Мы подходим к клинике, в окнах которой горит множество огоньков.
— Скажи, Оливер, почему они все поют?
— Сегодня Рождество, мама.
— В этом году Рождество немного опоздало, правда?
— Нет, мама.
— Но обычно в это время были крокусы и фиалки…
— Ты хотела рассказать историю с доктором Валлингом. Чем все закончилось?
— Ох, да! Так вот, представь: день спустя — я как раз пила чай — раздается стук и ко мне входит незнакомый господин.
— Доктор Валлинг?
— Да, это был он. Обаятельнейший человек! Я должна вас познакомить! «Милостивая государыня, — сразу же обратился он ко мне, — я слышал о неприятностях, которые я вам вот уже некоторое время доставляю. Только не возражайте! Поскольку я не могу заранее сказать, когда я умру, и вообще произойдет ли это в ближайшем будущем, я настаиваю, чтобы мы сегодня же поменялись комнатами».
— И ты согласилась?
— Конечно! А ты бы — нет?
Матери тяжело подниматься по лестнице. У нее еще что-то с ногами. Перед нами лестница в парке. Я поднимаю мать и несу. Она легкая, как ребенок, и хихикает, как маленькая девочка.
Начинают звонить церковные колокола.
— И ты подумай только, господин доктор Валлинг выздоровел! Он совсем здоров! У нас, стариков… я имею в виду: у нас, людей старшего поколения… еще удивительные жизненные силы. Например, у доктора Валлинга и меня. Погляди на меня: разве я выгляжу хоть чуть-чуть старше, чем на сорок?
— Нет, мама.
— Он абсолютно одинок на этом свете, понимаешь? Умнейший человек, какого нечасто встретишь. Тебе надо с ним познакомиться, потому что… — Она запинается.
— Что?
— Только не смейся!
— Ну, что ты!
Мы подошли к дому.
Она шепчет:
— Я разведусь и выйду замуж за доктора Валлинга! Если он тебе понравится, конечно. А он тебе обязательно понравится! У него большое состояние. Мы будем по-настоящему богатыми людьми… Где те орехи, что еще остались?
— Вот.
Она выхватывает у меня пакетик и с жадностью разглядывает его. В какое-то мгновение она напоминает злую ведьму. Но потом снова ангельски улыбается.
— Спокойной ночи, Оливер. Завтра ты снова придешь?
— До завтра. Спокойной ночи, мама, — вяло говорю я, слушая колокольный звон и пение.
— Знаешь, милый, мне необходимо еще сегодня переговорить с доктором Валлингом. О помещении капитала. Он ждет меня.
Она прикасается губами к моей щеке, посылает мне своей бесплотной рукой еще один воздушный поцелуй и семенит прочь. Я вижу, как в холле с ней здоровается профессор, который затем выходит на улицу.
— А, господин Мансфельд. — Доктор оглаживает свою седую бороду розовыми пальцами, он в хорошем расположении духа, от его раздраженности не осталось и следа. — Ну, как выглядит ваша мама, разве не великолепно? Теперь-то вы наконец убедились, что она чувствует себя у нас хорошо?
Удрученный, я стою и отвечаю:
— Конечно, конечно. И прежде чем рисковать новым рецидивом…
— Правильно!
— Кроме того, у нее здесь есть доктор Валлинг.
— Кто?
— Адвокат! Она сейчас как раз направилась к нему. Она его явно очень высоко ценит.
— Мой бедный юный друг… Вот теперь-то вы окончательно можете убедиться, насколько я прав.
— Ничего не понимаю.
— Доктор Валлинг умер на следующий день после того, как к нам поступила ваша мама.
2
— Monsier Mansfeld?
— Oui.
— Un moment, s'il vous plait…[147]
Затем я слышу голос Верены:
— Милый! У меня опять есть возможность поговорить с тобой, хоть и совсем немного. Разве это не здорово?
Я лежу в своем гостиничном номере на кровати. В телефонной трубке треск и шорохи, влезают чужие разговоры. Восемь часов вечера.
— Очень здорово. Но каким образом…
— Нас пригласили в гости. Муж выехал пораньше, чтобы захватить еще одну супружескую пару, англичан. Они живут далеко и не ориентируются здесь. А ты что делаешь?
— Сижу у себя в гостинице.
— Что? Я не слышу.
— Сижу в гостинице.
— Ничего не понимаю! Алло… алло..! Оливер… Ты меня слышишь?
— Слышу нормально.
— Что? Что ты сказал? Ах, а я так радовалась…
— Мне так жаль, Верена. Клади трубку. Ничего не поделаешь.
— Может быть, ты хоть послушаешь, что я тебе скажу…
— Да.
— Я ничего не слышу! Барышня, барышня, что за безобразие?
Барышня не откликается.
— После того как ты бываешь у матери, ходи куда-нибудь развеяться, ладно? Только не напивайся! И веди себя хорошо. Не смотри на других женщин. Я ведь тоже ревнивая.
— Хорошо, Верена.
— С ума можно сойти с этой связью! Наверно, надо кончать.
— Я тоже так считаю.
— Что ты сказал? Ах, мне хочется плакать…
— Не плачь.
— К счастью, — Рождество за границей — веселый праздник. Это только у нас в Германии все так торжественно и чинно. Здесь и джаз, и конфетти, и воздушные шары, и уже полно пьяных. Я буду все время думать о тебе! Ты меня слышишь? Слышишь меня? Алло… алло… алло..!
Я кладу трубку.
К счастью, Рождество за границей — веселый праздник.
3
У меня два смокинга.
