Знаете, бывает такое чувство: это уже когда-то со мной было.
Что это — от снега? Или коньяка?
Механически я произношу:
— Сестра Клавдия, у нас кролик убежал!
Она, вероятно, подумала, что я ненормальный.
— Что вы сказали?
— Сестра Клавдия из дома отдыха «Человеколюбивого общества»?
— Да, — говорит она, — я сестра Клавдия из «Ангела Господня», а вы откуда знаете?
— Осенью я в первый раз проезжал мимо… Не странно ли, какие мелочи порой запоминаются человеку? Тогда около зеленой колонки играли ребятишки, и я слышал, как они кричали: «Сестра Клавдия, сестра Клавдия, у нас кролик убежал!» Поэтому я знаю, куда вас везти.
— Господин Мансфельд, высадите меня на перекрестке, перед началом разбитой дороги.
— Я довезу вас до дому! Вы сказали, что торопитесь, а мне торопиться некуда.
— Но дом отдыха в стороне от вашего маршрута, не так ли?
— Так.
Мы едем по маленькому городку, выстроенному в старинном стиле бидермайер. Базарная площадь. Ратуша. Фахверковые дома. На всех крышах снег. А вот и знакомые «Дорожные принадлежности», вот «Оптовая торговля парикмахерскими принадлежностями», вот «Булочная-кондитерская наследников покойного Вайерсхофена». Все то, мимо чего я так часто проезжал, когда направлялся к Верене во Франкфурт и возвращался назад.
— Скажите, сестра Клавдия, что это за «Человеколюбивое общество?» И кто такой «Ангел Господний?»
Ее голос звучит спокойно и уверенно, словно голос врача:
— Наше общество было основано в Швейцарии. Еще двадцать пять лет тому назад. Мы верим, что придет день великих изменений. Мы верим в учение Избавителя, но мы над конфессиями и не принадлежим ни к одной из больших церквей.
Занесенная снегом неширокая дорога. Сосульки на телеграфных проводах. Сестра Клавдия говорит со все большим воодушевлением:
— Мы хотим быть подлинными христианами, кроткими и добрыми друг к другу; мы намерены изменить не мир, а самих себя. Если бы христианский мир был подлинно христианским, то не было б ни раздоров, ни войн, ни коммунизма, ни капитализма, не было б мятежей и несправедливости. Не осталось бы бедности, потому что все земные блага распределялись бы справедливо, по потребности. Все люди ждут от жизни блаженства. А оно возможно единственно через мужественный взгляд на вселенский закон Бога. А имя этому закону — любовь к ближнему, поймите, господин Мансфельд! Любовь к ближнему! «Евангелие» постоянно повторяет это.
— Но никого это не волнует.
— В том-то и дело. Волнует это только нас, горстку людей. Мы заботимся главным образом о бедняках. Делаем для них, что можем… Я имею в виду, что мы не только утешаем их красивыми словами. К счастью, у нас есть богатые покровители в Америке и Англии, в Италии и Франции. Они дают нам деньги. Видите: люди помогают людям.
— Очень мало.
— Пока еще, и правда, очень мало, — говорит она с видом прорицательницы. — Но скоро таких будет очень много! Вот послушайте: десять лет тому назад у нас еще не было приюта, в котором могли бы отдохнуть больные дети. Теперь у нас тринадцать приютов в разных странах. У нас есть своя газета «Вестник царства справедливости». Мы имеем возможность помогать бедным. Немногим. Очень немногим. Но придет день…
Она смотрит на меня.
— Вы больны?
— Нет. С чего вы взяли?
— У вас неприятности?
— Да.
— Крупные, не так ли? Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Не думаю.
Машина трясется по выбоинам и поперечным промоинам, мимо заснеженных садов, маленьких замков, вилл.
— А может, все-таки я сумею? Приходите ко мне. Я покажу вам приют, а вы расскажите мне о том, что вас гложет.
Святоша. Фанатичка. Религиозное общество. Всего этого я терпеть не могу. И все-таки я отвечаю:
— Хорошо, сестра Клавдия, с удовольствием зайду.
Вот мы и приехали. Она выходит из машины и жмет мне руку. Затем спускается по косогору вниз к старой усадьбе с зеленой водопроводной колонкой во дворе, украшенной сейчас большой снежной шапкой. Снежный карниз и над надписью на доске, у которой я остановился:
ЧЕЛОВЕКОЛЮБИВ. ОБЩЕСТВО
(АНГЕЛ ГОСПОДНИЙ)
ДОМ ОТДЫХА
Она уходит в уверенности и сознании своего призвания — сестра Клавдия. Я вытаскиваю из-под сиденья фляжку и вынимаю пробку. Сестра Клавдия еще раз оборачивается и машет. Я машу ей в ответ. Из дома высыпает куча маленьких ребятишек. Они обнимают сестру Клавдию, прижимаются к ней. Мальчики и девочки, с криком и шумом.
Я затыкаю бутылку пробкой и снова кладу ее под сиденье, так и не отпив из нее ни капли.
15
— Что ты сказал?
— Сгорел. Сгорел дотла.
— Но… но… как же так?
Голос Верены звучит глухо. Утром 15 января она вернулась из Санкт-Морица. Сейчас часы на колокольне фридхаймской церкви бьют три, и мы с ней говорим по телефону.
— Якобы взломали дверь, забрались, а потом подожгли. Нам нельзя там больше появляться.
— Почему?
Я решил и теперь не говорить ей ничего о Лео.
