Ханзи уходит. Проходя мимо меня, он бормочет:
— После еды мы еще потолкуем.
Все словно в дешевом детективе! Но тем не менее у меня под ложечкой мерзкое ощущение…
Рядом с моей тарелкой лежит красная роза. Вольфганг и Ной уже изрядно нашутились по этому поводу еще до того, как мы с Рашидом сели за стол. Она их страшно забавляла эта роза.
— Пожалуйста, оставьте Оливера в покое, — просит принц.
— Мы не со зла, — говорит Ной. — Ах, любовь, любовь — дар небес.
— Не имею ни малейшего представления, откуда этот цветок, — вяло защищаюсь я.
В ответ на это Ной и Вольфганг обмениваются взглядом и затем смотрят на Геральдину, которая сидит очень далеко от нас за девчачьим столом и наливается пунцовой краской под взглядом моих товарищей. Господи, за что мне все это?
Надо постараться после ужина уйти в «Родники» вместе с Рашидом, Вольфгангом и Ноем. Возможно, это и глупо, но постепенно я начинаю бояться Геральдину — у нее не в порядке с головой, и она способна на все. Сейчас она снова улыбается мне своей ненормальной, похотливой улыбкой, и все это видят…
Только не нужно скандалов. Я беру розу, нюхаю ее и улыбаюсь ей в ответ. Она склоняется над тарелкой и начинает есть, оставляя меня в покое. А у меня в голове все настойчивей мысль: какой дерьмовой была бы моя жизнь, если бы не Верена, Верена, Верена, которую я скоро снова увижу — послезавтра, в четверг.
Официантки с подносами обходят столы, а мы держимся чинно-благородно. Стоит мне посмотреть на Геральдину, как я встречаю ее взгляд. Поэтому стараюсь пореже глядеть в ее сторону. Совсем не глядеть туда я не могу, потому что не хочу наживать врагов. Я не знаю, что известно Ханзи, который сидит неподалеку с Джузеппе, Али и еще парой больших ребят и так смотрит на меня, что я был бы убит наповал, если бы взгляды убивали.
Каждый из нас получает по тарелке с тремя штуками редиски и четырьмя кусочками сыра разных сортов. За столом начинается всеобщий обмен сырами.
— Дай мне кусок эмментальского и возьми у меня жервэ.
— Я больше люблю горгонсолу. Хочешь обменять на эмментальский?
И так далее. Здесь это, кажется, вошло в обычай.
— Ты любишь камамбер? — говорит Ной Вольфгангу и кладет на его тарелку свой кусок. От Вольфганга он получает за это кусок гарцского круглого сыра.
— Гарцский я люблю больше всего, — поясняет Ной.
Геральдина снова начинает смотреть на меня. Она сияет.
Я вижу, как Вальтер, бросив на стол свою салфетку, идет к выходу. Я вижу, что с меня не спускает глаз маленький горбун Ханзи. Я вижу, что на меня глядит Геральдина. Давясь, я глотаю свой сыр.
14
— О, Господи, Боже мой, не я, ведь не я, а шеф не дал тебе сесть со мной, Ханзи! — говорю я.
Я повторяю это уже третий раз. Мы стоим под каштаном перед главным зданием. Сквозь ветви ядовито-зеленым светом светит луна. Другие ученики уже давно разошлись по своим домам. Ужин закончился. Как-то я прочел книгу с великолепным названием «Бедный, безобразный, злой». Это название приходит мне на ум сейчас под взглядом маленького горбуна Ханзи, который смотрит на меня с искаженным от ненависти лицом. Бедность и безобразие явно делают человека злым.
— Мне абсолютно насрать, кто меня пересадил, шеф или кто-то еще. Ты мой брат! Ты должен был защитить меня!
— Я — тебя? Каким образом?
— Ты должен был сказать: я настаиваю, чтобы Ханзи сидел со мной. А ты как в рот воды набрал! Конечно же, принц — он такой благородный! Поэтому ты и защищал его вчера против меня!
— Я его защищал вовсе не потому, что он принц или благородный, а потому что ты вел себя подло по отношению к нему.
— Но ты же мой брат!
— В данном случае это не играет роли!
— Нет играет! Брату или сестре ты должен всегда помогать и защищать их. Иначе какой во всем этом смысл?
Кричат сычи.
Верена Лорд…
Может быть, именно сейчас она говорит своему мужу, что беременна?
— И еще кой о чем я тебе скажу, Оливер: красную розу рядом с твоей тарелкой положил я.
— Ты?
— Ты что думал, Геральдина дура? Ты думаешь, она хочет вылететь отсюда? Ты не заметил, как она покраснела, когда все увидели цветок. Это, — говорит мой «брат», — лишь цветочки по сравнению с тем, что тебе предстоит, если ты будешь ко мне непорядочно относиться.
Я лишь молча смотрю на него.
— Я маленький. Я слабый. Я горбатый. Мне только одиннадцать. Но у меня есть голова. Я могу быть очень неприятным, Оливер. Очень!
Такое с собой, конечно, допускать нельзя.
— Вот что я тебе скажу, Ханзи: плевать я на тебя хотел! Поищи другого брата. Мне в любом случае не нужен брат, который за мной шпионит.
В ответ на это он начинает напевать марш «Ривер Кэй», поддавая ногами камешки.
— Ты понял меня?
— Абсолютно, Оливер. И именно поэтому тебе придется держаться за меня — хочешь ли ты или нет. Я не позволю вот так — ни за что ни про что — какому-то там говенному принцу увести у меня брата, после того как я наконец нашел его себе.
— Что это значит?