Тот, что получше, висит в шкафу в «Родниках». Другой, не такой новый, принадлежит к той одежде, что я всегда оставляю в Люксембурге, в гостинице, в камере хранения. Я надеваю смокинг и иду в бар. И здесь уже есть пьяные, и воздушные шары, и бумажные гирлянды, и веселые люди. Я пью коньяк. На душе у меня погано.
Коньячок идет хорошо. После трех рюмок мне становится лучше. Эхтернах — небольшой город. Я знаю, что Лиззи и отец всегда куда-нибудь идут в Сочельник. Найти их нетрудно. Они сидят в «Рикардо». Этот ресторан просто находка для того, кто хочет наблюдать за кем-нибудь. Он состоит сплошь из маленьких лож, обтянутых красным бархатом. Посетителей очень много, и мне приходится дать администратору очень большие чаевые, чтобы попасть за столик, откуда я могу наблюдать за обоими. Они меня не видят.
Подходит официант. Я заказываю так называемый «фирменный ужин».
— Ваш господин отец сидит вон там, — говорит официант. — Может быть, вы, месье, желаете, чтобы я…
— Нет, я не хочу, чтобы мой отец знал, что я здесь.
Официант также получает свои чаевые.
— Все в порядке, месье.
Отца я навестил в его шикарном доме в день своего приезда, вечером двадцатого числа. Я вручил ему книгу от его друга Лорда. («Дибук»! «Ах, как он меня порадовал! Я тоже должен подарить ему книгу! Ты захватишь ее на обратном пути?») Я посидел у отца полчаса. Уйти еще раньше не удалось, хотя он, как обычно, разобиделся, когда я объявил, что собираюсь остановиться в «Эдене».
— Потому что ты меня не любишь. И никогда не любил. У тебя нет ни малейшей привязанности ко мне.
Поскольку он говорит это каждый раз, я попросту не ответил.
Потом пришла тетя Лиззи. Она обняла и поцеловала меня в губы — отнюдь не как тетушка. По-другому она явно и не умеет.
— Малыш Оливер! Да что я? Взрослый Оливер! Да ты просто красавчик! Не делай только бешеные глаза. Я и так знаю, что ты меня ненавидишь! — Я опять не отвечаю, потому что и она говорит это всякий раз. — Ты ненавидишь меня, как чуму! Но меня это не смущает! А почему не смущает? Потому что я тебя люблю, очень, очень люблю…
Кстати, насчет красавчика: тетенька сама выглядит просто великолепно! Стройная, но с формами. Холеная. Сексуальная. Вызывающая. Раньше у нее были черные волосы. Сейчас они выкрашены в серый с серебряным отливом цвет. Они у нее были уже и рыжими, и каштановыми. Я ее ненавижу. Но по-честному: переспать с такой женщиной для любого мужчины должно быть удовольствием. Она абсолютно не меняется. Сколько ей лет? Сорок? Моей матери пятьдесят пять. А выглядит она на восемьдесят. Тетушке можно дать тридцать пять. Запросто…
Сидя в «Рикардо» и без всякого удовольствия поедая «фирменный ужин», я еще раз внимательно рассматриваю Лиззи. Великолепно накрашена. В платье, которое наверняка обошлось в целое состояние: спереди закрытое, а сзади с вырезом до самой… Одним словом — ясно. Украшения на руках, в ушах, на шее, в волосах — одним словом, вся в украшениях. Во взгляде мужчин, начинающих глядеть на тетку, появляется что-то голодное. А как она смеется! Как объясняется руками, звеня при этом браслетами! Как светятся ее красивые глаза! И как гоняет она официантов…
Папочка тоже не внушает мне ни малейших забот. И он совсем не изменился: громадный, толстый, краснолицый, громкоголосый. В великолепном настроении. Пьет немного сверх меры. Причем, видимо, постоянно. Под глазами у него я замечаю темные круги.
На длинных волосатых пальцах отца перстни. С бриллиантами. По две штуки на каждой руке. Лиззи бесконечно ему что-то внушает. У обоих хороший аппетит. Отец пьет, как бочка. Ест он неловко (как, впрочем, и всегда). У него с тарелки падает кусок мяса.
Лиззи выговаривает ему. Громко. Визгливым голосом. Я слышу каждое слово и другие тоже.
— Деревенщина, — говорит тетка моему отцу. — Даже есть не научился как следует! Стыдно за тебя! Возьми салфетку! Повяжись ей!
И поскольку сам он этого не делает, это делает она. На виду у всех людей. Я прямо-таки ощущаю, насколько ему все это приятно. Он целует ей руку. О, сколько есть способов доставить человеку радость!
4
После еды они едут смотреть стриптиз. Это заведение находится не в Эхтернахе. Знатоки знают, где расположен «Пигаль». Я следую за ними в такси.
Уже почти полночь, и все люди пьяны. «Пигаль» полон так, что яблоку негде упасть. У моего предка, конечно же, заказан лучший столик у самой площадки для танцев. Здесь мне нечего бояться, что они меня засекут. У стойки бара я снова пью коньяк. У него вкус болотной воды. Папаша пьет шампанское. И без устали, словно восемнадцатилетний, танцует с подругой своей юности. Буги. Румбу. Ча-ча-ча. Любой запыхался бы. Но не мой отец.
Мужчины пожирают Лиззи глазами. В своем черном шелковом платье в обтяжку она выглядит непристойно. Лицо моего предка мало-помалу приобретает окраску вареного рака. Пот течет у него со лба, но держится он железно. Лиззи ходит кругами вокруг него, хлопая в ладони и выкрикивая: «Оле!»