— Там сейчас много людей из уголовной полиции. Нас ни в коем случае не должны там видеть!
— Только… только еще разочек поглядеть на все. У нас теперь нет своего уголка, нигде на земле…
— Не скажи. Я кое-что нашел.
— Что?
— Маленькую гостиницу. — Я называю ей адрес. — Не плачь, милая. Нам нельзя встречаться там, в прежнем месте. Это ты понимаешь?
— Да-а… Но… мы были так счастливы там, Оливер.
— И будем еще счастливы.
— Где?
— Когда я тебя увижу?
— Сегодня вечером.
— Что?
— На ужине. Муж тебя приглашает. Мне показалось подозрительным и странным, что ему вдруг так не терпится увидеться с тобой.
Зато мне не показалось.
«Государь!» Господину Лорду поскорее нужна книга от моего отца.
— Значит, в половине восьмого?
— Да.
— О, Господи, наш домик…
— Теперь у нас гостиница.
— Но это уже не наш дом. И никогда не станет нашим домом.
— Это все же лучше, чем ничего.
16
На сей раз вечер опять «светский». Все в смокингах и вечерних платьях, а господин Лео прислуживает за столом в белых перчатках. Он старается не встречаться со мной взглядом. Манфред Лорд в отличном настроении. Загорелый, отдохнувший, жизнерадостный. Маккиавелли я отдал ему тотчас же, как пришел. Он обрадовался.
— Как внимательно со стороны вашего отца!
Да. Неправда ли, господин Лорд? А оставшись один, господин Лорд, вы станете высматривать проколотые буковки и займетесь расшифровкой послания. Я не могу его расшифровать, поскольку не знаю кода. Но исколотые страницы я сфотографировал, господин Лорд. Только вот поможет ли это в борьбе против такого человека, как вы, господин Лорд? Я очень удручен в этот вечер. И становлюсь с каждым часом еще удрученнее.
Эвелин в Санкт-Морице заболела бронхитом и лежит в постели. Я опять принес ей марципан, и Манфред Лорд, само добродушие, предлагает мне подняться на второй этаж в детскую и самому передать свой гостинец. А он занят тем, что готовит коктейли.
Верена провожает меня.
Маленькая девочка с лихорадочно блестящими глазами гневно глядит на меня, когда я вхожу, рывком поворачивается на бок, спиной ко мне и, прижав к груди игрушечного мишку, уставляется взглядом в стену.
— Добрый вечер, Эвелин.
Ответа нет.
— Как жаль, что ты заболела. А я принес тебе марципан!
— Я не хочу марципана!
— Эвелин! — взывает Верена.
— Я не хочу твоего марципана! Можешь забрать его! Ешь его сам! И вообще мне от тебя больше ничего не нужно! Я не хочу тебя больше видеть! Потому я смотрю в стенку!
— Почему?
Девчушка шепчет:
— Ты сказал, что поможешь маме и мне, но ничего не сделал!
— Я же тебе объяснил, что это не так просто и скоро не делается.
— Сколько еще ждать? Мама ведь сама сказала… Уходи, дядя Мансфельд! Уходи! И не приходи больше.
Что еще остается мне делать? Я пытаюсь погладить Эвелин по головке, но она бьет меня по руке. Верена поводит головой. Мы выходим из комнаты. В коридоре я шепотом спрашиваю:
— Ты ей что-нибудь сказала?
— Да, к сожалению. В тот вечер, когда была плохая телефонная связь, помнишь? Я чувствовала себя такой несчастной…
— Может быть, и с тебя уже достаточно меня? Может, и ты считаешь меня пустым номером? Может быть, нам прекратить?
В следующее же мгновенье она обвивает меня руками и начинает целовать, как бешеная. Я пытаюсь силой освободиться от нее.
— Не..! Ты с ума сошла..! Твой муж…
— Когда мы встретимся в гостинице?
— Завтра в три.
— Я приду.
— Не сердись за то, что я так разочаровал Эвелин и тебя.
— Меня ты не разочаровал.
— Неправда. Но знай: хоть я и слишком молод, но все равно пробьюсь! Я еще не знаю — как! Но обязательно! Я добьюсь своего! Не бросай меня, Верена, прошу тебя, будь со мной.
— Я с тобой.
— Но ведь ты не осталась надолго ни с одним мужчиной.
— Зато останусь с тобой, милый… Завтра в три…
В коридоре, ведущем к лестнице, полумрак. Внезапно в нем вспыхивает яркий свет. Отпрянув друг от друга, мы смотрим сверху в холл, что на, первом этаже. Там стоит Манфред Лорд со смесителем для коктейлей в руке и говорит, очаровательно улыбаясь:
— Мы вас ждем. Коктейли готовы.
— Мы идем, — говорит Верена и начинает спускаться по широкой деревянной лестнице.
— Я услышал голоса, — говорит господин Лорд. — На лестничной клетке было так темно. Я и включил свет… Что с вами, Оливер? Вы так бледны. Правда, Верена?
Через холл идет лакей с подносом в руке.
— А вы, Лео, что скажете?
— Что, пардон, пожалуйста, милостивый государь?
— Вы не находите, что господин Мансфельд ужасно бледен.
— Да, на мой взгляд, довольно-таки бледноват.
Ах, ты скотина!
— Тогда поспешим скорей к камину и выпьем поскорей по чарке. Погода просто ужасная. Будем надеяться, что вы, мой дорогой, не схватите бронхит, — говорит досточтимый Манфред Лорд и проходит первым в гостиную.