— Это значит, что я все знаю, — говорит он, наподдавая ногой камешки.
— Что именно?
— Я все видел.
— А что ты мог видеть?
— Ну, знаешь… Я видел все с Геральдиной и все у башни.
То, что он видел с Геральдиной, мне до лампочки. Но насчет башни надо разузнать поточнее.
— А что было у башни?
— Ты дал девочке марципан, она тебя поцеловала, ты поднялся наверх, потом сверху спустилась дама, а чуть погодя — ты.
— Но ты ведь не знаешь, кто эта дама.
— А вот и знаю.
— Чепуха.
— А вот и не чепуха.
— Ну так скажи тогда, кто эта дама?
— Мать малышки.
— Тоже мне открытие! Но ты не знаешь, как ее зовут.
— А вот и знаю!
— Нет! — Я холодею.
— Да!
— Откуда?
— Летом малышка часто ходила в купальню — ту, что около «А». Она не умеет плавать. Я играл с ней и держал ей резиновый круг. Ее зовут Эвелин Лорд. Значит, и фамилия матери Лорд. Имени я, правда, не знаю. Но ведь Лордов не так уж много, или ты думаешь, я не прав?
15
Вы знаете такой сон (когда вы переели на ночь): будто вы в комнате, стены которой со всех сторон медленно движутся на вас, а пол поднимается и потолок опускается, а воздуха все меньше, и он все жиже, а вы сами ничего не можете с этим поделать? Ничего, абсолютно ничего!
Я прислоняюсь к стволу каштана, зажигаю сигарету и говорю маленькому калеке:
— У тебя не все дома. Это никакая тебе не девочка из купальни. Как, ты сказал, ее зовут?
— Ты знаешь сам не хуже меня. Знаешь, что это была она.
— Нет.
— Вот и прекрасно, — говорит Ханзи.
— Что значит прекрасно?
— Дай-ка мне сначала курнуть.
Я даю ему свою сигарету. Так глубоко может опуститься человек. Он возвращает мне сигарету (ее мундштук теперь весь мокрый), выпускает дым через нос и говорит:
— Если ты, не сходя с места, не обещаешь быть мне братом, настоящим братом и всегда (что бы я не делал), то я расскажу Геральдине, что видел тебя у башни с госпожой Лорд. А потом расскажу еще и шефу. А потом расскажу Вальтеру. А если этого будет мало, то я разузнаю, где живет эта семья, и расскажу господину Лорду. Ведь если у этой женщины ребенок, то, наверное, есть и муж, не так ли? Вот уж он порадуется!
— Ах ты, мразь! — говорю я.
— Вот видишь — я прав.
— Что значит прав?
— Если б ты не боялся, что я и вправду сделаю это, то не сказал бы мне «мразь». Но ты не бойся. До тех пор пока ты мой брат, я с тобой. Я обещаю следить за тем, чтобы вас никто не застукал.
— Кого? Где?
— Геральдину и тебя. В овраге. Где вы договорились встретиться.
— Откуда ты взял?
— Когда вы говорили, я тоже был поблизости. Я всегда рядом с тобой, — говорит он и вновь пугает меня своей ужасной тонкогубой улыбкой-оскалом. — И чтобы у тебя не было сомнений, что я говорю все это на полном серьезе, — продолжает он, — знай, что Геральдина твердо рассчитывает еще раз повидать тебя сегодня.
— Откуда ты знаешь?
— Я ей обещал, что ты придешь.
— Ты ей…
— Да. Я. Это чтобы дать тебе кое-что почувствовать. Как и с розой. Пойми наконец, что я не позволю отнять тебя у меня.
— Ханзи, ты ненормальный!
— Конечно. А ты что думал? Я кретин. Я калека. И поэтому мне так необходим ты! Такая, как Геральдина, тоже была бы в самый раз! Но такие не для меня. И вообще мне, такому изуродованному и страшному, век не видать красивой девушки. Но поцелуй от Геральдины я все-таки получил!
— Когда?
— Когда сказал ей, что кое-что знаю о тебе и что ты придешь в овраг. Что тебе придется прийти туда. И тебе-таки придется! Иначе я скажу Геральдине, как зовут женщину, с которой ты встречался у башни.
Стоп, стоп! Ему одиннадцать. Мне двадцать один. Может быть, мне все-таки удастся, коль скоро я всегда был такого высокого мнения о своем интеллекте…
— Ханзи! Если уж ты постоянно шпионишь за мной, то ты, конечно, знаешь, как у меня все случилось с Геральдиной.
— Конечно. Она тебя застукала, когда ты забирал браслет, пошла за тобой в лес и навязалась тебе.
— Вот именно. Но я не люблю ее!
— А разве я говорил, что любишь? Ты любишь другую женщину. Ты любишь госпожу Лорд.
— Я не знаю никакой госпожи Лорд.
— Слушай, Оливер, так у нас дело не пойдет. Меня вообще не интересует, кого ты любишь, а кого нет. Мне безразличны и та, и другая. Я хочу сидеть рядом с тобой в столовой и еще, чтобы ты вел себя как настоящий брат.
— А если я добьюсь у шефа, чтобы тебя посадили рядом со мной, и если я буду тебе настоящим братом, что тогда?
— Тогда я буду держать язык за зубами.
— Честное слово?
— Честное благородное слово.
С этими словами он вытаскивает перочинный нож и делает им на запястье такую глубокую царапину, что из нее выступает кровь.
— Пей!
— Зачем?
— Ты мне поклянешься, что останешься мне братом, а я поклянусь, что я не буду больше за тобой шпионить.