черт с тобой! Но я рада, что сказала тебе все, что хотела. Надумаешь вернуться — возвращайся. Я, может, и сильная, но всего лишь женщина. И я люблю тебя!
Анатолий ей ничего не ответил, проводил до дверей приемного покоя. Смотрел, как села она в машину, как стукнула ладошками по рулю, как завела мотор и рванула с места.
На душе было хреново. Восемь лет прожил он с этой женщиной. Восемь!
Еще постоял на крыльце, выкурил сигарету, вернулся в приемный.
— Кто это приходил, Анатолий Сергеевич? — спросила баба Нина.
— Жена бывшая.
— Бывшая?
— Ага! Бывшая, и этим все сказано. Катюш, дело у меня к тебе, пойдем поговорим.
Вернулась Катя не в настроении. Налила себе горячего чаю, присела рядышком с санитаркой и задумалась.
— Ну что, Катюш?
— Ничего, прилег доктор. Пусть поспит, пока можно.
— А звал зачем?
— Да там по больной одной вопросы были. Баба Нина, он слепой, глухой или бесчувственный?
— Судя по бывшей жене, он просто битый.
— Ну да, куда мне до нее. Да и не хочу такой быть.
Баба Нина взглянула на девушку с состраданием. Знала о чувствах Кати, да что поделаешь… Не видел доктор Анисимов в ней женщину. Симпатизировал, ценил, питал, скорее, отеческие чувства. А девушка ждала, ловила каждое слово, взгляд, мечтала, отвергала всех, кто пытался ухаживать за ней. Михайличенко же просто ненавидела. Как радовалась Катя, когда Анисимов был у нее в гостях. И ничего ж особенного в том, что они с мамой накормили его обедом, не было. Но возникла сопричастность. Ради Анисимова Катя пошла бы на многое. И пусть Анатолий и не давал повода, но она любила. Мечтать не запретишь!
ЧАСТЬ 18 Хозяин чужого дома
Уложили Женю, вернулись на кухню. Татьяна Петровна выставила на стол пироги.
— Духовка тут, оказывается, есть, Сашенька, я разведала наконец. Представляешь, там внизу, в подвале, основная кухня. Сегодня я пошла и случайно совершенно в дверь ткнулась, думала, кладовая, а то кухня. Потом пришел этот охранник, Федор, мне показал, где управление, — мать Минина всплеснула руками, — так подьемник там, и вот в это окошко подает! — Она раскрыла дверцы встроенного буфета, за ними была шахта подъемника. — Чудной дом какой. Сколько средств вложено!
— Зачем оно все? — Александр думал о своем. Вот — богатство, мифический хозяин дома не знал, как выпендриться. И что? Сам он где? По заграницам прячется. Конечно, там у него может быть пять таких домов.
— Кто же его знает зачем, Сашенька. В подвале там… бункер! Идем, я тебе покажу! Знаешь, как я испугалась сегодня! По лестнице спустилась, дай, думаю, погляжу, что там, знать-то надо. Ну и вот, сошла, а дверь и прикрылась! Я со страху не поняла, что надо ручку вниз опустить, дергаю, дергаю — захлопнула! И страшно мне стало, стены там толстые, кричи не кричи — не услышат. Аж сердце затрепыхалось. Думаю: ты меня не найдешь!
— Ну что ты, мам, конечно нашел бы. А зря пошла. Мало ли что тут.
— Но знать же надо! Как я могу жить в доме и не знать, что в соседней комнате?
— Зачем? Вот есть у нас жилой этаж. А в подвал и на верхний не надо ходить. Двери закрыть, там, Игорь показывал, есть электронные замки везде. Заблокировать, и все, как будто нет этих помещений.
— Нет, Саша, ты не прав. Нельзя блокировать. А если там пожар?
Татьяна Петровна говорила, продолжая заниматься ужином. Видно было, что ей нравится, что она совершенно счастлива рядом с сыном.
Минин сел во главе стола, «кухня» больше напоминала гостиную. Большие окна в сад, выход на террасу.
— А что так задержался сегодня? Женя все про лошадей болтала, а ты ничего не рассказал. Как дела в кафе?
Мама Минина была в курсе всех дел, жила ими больше, чем Александр. Как ни странно, ее, до мозга костей просоветскую, убежденную в старой идеологии, да еще и жену офицера, вдвойне воспитанную в духе социалистической морали, увлек малый бизнес. Александр только диву давался, как мама загорелась идеей. Многое из того, что он осуществил, было предложено Татьяной Петровной. Сам он не то чтобы тяготился работой — он любую делал бы исправно и не за страх, а за совесть, ну, а тем более ту, что Игорь поручил, — и все же не чувствовал этот бизнес своим. Не лежала душа…
— Знаешь, я столько лет в гарнизоне просидела, там или только семья, почетное домохозяйство, или куда-нибудь в парикмахерскую иди работать. А Володечка же не пустил бы. И вот оно — хозяйство, хозяйство. В гости друг к другу ходили. Ты помнишь, как у нас собирались? Полгарнизона. Скучаешь по армии, Саш? — без перехода спросила она, присела напротив, полотенчико кухонное сложила вдвое, потом вчетверо, разгладила на полированном деревянном столе.
— Да где она, армия, мама? То, чему нас учили, развалилось все, а что там новое? По делу настоящему я скучаю, но разве можно жаловаться? Ты же видела, — он помрачнел, — когда приехала…
— Все я видела, Саша! Так это Олька твоя виновата! Я же говорила, умоляла тебя, зачем ты с ней связался!
— Не надо, мама, об умерших или хорошо, или никак… Нет Ольги. И вина на мне.
— Да ты тут при чем?
— При том…
— Даже не говори мне, я слышать не хочу! Придумал, — Татьяна Петровна отбросила полотенце, встала, отошла к раковине, пустила воду. Мыть было решительно нечего, на кухне все и без того сверкало чистотой. — Вот прямо ты меня разозлил, Саша! Хоть и просишь или хорошо, или никак, а я скажу! Ольга тебе жизнь сломала! Ее Бог за это и наказал.
— Мама!
— Да, а что? Ты же до чего себя довел? Мне Игорь рассказал, как тебя в больнице встретил. Это уму непостижимо. Ты такой специалист прекрасный, академию с отличием закончил. Ведь служил бы сейчас, не всех сократили, Саша, ты бы точно служил. Пусть на Севере или еще где-то. И что такого. Подумаешь, ей понадобилось в столице жить. Вот и дожилась! — Татьяна Петровна в сердцах крепко завернула кран.